Пролог

Куско, империя Инков – Тауантинсуйу, 1532 год

Яркие звезды, подобно сверкающим драгоценностям усыпавшие темно-синий ковер ночного неба, постепенно начали бледнеть, и на востоке оно порозовело. Следом за этим, первые лучи солнца сначала нерешительно, а затем всё более уверенно выглянули из-за горизонта, словно проверяя всё ли на земле готово к тому, что вот-вот должно было произойти. И стоило только первому лучику коснуться земли, как до этого казавшуюся мертвой тишину, разорвал оглушительный бой барабанов.

Потревоженные шумом стаи птиц с недовольным щебетом взметнулись ввысь, торопясь покинуть место, где должно было развернуться самое кровавое зрелище за всю историю существования народа кечуа. Массовое жертвоприношение было вызвано острой необходимостью: таким образом правитель этих территорий Уаскар пытался заручиться поддержкой богов в борьбе восставшего против него родного брата Атауальпы.

Претензии бунтовщиков были незаконны. После безвременной кончины их отца, одиннадцатого правителя инкской империи Уайна Капака от неизвестной болезни, завезенной в их края белолицыми чужеземцами, утверждающими, что являются прямыми потомками верховного божества – Кон-Тикси-Виракочи, титул Сапа Инки – императора, принадлежал Уаскару по праву. Но Атауальпа считал иначе. Именно он, с помощью влиятельных жрецов-паба распространил слух о том, что якобы перед смертью их отец собирался разделить государство поровну между обоими сыновьями: старшим и любимым младшим.

Подобный раскол власти был недопустим. Сапа Инка мог быть только один. Уаскару не оставалось ничего другого, как предпринять решительные шаги и взять брата под стражу, заперев в Куско. Но предатели встречались во все времена, и двор и окружение императора не были исключением. Атауальпе удалось сбежать. И теперь, он собирал собственную армию для захвата столицы и свержения власти законного правителя.

Еще несколько солнц назад император получил тревожные новости о грозящем восстании, и тотчас же принял решение расправиться с бросившими ему вызов бунтовщиками. Но для этого следовало заручиться поддержкой богов. А что они любили больше всего? Верно, жертвы. И чем больше, тем лучше.

В ту же минуту два десятка гонцов отправились в провинции с одинаковым поручением: в назначенное время, во всех храмах государства одновременно должны были совершиться многочисленные жертвоприношения Создателю всего живого – Виракоче, его сыну – солнцу – Инти, и дочери – луне – Мама Килья.

Инки, в отличие от соседствующих народов, были не столь кровожадными, и по незначительным поводам предпочитали задабривать духов пищей, золотом и серебром. По чуть более важным случаям, когда подобных подарков было недостаточно, в качестве подношений использовалась кровь лам и куй. Раз в четыре года, а иногда, по особым обстоятельствам и чаще, проводился ритуал Великого жертвоприношения – Капак Хуча, для участия в котором по всей империи отыскивали самых красивых детей от четырёх до десяти лет без физических недостатков, в числе которых считались шрамы, родинки и веснушки. Способов их умерщвления было множество. И, хотя чаще всего практиковались погребения заживо, были и отступления в виде удушения, перерезывания глоток, утопления.

Подобные дары имели цель умиротворить богов и защитить благословенный народ от неудач и катастроф.

Но были и исключительные прецеденты, когда даже таких подношений не хватало в полной мере. И тогда, по приказу Верховного Инки проводились чрезвычайные ритуалы, как например тот, к проведению которого, в данный момент уже всё было готово.

Урочный час настал. Этим утром высшие силы вдоволь напитаются человеческой кровью и даруют императору неограниченную силу для борьбы с врагом.

Бой барабанов усилился. Сегодня к обычным ритуальным ударным инструментам – уанкарам, из высушенной кожи ламы добавились царственные пуматилья, мембранами для которых служили шкуры пум, а также – рунатинья – внушающие ужас люди-барабаны. Изготавливали их, как правило, из тел вражеских вождей: целиком снятую кожу надували и надевали на специально подготовленный каркас. Выглядело это потом так, будто человек сам бил себя по животу. Жуткое зрелище, призванное внушать ужас и благоговение перед абсолютной властью императора.

По мере звучания, к барабанам прибавились звуки бубнов и погремушек, разбавленные заунывным многоголосым завыванием.

Центральная площадь оживилась: тысячи горожан покинули свои дома и спешили к главному месту в городе – центральной площади, располагающейся прямо перед гигантским храмом-пирамидой, где должно было разыграться кровавое действо. Мужчины, женщины, дети… Каждый старался подобраться ближе, чтобы не пропустить ни единой подробности, о которой затем сможет поведать менее наблюдательным товарищам, или тем, кто, находясь в задних рядах, не смог ничего хорошенько разглядеть.

Неожиданно послышались предупреждающие крики, и толпа начала неуклюже расступаться, пропуская вперед процессию, состоящую из жрецов, ведущих перед собой два десятка пленников, с крепко связанными за спиной руками.

Кто-то затянул песнопение, сильно напоминающее гимн, и остальные тотчас же присоединились к нему. Миг, и вот уже вся площадь пела в унисон с ними, подбадривающими криками и хлопками в ладоши провожая будущих жертв до места, где начиналось восхождение на пирамиду, на вершине которой уже вовсю пылал священный огонь.

Как только пленники приблизились к подножию гигантского сооружения, распахнулась потайная дверь и их провели в небольшую комнату, где с них сняли всю одежду за исключением набедренных повязок. Утро было довольно свежим, отчего обнаженная кожа несчастных тотчас же покрылась мурашками, на которые, впрочем, никто не обратил внимания.

По приказу одного из старших жрецов, головы будущих жертв украсили возложенными на них венками из цветов. Один из пленников попытался было сорвать свой с головы, за что тут же получил звонкую оплеуху. Венок вернулся на место.

Бормоча что-то нечленораздельное, в помещение вошли младшие жрецы. В руках у них были листья коки и кубки, до краёв наполненные опьяняющим напитком, чья задача заключалась в ведении пленников в состояние, при котором они, находясь в сознании, могли видеть все происходящее, но при этом не испытывая никакого страха перед грядущим. Положа ладони на грудь пленников, жрецы принялись вслух отсчитывать удары постепенно замедляющего свой темп сердца, удовлетворенно кивая и переговариваясь друг с другом с помощью мимики и специальных жестов.

Где-то наверху громко забил барабан. Это послужило сигналом для служителей культа. Обступив с обоих сторон будущих жертв, тем самым поместив их в самый центр внушительной процессии, они принялись выводить их по одному через другой проход ведущий куда-то вглубь пирамиды. Под звуки гимна, посвященного Виракоче, в котором жрецы умоляли его принять их щедрые дары в виде жизней его рабов, и омыть стопы их кровью, приговоренных, подгоняя пиками, погнали по крутым, сложенным из камня уступам вверх, мимо стен, покрытых устрашающими, сводящими внутренности изображениями того, что в ближайшие часы произойдет наяву. Выше и выше. Они поднимались до тех пор, пока не достигли квадратной площадки, венчающей пирамиду, в середине которой горел неугасимый огонь.

Словно в насмешку над несчастными, которым в скором времени предстояло распрощаться с жизнью, отсюда открывался великолепный вид на живописные окрестности, окружающие раскинувшийся внизу город, чьи жители сейчас в предвкушении взирали на них снизу-вверх, в ожидании того, когда ненасытное божество, которому они поклонялись, получит их подношения.

Уака – священное место, представляло собой целый комплекс, состоящий из трех больших пирамид, установленных в строго определенном порядке. Помимо храма Виракочи, здесь были храм Солнца – интиќанча, построенный в честь его сына Инти, а также храм Луны, возведённый в честь его дочери Мама-Килья, приходящейся Инти не только единокровной сестрой, но и супругой. Двери храмов были распахнуты так, что можно было увидеть установленные внутри фигуры идолов, отлитых из золота высотой в два человеческих роста, а перед ними, на невысоких алтарях, в выполненных из золота и серебра блюдах, испуская гнилостный смрад лежали сердца лам, преподнесенных им днём раньше.

Обычного человека подобное зрелище ввергло бы в шок и ужас, но только не пленников. Опоенные и доведенные до такого состояния, когда не осознаешь происходящего и практически ничего не ощущаешь, они лишь покорно стояли и ждали своей участи, поддерживаемые с обеих сторон конвоирами.

Из-за большого алтаря, навстречу им выступил человек, облаченный в черные одежды с вышитыми на них таинственными символами и знаками ярко –алого цвета. Это был сам верховный жрец. Его и без того некрасивое от природы лицо, в эту минуту выражало просто устрашающую жестокость. Длинные черные волосы были смазаны источающим отвратительный запах составом и разделены на две части, одна из которых на макушке была собрана в колтун, в то время как вторая, неопрятными космами спускалась до лопаток.

Удовлетворенно кивнув, он подал знак служителям и те, подхватив первого пленника, подвели его к большому прямоугольному алтарю, высеченному из цельного куска мрамора.

Под громкое пение и бой барабанов несопротивляющегося бедолагу, тупо уставившегося невидящим взором перед собой, уложили на спину на гладком камне. К нему, сжимая обеими руками жертвенный нож – туми, приблизился жрец. Взметнув его над головой, под непрекращающееся песнопение, он громко воскликнул: «Получи это подношение, где бы ты ни был, мой Повелитель. Мой Виракоча!» – после чего одним точным ударом вспорол грудь пленнику, и, вынув из нее горячее пульсирующее сердце, совершил обряд жертвоприношения.

Столпившийся внизу народ, как завороженный наблюдающий разыгрывающееся перед его глазами действие, разразился громкими криками при виде жреца, всё еще сжимающего в руке кровавый трофей, по очереди повернувшегося лицом ко всем трём храмам и лишь после этого положивший сердце первой жертвы на поднесенное ему золотое блюдо. Получив сигнал, несколько служителей грубо стянули мертвое тело с алтаря и потащили его к краю площадки, откуда под дикие вопли впавшей в экстаз толпы, скатили вниз, где его тут же подхватили и унесли специально поджидавшие люди.

Алтарь недолго оставался пустым. Не прошло и нескольких мгновений, как на него уложили следующую жертву. А затем ещё…

Раз за разом верховный жрец повторял обряд, пока большое блюдо не наполнилось доверху, а кровь, переливаясь, не окропила камень, на котором оно стояло.

А в это время сам Сапа Инка Уаскар, удовлетворенно улыбнувшись реакции своего народа на разыгрывающийся перед его глазами спектакль, незамеченным покинул пределы столицы. Его путь по секретным тропам вёл круто вверх, в гору, поэтому где-то на середине пути ему пришлось остановить сопровождающую его процессию и покинуть паланкин. Дальнейший путь до вершины, густо поросшей травой и почти непроходимым кустарником он, в сопровождении лишь двух слуг, проделал пешком, что оказалось не так-то просто для человека, не привыкшего к физическим нагрузкам, предпочитающего передвижение на спинах рабов. Но в этот раз, иначе было нельзя. Местоположение уаки, в которую он направлялся, держалось в строгом секрете. О нем знали лишь избранные.

Чем выше он поднимался, тем сложнее становилось дышать, так как воздух в этом скрытом от посторонних глаз месте казался непривычно густым, тяжелым для обычных человеческих легких. Легкие искры, витающие в нём, пугали суеверных спутников инки, которые, не переставая оглядываться, бормотали про себя молитвы богам. Уаскар не оборачиваясь, улыбнулся. Если бы они только знали, на встречу с кем он так спешит, они бы не боялись, а подобно своему государю, радовались.

Когда же было преодолено больше половины пути, маленький отряд остановился. Знаком велев слугам ждать его возвращения, не сходя с этого места, дальнейшее восхождение он продолжил в одиночестве, вплоть до того момента, когда, забравшись на вершину и раздвинув густые заросли, не вышел на небольшую площадку перед еще одной пирамидой.

Меньшего размера по сравнению с теми, что остались внизу, по значению, она была не менее важна. Если не сказать больше.

Закашлявшись, с трудом переводя дыхание, и, лишь на мгновение замешкавшись, приводя в порядок одежду и головной убор из перьев, инка Уаскар приблизился к уаке и принялся подниматься по высеченным ступеням на верх пирамиды, вершину которой, как венец, венчал еще один храм, чьи двери как по волшебству растворились сразу же, как только его царственная нога ступила на верхнюю ступеньку, как раз напротив очага с горевшим в нем неугасимым огнем.

Трижды склонившись в глубоком поклоне, мужчина скинул с себя прямоугольный плащ и тунику без рукавов. Оставшись в одной набедренной повязке, он, чуть поёживаясь от прохлады, вошел внутрь.

Глаза не сразу привыкли к полумраку, царящему здесь. В отличие от других священных мест, высокие стены святилища не были украшены фресками, изображающими жертвоприношения. Не было в нём и привычных статуй. Только вытесанное из гигантского куска мрамора основание, со всех сторон окруженное горящими светильниками, на котором был установлен трон, очень похожий на один из тех, на которых восседал сам Сапа Инка и его пращуры.

В воздухе царили ароматы курений и свежих цветов, в виде букетиков и гирлянд развешанных по всему помещению.