© Дегтярёва И.В.

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

www.soyuz.ru

* * *

Сирия, 2019 год

Ее глаза… Черные абсолютно, словно без зрачков, антрацит – такие же, как уголь, блестящие, способные вспыхнуть в одно мгновение. И жар будет нестерпимым. От этого взгляда сосало под ложечкой. «Знать бы еще, где эта «ложечка»?» – усмехнулся Горюнов, глядя на женщину. Но неведомую ложечку все же сосало и неодолимо тянуло занырнуть в черные глаза, чтобы добраться до эпицентра маслянистого непроницаемого омута. До сути.

Полковник Петр Горюнов хорошо знал подобный взгляд. В нем слились, как Тигр и Евфрат, и отчаяние, и решимость. Эти реки сходятся в Шатт-эль-Араб, на болотистых берегах которого когда-то шли тяжелые бои между арабами и персами. Там же сто лет назад была битва за Эль-Курну турок с британцами.

Война застыла в антрацитовых глазах женщины. Не та, восьмилетняя, и, уж тем более, не бои столетней давности, а нынешняя, такая же бессмысленная, пропитанная смрадом псевдоислама и ядовитой желчью тех, кто ее затеял в неистовом стремлении овладеть нефтью, территорией, где хотели провести газопровод, и, желая расшатать арабский мир, в конечном счете, уничтожить его.

В классе бывшей школы остро и навязчиво пахло потом, страхом и лимоном. Горюнов наверняка знал, что у женщин под черными перчатками религиозные менди, нанесенные хной с лимонными добавками. Держатся узоры недели три и по ним легко определить, лгут они или говорят правду, ведь в дороге девушки не стали бы наносить узоры. Наверняка сделали менди где-то, в тогда еще тихом местечке, на юге провинции Идлиб, находясь среди мужей и братьев, возможно, готовясь умереть вместе с ними, если не удастся вырваться из-под бомбежек атакующей сирийской армии. А в итоге они просто затерялись в толпе беженцев.

Полковник сидел в стороне ото всех, на облезлом ковре на низком подиуме у стены. В уголке рта у него тлела очередная сигарета с едким иракским табаком. Иногда он вынимал сигарету, держа ее за кончик, как держат мундштук кальяна.

Выглядел он обычным арабом-сирийцем или жителем Ирака. Смуглый, черноволосый, с легкой проседью, с щетиной, которая почти обрела статус бороды, с выдающимся во всех отношениях носом и голубыми глазами, но среди арабов это не редкость. Гутра на голове, довольно грязная, старая, застиранная, а блестящий, засаленный от множества прикосновений уккал, как лакированный. Камуфляж, изрядно ношенный, кое-где зашитый небрежно, крупными стежками черных ниток. Две кобуры – одна на поясе со Стечкиным, другая, набедренная, поменьше, с иракским ТТ.

Его могли принять и за офицера сирийских спецслужб. Может, за ксировца. Они тут в Сирии тоже на острие. Персидский он знает, но не слишком похож на иранца внешне, да и нелюбовь к персам у него засела в подкорке. Ничего личного, просто слишком долго Горюнов жил в Ираке под именем Кабира Салима, работая в парикмахерской Багдада. Тогда он был офицером российской нелегальной разведки. Теперь, после вынужденного возвращения в качестве «погорельца», оказался в УБТ^[1] ФСБ.

Выезд за границу ему закрыт, хотя его просто-таки жаждут видеть представители многих спецслужб мира – и MIT, и ЦРУ, и, вероятно, Моссад. Но не для того, чтобы опрокинуть с Горюновым в тени пальмы по рюмочке арака и выкурить трубку мира, вспоминая о былом, а чтобы засадить далеко и надолго. А еще лучше расправиться с ним раз и навсегда.

Но женщины, сбившиеся в стайку, напоминающие воробьев, сидящих рядышком на сильном холоде, всего этого про Горюнова не знали и принимали за одного из сирийских военных, ведущих дознание и работу с беженцами вместе с русскими военспецами, разбирающимися кто есть кто, отделяя зерна от плевел. Нельзя допустить, чтобы черные ядовитые зерна проросли. Иначе подобные всходы станут смертоносными для сотен мирных людей.

Женщины прижимают к себе детей возрастом от двух до пяти лет. Детишки джихада. Если у этих дамочек и были еще дети до жизни в псевдохалифате, то они их оставили с родственниками в России, Узбекистане, Таджикистане, Туркмении. Бежали из дома, как правило налегке, с мужьями или к мужьям.

Полчаса назад их заставили снять никабы, разрешив сменить на химары. Унижать мусульманок никто не намеревался, их не лишили совсем платка, но требовалось сделать фотографии. Горюнов пока приглядывался, опасаясь, что и в этот раз уедет ни с чем. Он уже полтора месяца отсматривал всех вышедших из-под огня, из окружения – мирных или причастных к боевикам.

С биографиями беженцев в деталях разбирались другие, в том числе оперативники из ДВКР^[2]. Горюнов пока лишь смотрел, пытаясь выявить только одного человека, вернее, одну.

В здании идлибской школы три с лишним года обитали игиловцы^[3], а теперь тут царило запустение. Несколько помещений на втором этаже расчистили, и в них расположился штаб по фильтрации беженцев.

На первом этаже боевики сделали завалы из парт, чтобы затруднить штурм сирийцев. Изрешеченные школьные парты производили тягостное впечатление. Ошметки столешниц из ДСП, металлические ножки, каркасы, ящики из письменных столов учителей. На лестничном пролете в стене дыра метра на полтора в диаметре от выстрела из гаубицы Д-30. Вот парадокс, СССР не существует, а его орудия все еще стреляют.

Горюнов видел в Ираке модификацию этой гаубицы, прозванную там «Саддам». Гаубицы работали на окраинах Багдада, поднимая еще большую пыль. В те дни американского вторжения Багдад накрыла песчаная буря…

Сирия частенько вызывала у Горюнова ассоциации с Ираком, особенно когда он ездил по дорогам страны в одиночку. Возвращался невольно в то нелюбимое им состояние загнанности и отчаяния, когда прервалась связь с Центром, и перспективы ее восстановления казались таким же туманными и призрачными, как видимость на улицах Багдада во время той бури 2003 года, кровавой и в прямом и в переносном смысле – песок из пустыни имел красноватый оттенок.

Хотелось завыть тогда в унисон с ровным ветром из пустыни. И Горюнов погрузился в состояние полной автономности, замер, застыл, не тешил себя пустыми надеждами, смирившись с тем, что неопределенное время, которое может затянуться на годы, он будет существовать только в одной своей ипостаси – багдадского цирюльника Кабира Салима. Появившемуся связному даже не сразу удалось с ним начать разговор, поскольку законсервировавшийся Кабир не мог переключиться с арабского на русский.

С иракских времен он сохранил неистребимый акцент в русском. Многие видели в этом позерство, но не те, кто знали его чуть лучше или понимали специфику нелегальной разведки…

В школе базировались сирийские войска до того, как их отсюда вытеснили игиловцы. Теперь, когда выбили боевиков, в школе уже никто дислоцироваться не мог – слишком большие разрушения.

Под ногами хрустели гильзы, осколки ампул, шуршали пустые пакетики из-под американского сухпайка. Горюнов прошелся по коридорам, заглянул в бывшие классы, заметив знакомые коричневые пакетики из-под мяса и овощей.

Сам такие ел, когда были на выездах с группой игиловцев в Эс-Сауре. Часто пайки оказывались просроченными, но с голоду все шло на ура. Несложно догадаться, откуда поступали эти питательные пакеты, маркированные одинаково и произведенные в США. Часть из них попадала из Израиля, часть непосредственно от американцев, ну и от турок. Таким же незатейливым способом игиловцев снабжали американскими стволами в обмен на нефть и ценности из сирийских музеев. Хотя Горюнов, оказавшись по «производственной необходимости», как шутил он сам, в рядах игиловцев в Эр-Ракке несколько лет назад, еще в 2013 году, предпочитал родной Калашников штатовской М16.

Его грела мысль, что из одного АК можно непрерывно сделать около шестисот выстрелов, только тогда автомат растечется в руках раскаленным металлом, дорого продав жизнь вместе со стрелком. Столько патронов в БК у Горюнова даже не имелось, зато имелось желание выжить.

Помимо двух пистолетов он не расставался и с автоматом Калашникова. Наученный горьким опытом, предпочитал тащить на себе лишнее, чем оказаться под обстрелом с автоматом и парой магазинов.

В прошлом году Горюнов попал в передрягу, когда совершал вылазку в Рожаву – Сирийский Курдистан с полковником Ермиловым из ДВКР, журналисткой Олесей Меркуловой и с Абдулбари из сирийского Мухабарата.

Вот вдвоем с сирийцем Петр на рассвете и принял бой, отстреливаясь от напавших на них аннусровцев, и, грешным делом, поверив, что это его последний рассвет. Ермилова ранило, журналистка, хоть и не робкого десятка, а все-таки женщина… Была бы курдянкой, а то обычная москвичка. До базы Хмеймим не доехали немного, это их и спасло – помощь подоспела вовремя.

Примерно в этом же районе уже второй месяц крутился Горюнов. Теперь тут чуть поспокойнее. Хотя на разрозненные группы игиловцев все же можно налететь. И такой риск возрастает, поскольку Горюнов перемещается по Сирии автономно, на свой страх и риск, убежденный, что так безопаснее. Учитывая его арабскую внешность и владение арабским, доля здравого смысла в таком предположении существует, но больше авантюризма и наглости, свойственных Горюнову. Иногда он ездит в сопровождении Абдулбари или своего зама майора Зорова.

Потрепанный джип со следами пуль на левом крыле, пыльный настолько, что невозможно различить, какого он цвета, с привязанным проволокой бампером. По полику за водительским сиденьем катаются консервные банки и бутылки с водой. В салоне пахнет чипсами, одеколоном чистюли Зорова, с омерзительной хвойной отдушкой. Но все забивает неистребимый табачный дух. Горюнов, пристрастившийся к курению в Ираке, где дымят и в школах, и в кинотеатрах, где угодно и в неограниченных количествах, так и не избавился от вредной привычки. Однако не слишком-то и стремился.

Абдулбари тенью увязался за ним уже в четвертый раз подряд, решив, видно, докопаться до истинной причины, зачем русский полковник так упорно и регулярно ездит в район Идлиба и вообще торчит в Сирии уже второй месяц подряд.

Иногда вместо полковника к беженцам ездил его заместитель Мирон Зоров. Противоположность Горюнова – опрятный, даже какой-то чопорный и вроде бы нерасторопный. Но Абдулбари, пообщавшись с ним, понял, что заместитель достоин своего шефа. Просматривая документы беженцев, уже проверенные арабами, Зоров заметил несоответствие сразу в двух паспортах.

Между Абдулбари и Горюновым (особенно после пары перестрелок, в которые они попадали вместе) установились дружеские отношения, насколько это возможно между представителями спецслужб разных государств, на данном конкретном этапе считающихся союзниками.

Когда подъехали к зданию школы, Абдулбари в очередной раз с лукавой улыбкой в зеленоватых глазах поинтересовался, кого это его русский коллега выискивает среди беженцев и почему больше всего глазеет на женщин.

– Уж не жену ли ты себе присматриваешь? Ты только намекни, у меня есть пара незамужних родственниц, причем мы не попросим дорогой махр для невесты.

Горюнову показалось, что Абдулбари перешел от шуток к серьезному сватовству, и ему эта тема не понравилась.

– Четвертую жену я брать пока не планирую, – поморщился он.

Помятое темнокожее лицо Абдулбари вытянулось от удивления. Сирийский контрразведчик, приставленный к русскому полковнику для оказания помощи, ну и для контроля, знал, что Горюнов, владеющий арабским слишком хорошо, не мог оговориться. Иногда употреблял такие выражения, о которых и Абдулбари не догадывался. Посмеиваясь порой, Абдулабари утверждал, что полковник обогатил его лексикон. Разговаривали они по-арабски, за исключением тех случаев, когда в разговоре участвовали еще русские военспецы.

А в общем, насчет трех жен Горюнов не слишком лукавил. Это две его мусульманские жены, обе приобретенные в конспиративных целях, и одна вполне официальная, зарегистрированная, реальная, ждущая сейчас дома в Москве – Александра. Одна из двух мусульманских жен покоится на курдском кладбище в горах Кандиль на базе РПК^[4]. Зарифа. Она охраняла Петра и она же закрыла его собой от пуль в турецком Мардине, когда их обстреляли местные полицейские. Вторая – журналистка Олеся Меркулова, получившая статус жены Горюнова на пару дней в прошлом году для ее же безопасности во время поездки по Сирии, уже, наверное, забыла об условном бракосочетании. Абдулбари сам выправлял документы об их браке.

Сириец не сомневался, что Горюнов мусульманин. Тот цитировал Коран как настоящий хафиз. Абдулбари держал его за богослова и очень удивился бы, узнай, что в Москве Горюнов носит православный крест и мусульманство принял, только чтобы избежать разоблачения в обществе игиловцев.

– Погоди-погоди, уже три жены? – Абдулбари выглядел расстроенным. – Сколько у тебя зарплата, если ты можешь себе позволить сразу трех? Да и в России у вас ведь не принято многоженство. Или они у тебя в разных странах проживают? Я вот до сих пор за свою с ее отцом не расплатился.

– Твоя жена согласилась на отсрочку? – удивился Горюнов, заруливая на площадку перед школой. Он припарковался около разбитой осколками пальмы, все равно зеленевшей, даже с расколотым стволом. Петр достал из бардачка несколько сигаретных пачек и распихал по карманам. – Наверное, любит тебя.

– Напрасно сомневаешься, – Абдулбари потянулся на заднее сиденье за своим автоматом. – Сколько тебя знаю, ты источаешь скепсис по любому поводу.

– Источать можно яд, – поправил его Горюнов. – И кстати, с точки зрения ислама выкуп отцу за невесту это уже не махр, а безобразие. Унижение невесты, которую фактически продают.