СЫН СОЛДАТА.

Отца своего я почти не помню. Мне было всего два года, когда он ушел на фронт.

А потом, уже в конце войны, нам прислали похоронку. Отец погиб под Берлином…

В деревню с войны мало кто вернулся. Отец Вовки Кузового пришел без ноги. Да

еще Степан Безруков, дядь Федор Потапов и Серега, председателев сын. Вот и все. Так

что отца я почти и не помню. Хотя на стене в горнице висит большой портрет. Отец на

нем в форме с наградами, усы смешно топорщатся. Мама часто смотрит на портрет и, когда думает, что я не вижу, тихонько утирает слезы…

Но есть у меня одна тайна. Сон, который вроде, как и не сон вовсе. Снится мне, как

синева вдруг распахивается, несется мне навстречу. И не понять: то ли я лечу в небо, широко раскинув руки, то ли падаю в него… Дух захватывает! Внутри все замирает от

страха и от восторга. Чьи-то агромадные белые крылья подхватывают меня и несут, несут

куда-то. И я захлебываюсь этой синевой, искрящейся солнечными брызгами, пью ее и не

могу напиться. А потом я опускаюсь на зеленую поляну, где очень много мужчин в

длинных белых рубахах, закатанных штанах и босиком. Они все очень разные и почему-то

грустные. Хотя вокруг так здорово! Трава зеленая, небо искристое и речка где-то журчит.

Мне странно и непривычно: никогда я столько мужиков вместе не видел – у нас в деревне

в основном женщины… Все они смотрят на меня и мне становится боязно. Чего смотрят-

то? Пацан, как пацан. И я прячу за белые крылья свои босые ноги в цыпках. Чьи-то руки

подталкивают меня в спину.

– Иди, мальчик, не бойся!… Прохоров Иван Васильевич, 713-й стрелковый полк, 171-я стрелковая дивизия, ефрейтор…

Я потеряно выглядываю из снежно-белых перьев… Батя… Батя?!

Он проталкивается сквозь толпу напряженных, ждущих чего-то мужиков.

Совершенно незнакомый, высокий, худой, коротко стриженный и без усов…

Крылья, моя надежная броня из перьев, вдруг исчезают, оставляя меня один на

один с отцом. Он жадно всматривается в меня глазами цвета выгоревшего летнего неба.

– Сынок…сынка …сыночка… – хватает подмышки и подбрасывает вверх. И во мне

резко и больно толкается память… Падая на широкую, твердую, как камень, отцовскую

грудь, обтянутую белой рубахой, я вспоминаю: точно так же он подбрасывал меня на

прощанье… Кидал и ловил…И лицо его летело мне навстречу. Загорелое, еще без

морщин, смеющееся…

– Батя…– хочу сказать я, но не могу, горло сдавило, не продохнуть. Я только

вжимаюсь покрепче лицом в отцову рубаху и замираю. Боязно мне: разожму руки, открою

глаза, а отца-то и нет…

– Пойдем, сынка, пойдем…– торопливо говорит отец и несет меня на руках, как

маленького. Чья-то широкая загрубелая ладонь бережно касается моего затылка. И голос:

– Ну, Егор Иванович, с побывкой…– А в голосе столько тоски и сдержанной,

светлой зависти…

А потом сидим мы с отцом на пригорке над речкой. Я прижимаюсь к его теплому

боку, чувствую на плечах родную тяжесть его большой руки и мне так спокойно.

– Как там наши… как мама? – спрашивает он.

– Нормально, – хрипло шепчу я…– Все у нас нормально… Мамка бригадиром в

колхозе работает, на агрономшу учится… Я в школе… Колхоз наш укрупнили…три

деревни вместе…И трактор новый дали…

– А старый что ж? – отец смотрит на меня словно воду из ручья в летний полдень

пьет…

– Подорвался … в прошлом году на мине… Петьке Остапу ногу оторвало. Хорошо

еще жив остался.

– Петька? – отец хмурится, пытаясь вспомнить.

– Дядь Акима Остапова сын,– говорю ему.

1

– Аким, значит тоже…

– Не вернулся, – заканчиваю я.

– А где мы, бать, в раю, да? – я смотрю из-под отцовой руки на тихую речную

заводь, на сад, сбегающий к воде с холма…– А председателев сын, Серега, говорит, что

рая нету…

– Для него может и нету, – грустно вздыхает отец. – Что ему рай, он – дома,

сынок…

– А ты не можешь отсюда домой отпроситься? Ну, хоть ненадолго…– прошу я.

– В глазах отца – вода, а щеки сухие. – Так что, смотри, сын, ты там за меня.

Времени у нас с тобой мало. .. Мамку береги, себя в обиду не давай, поступай всегда по

совести и помни – за все с тебя спросится… Такая уж наша жизнь солдатская… – Он

больно стиснул меня рукой, словно в себя вмять хотел… И сердце его билось в клетке

ребер, как пойманная рыбина в лодке… Шелест крыльев за спиной… Грустный тихий

голос:

– Пора, мальчик, …

Я оборачиваюсь. Крылья. Снежным сугробом, а из них глаза– два озера. Бездонные, синие…

Отец торопливо сует мне что-то в руки.

– Иди, сынок…сыночка…сынка… Иди и ничего не бойся! Мы за вас постоим…

Когда я проснулся утром, на моей подушке лежало агромадное золотисто-красное

душистое яблоко…

2

Водяной.

… Сегодня на левом берегу подозрительное оживление. Много машин,

бульдозеры… Начали вырубать рощу. Я спросил у всезнающих мальчишек

– И что это будет?

– А завод построят, – охотно объяснил мне вихрастый и конопатый представитель

босоногого рыбачьего племени, – химкомбинат. А отходы в речку сбрасывать будут. Все.

Хана рыбалке. – Он сплюнул себе под ноги, смешно пошевелил грязными пальцами ног. –

Повсплывают караси кверху брюхом… – Остальные мальчишки сворачивали удочки.

Действительно, какая уж тут рыбалка… Они попрятали одежду в дупло старой ивы и

махнули на тот берег – разворачивающаяся стройка их явно привлекала больше, чем тихое

сидение с удочками. Я задумался. Химкомбинат, отходы в реку… С этим надо что-то

решать.

К вечеру все затихло. Периметр будущей стройки обнесли забором, на

испоганенной земле появились три вагончика, возле них замерли два бульдозера. На

лесенке одного из вагончиков сидел сторож и курил, у бульдозера привязали большого

злющего пса. Роща попросту перестала существовать…

Я уже говорил, что не люблю людей? Технику и вагончики можно утопить. Не в

реке, конечно. Там на это места не хватит. Да и достать можно. Люди, они ведь

настырные. Если я попрошу, земля-мать все примет. А я попрошу.

Пес не сопротивлялся, когда я отвязывал его от бульдозера. Сторож долго не мог

понять, чего от него хотят, но, увидев целых три бутылки водки и поняв, что со стройки

воровать ничего не собираются, (а чего тут воровать? Воровать-то кроме бульдозеров и

забора еще нечего) подношение принял, а, приняв, громко захрапел. Земля расступилась и

поглотила машины и вагончики. Вскоре ничего не напоминало о недавнем варварстве.

Вот только рощу никто не вернет. Деревья растут долго… Ничего, весной река разольется

и принесет с собой новые семена новых деревьев. А я уж постараюсь, чтоб им никто не

помешал вырасти.

Утром приехавшие на машинах и автобусах работяги подняли переполох. Долго

будили пьяного сторожа, вызывали милицию, искали следы… Рыть котлован начали

только во второй половине дня. Я наблюдал за всей этой возней с правого берега. Ничего, ройте, ройте. Утром вас ожидает сюрприз. Вновь установили вагончики, технику, правда, оставлять не стали. Ну и не надо, мне меньше забот. За ночь я тщательно сровнял нарытое

и утопил вагончики. Троих работяг, заночевавших в них, пришлось усыпить наговором.

Вспомнил детство. Меня эта возня начинала даже развлекать. Вот только рощу жалко.

Весной в нее соловьи прилетали. Теперь уже не прилетят…

На следующее утро по стройке прошлось высокое начальство в сопровождении

милиции. Где-то в городских верхах, видимо, назревал большой скандал.

Я мирно сидел с удочкой на правом берегу, когда ко мне подошел милиционер с

папочкой и поинтересовался

– Ловишь?

– Да так…

– Поймал чего?

– Неа… – разумеется нет, на моих удочках начисто отсутствовали крючки. Правда, милиционеру знать об этом совсем не обязательно.

3

– Ты ведь тут каждый день сидишь. Наверное, купаться ходишь, ничего такого не

замечал?

– Какого такого? – темните, дяденька.

– Ну, может, ходили люди незнакомые, нездешние… Ты ведь сам деревенский, ты

тут всех знаешь?

– Э, да тут все время кто-нить ходит. То рыбу ловют, то водку пьют, -

прикидываюсь лопухом я. – Да вы и сами не местный, дяденька!

– Ну, хорошо, – сдался милиционер, – если что подозрительное заметишь,

обязательно скажи. Я еще подойду к тебе. Ладно?

– А как же! – кивнул я. Милиции надо помогать. Только фиг вы чего найдете,

дяденька. Бульдозеры уже глубоко. Помнится, еще в войну немцы на танках подъехали в

аккурат с левого берега и туда же

– Малшик, показайт нам мост или мы тебя немножко стреляйт! – и это мордатое

нечто ткнуло меня в живот дулом автомата.

Мне в принципе было абсолютно все равно, чьи дети ловили бы рыбу в моей реке.

Я не люблю всех людей без исключения. Но сама постановка вопроса меня оскорбила до

глубины души. Не плюйте в колодец, господа…

– Вам лучше уйти отсюда, – сказал я им тогда. Они долго смеялись. Уж не знаю, что

в этом было смешного.

– Храбрый малшик – партизанен? Мост, показайт мост…

Мост я не показал. Не из вредности или героизма. Не было моста. Его просто

взорвали другие при отступлении. А когда горячие пули прошили мое тело, я попросил

землю, как просил ее не раз до того и после того. И она мне не отказала….

Эти танки и сейчас там. Очень глубоко. Гораздо глубже плодородного слоя почвы.

Медленно погружаются к раскаленному чреву планеты, сминаясь в бесформенный комок

под сильным давлением и когда-нибудь достигнут ядра…

Все-таки люди странные существа. Считают себя разумными. Обладатели разума

уже оставили бы попытки поганить землю и воду, особенно столкнувшись со столь явным

противодействием. На свой наблюдательный пункт на старой иве я поднялся еще

затемно. Высокое начальство не заставило себя долго ждать. Видимо, дело со

строительством химкомбината было взято на особый контроль. В сопровождении

милицейского «уазика» к строительной площадке подкатило целых три «волги». Из

машин выбрались люди со странными приборами и принялись оцеплять стройплощадку

проводами. А это становится все забавнее! Как и следовало ожидать, от усыпленных

мною работяг никто не мог ничего добиться. Они лишь очумело мотали головами, и вяло

разводили руками. Нет, не пили… Нет, ничего не помнят… Нет, никто не приходил… Ну

еще бы! Строгое начальство никак не могло уразуметь, куда делись вагончики, и кто

засыпал вырытый за целый день работы котлован?! В мистику строгое начальство верить

отказывалось. Ну и правильно. Я в мистику тоже не верю…

Подтянувшиеся вскоре мальчишки долго возбужденно гомонили, располагаясь на

берегу.

– Семенов сказал, что из края специалистов вызвали! Будут выяснять, что на

стройплощадке делается.

– Много знает твой Семенов. Не из края, а из Москвы!

– Специалисты по паранормальной активности.

– Бери выше. Телевизионщики приехали. Передачу хотят снять, а им запрещают.

– А запрещают чего?

– Кто знает? Боятся, как бы чего не вышло…

– А моя бабка говорит, это водяной шалит…

– Ничего себе у него шалости! – прыснул кто-то.

– Пойди скажи своей бабке, пусть специалистам из Москвы посоветует водяного

задобрить. – ребятня дружно расхохоталась.

4

– Ребят, а вам нашу речку совсем не жалко? – раньше я с ними почти совсем не

разговаривал. Так все как-то не о чем было. Ну о мелочах разных вроде наживки, или

спички попросят, или время узнать. Я не шел на контакт вполне сознательно.

Человеческий век слишком краток, чтобы заводить с этим беспокойным и назойливым

племенем близкое знакомство. Не успеешь узнать, почувствовать, задеть тонкие

душевные нити, а они уже оборвались…

– Жалко? – переспросил высокий дочерна загоревший парнишка. Остальные

называли его Толян. – А чего ее жалеть? – Он вполне искренне удивился. – Чего ей

сделается-то? Наоборот, построят химкомбинат, будут новые рабочие места.

– Комбинат испортит воду в реке и воздух в городе, – мальчишки перестали

гомонить. Было видно, что разговоры эти они уже слышали и дома.

– Да ну вас! Что вы в самом деле! – досадливо махнул рукой один из них. – Ну и

что мы можем сделать? С плакатами пойдем? Наручниками себя к вагончикам

приковывать будем? Я, например, тоже против этого химкомбината. Известное дело, им

лишь бы построить. А отходы, понятно – в реку. Да тут через полгода к воде без

противогаза не подойдешь! Я знаю. У меня тетка в Невиномысске живет. Там вороны на

лету дохнут. Помяните мое слово, у нас такая же песня будет. Пусть этот водяной и

дальше строителям пакостит, я ему только в помощь.

– Слушайте, а в самом деле, неужели это и правда водяной? – беловолосый малыш

Темка с опаской тронул ногой желтоватую речную воду.

– Водяных не бывает, – авторитетно заявил Толян. – Бабские сказки.

– Ну, кто-то же вагончики убрал, бульдозеры угнал и котлован зарыл, да так, что

следов не осталось?!

– Ага, водяной! – усмехнулся Толян. – Сами строители и пропили все это добро. А

котлован «зеленые» закопали. Они ведь протестовали против строительства?

– Они на площади протестовали.

– Филька, чего ты пристал со своим водяным?! Ты тут всю жизнь купаешься, ты его

хоть раз видел?!

– А моя бабка говорила…

– Вот и иди к своей бабке! Всю рыбу распугал!…

Я поневоле задумался. Совершенно ясно, что в этот раз человеческие интересы

пересеклись с моими. Вопрос идет о жизни и смерти. Это не пустые слова. Я слишком

завишу от своей реки. Если верить словам мальчика о дохнущих на лету воронах, то меры

нужно принимать серьезные и незамедлительно. Конечно, я не привязан именно к этому

берегу своей реки. Я могу плыть по ней до самого моря и жить в любой точке от истока до

устья. Но ведь отрава, которую люди сбросят в воду, также доберется в любую точку моей

реки. И это лишь вопрос времени. Я слишком долго живу среди людей, я их достаточно

хорошо знаю. Поэтому и не люблю. Поверьте, их не за что любить.

Если жизнь в моей реке прекратится, рано или поздно погибну и я сам. Я конечно

почти бессмертен. Но только почти… Как ни странно, я живу только пока жив хотя бы

один захудалый пескарь в водах моей реки, ходя бы одна-разъединственная плотвица.

Пока еще плотвы в моей реке предостаточно. Да что там. Скажу вам по секрету, в моей

реке в глубоких омутах водятся огромные сомы. Ростом как раз вот с этих беспечных

мальчишек – рыбаков.

Совещание на левом берегу закончилось. «Волги» и «уазик» уехали вновь

зарычали бульдозеры и неугомонные строители принялись снова рыть свой котлован. В

этот раз, правда, вагончиков не устанавливали, забора не ставили. Просто выкопали

здоровенную яму и все.

Мальчишки, с интересом следившие за тем, как столичные эксперты устанавливали

свое оборудование, стали спорить.

– Утром котлована не будет! – убежденно заявил Филька и ловко выдернул из воды

довольно крупного коробка.

5

– Нее, – Толян лениво сплюнул на воду, – такую здоровенную ямищу «зеленым» ни

за что без бульдозера не зарыть. А стройку милиция охранять будет. Так что все, сказки

кончились.

– На что спорим?

– А на твое углепластиковое удилище.

– Ну… хорошо. Ребят, разбейте!

Темка охотно разбил спорщиков. Я внимательней присмотрелся к Филиппу.

Странный парнишка. На его углепластиковое удилище ребятня поглядывала с завистью.

Остальные рыбачили обычными бамбуковыми удочками. А тут дорогостоящая новинка. И

так легко на кон поставил, словно знал, что котлован действительно за ночь исчезнет.

Милицейский кордон охранял стройку только со стороны дороги. Разумные люди

считали, что зарывать котлован будут другие не слишком разумные люди при помощи

тяжелой техники. Я усмехнулся. Портить жизнь дяденькам из милиции не стал. Пусть уж

спокойно выспятся на дежурстве, когда им еще такое выдастся. Вновь аккуратно заровнял

котлован и тоже пошел спать.

– Водяной, ты где?! Я знаю, что ты здесь! Выходи! Выходи же! Очень надо,

понимаешь?! – вполголоса отчаянно надрывался Филипп.

Я выглянул из-за кустов. Интересно, чего ему надо в такую рань на реке? А! Он же

вчера с мальчишками спорил на свою удочку. Не иначе пришел посмотреть, чем дело

кончилось. Не увидит ничего парень. В это утро на воду лег густой, как парное молоко

туман. Правда, можно было услышать, как с того берега разрывается сирена

милицейского «уазика».

– Водяной, я про тебя никому не скажу, – продолжал убеждать Филипп. – Только

поздно уже. Про тебя итак знают. Ты ночью на камеру слежения попал, когда котлован

закапывал. Мой старший брат взломал комп этих специалистов из Москвы. Ну, в общем

долго объяснять… Ты в опасности!

Странный парнишка. Предупредить, значит, пришел. Ладно. С этого места

подробнее, куда я попал? Я вышел из-за кустов. Увидев меня, он вздрогнул.

– Ты чего орешь? – спросил я.

– Я это… предупредить хочу. – Было видно, что Филиппу сильно не по себе, но он

старается держаться независимо.

– Спасибо, уже предупредил. И меня, еще и рыбу распугал на километр вниз по

течению.

– Я серьезно! Они скоро будут здесь. – Заторопился мальчишка. – Как только

сообразят, кого увидели. Наших пацанов допросят, выяснят, что это именно ты сделал и

приедут.

– Успокойся, Филипп, – я вышел из воды на берег и принялся отжимать одежду.

Привычные действия его действительно успокоили. Он уселся около меня на корягу.

– А … ты действительно водяной? – спросил с интересом и затаенной опаской.

– Действительно, – усмехнулся я.

– Тогда нужно что-то делать, – он решительно тряхнул головой.

– Ты о чем?

– Тебя нужно где-то спрятать. Эти люди из Москвы. Они тебя поймают, начнут

изучать, могут вообще угробить!

– Филь, ты действительно думаешь, что легко угробить того, кто может за одну

ночь утопить в земле котлован, вагончики и бульдозеры?

– Но ты же не знаешь на что они способны?! А если начнут стрелять?

– Пусть стреляют, Филь. Главное, чтобы в это время тебя поблизости не было.

– И ты не дашь им построить комбинат?

– Нет, Филипп. Я не дам травить реку.

– Мой брат, он за «зеленых». Он считает тебя мутантом. Что-то вроде человека-

паука. – Филипп хихикнул. – А бабка говорит, довели природу-матушку, вот она и

6

огрызается… Знаешь, я когда вырасту, обязательно придумаю такие фильтры, чтобы

промышленные стоки очищать. Брат говорит, что работы в этом направлении непочатый

край.

– Ну ты уж постарайся, а я тебя подожду.

Нашу мирную беседу прервал вой приближающейся милицейской сирены.

– Ну, давай, беги домой. Если что, ты меня не знаешь, – посоветовал я ему.

– А тебя точно не убьют?! – в глазах Филиппа снова появилась тревога.

– Я бессмертен. Мне столько же лет, сколько реке, а это, поверь, очень много.

Пока дяденьки милиционеры бродили по туману вдоль берега моей реки я думал.

Люди не склонны меняться к лучшему. А может, мы сами в этом виноваты? Мы

допустили ошибку? Нужно было не прятаться под корягами, ожидая пока нас вытравят

сточными водами и химикатами, выбьют вместе со зверьем, срубят последнее дерево в

лесу. Нужно было идти к ним и учить. Учить их жить в мире с нами, в согласии с

природой. В конце концов, мы с ними плывем в одной лодке. Маленькой хрупкой лодке

по имени Земля…

7

Годовой Отчет.

Годовой отчет накрывался гулким медным тазом. Леночка Тарасова, наш

бухгалтер, широко открытыми глазами в отчаянии смотрела на гаснущий монитор компа.

– Все, прошептала она ни к кому конкретно не обращаясь, – Кобра Львовна меня

точно убьет…

Кобра Львовна – это наш главбух сейчас она в кабинете у шефа, а вот когда

вернется и осознает, что бухгалтерский компьютер накрылся, на моем, что вполне

естественно, не установлена С1, а Евгений – системный администратор, отпущен шефом

до понедельника и по мобильнику не досягаем, точно убьет. Причем всех сразу. И

Леночку, и экономиста Лерку, ну и меня до кучи. Хотя я к бухгалтерии вообще никакого

отношения не имею, я – менеджер по работе с персоналом…

– Юууля, ну посмотри, чего он… – Леночка беспомощно тыкала в кнопки на

системнике остреньким коготком.

– Бесполезно, – Я выглянула из-за своего монитора. Свою-то часть годового отчета