Глава 4
Прием и междусобойчик

Нет такого пустого писателя, который не нашел бы себе читателя.

Закон конгруэнтности

Прием – громко сказано. Так, скромная встреча с читателями-почитателями в книжном магазине «Книжный червь», или ласкательно «Червячок», переживающем не лучшие времена, увы. Ходят упорные слухи, что не сегодня завтра его прикроют, так как книги в наше время становятся предметом роскоши, не всем доступной. Но это завтра, а не сейчас и не сегодня.

Сунгур сидит за небольшим столиком, по левую руку стопка его книг, в том числе предпоследний роман «Колокольный звон» и совсем последний, с пылу с жару – «Опрокинутые небеса». Рядом Лара, ее рука на плече отца. Обещалась быть Алена; Юрий сказал, что занят. Из официальных лиц присутствуют главный редактор издательства «Арт нуво» Савелий Зотов в черном костюме с галстуком; его заместитель, молчаливый мужчина средних лет с уклончивым взглядом и длинными волосами, собранными в жидкий хвостик, Валерий Абрамов; директор «Книжного червя» Коля Рыбченко, толстый краснощекий мужчина с усами, а также известный читателю журналист Леша Добродеев – все, кроме Абрамова, близкие друзья писателя. За ближайшим стеллажом притулился Монах, внимательно разглядывающий книги. Писателя он никогда раньше не встречал; пригласил его на встречу Леша Добродеев, сказал, Сунгур – интересный дядька, тебе понравится. Вроде Лени Громова, спросил Монах. Нет, совершенно в другом стиле, нормальный мужик, не выпендрежный. Леня – иезуит и сексуально озабоченный, этот попроще^[2].

Савелий Зотов представил писателя, рассказал о дружбе и сотрудничестве с ним и о том, какая честь издавать его замечательные романы, зовущие к свету и гуманизму, несмотря на убийства и кровь. «Можно даже о таких вещах писать… э-э-э… тепло и задушевно», – завершил свой спич Савелий под аплодисменты читателей. Он – никудышный оратор, все знают, хотя редактор первоклассный. Вот и сейчас он говорил, не отводя взгляда от бумажки, которую сжимал в руке. Закончив, с облегчением перевел дух, утерся носовым платком и долго тряс писательскую руку. Они даже обнялись и некоторое время хлопали друг друга по спине. Лара встретилась взглядом с отцом и кивнула ободряюще. Валерий Абрамов смотрел на патрона исподлобья, и было непонятно, что у него на уме; первая мысль – ничего хорошего.

Сунгур наконец оторвался от редактора и сказал:

– Спасибо! Спасибо всем, кто пришел! Я пишу книги для вас и, поверьте, с волнением шел на встречу. Я общаюсь с читателями в соцсетях, но сегодня мы с вами поговорим, глядя друг другу в глаза. Ваши мысли невероятно ценны, и я непременно учту их в своей работе.

Аплодисменты были ему ответом. Читателей меж тем добавилось. Атмосфера была волнительная, как любят говорить представители массмедиа. Все стояли кружком вокруг импровизированной кафедры-столика; Сунгур, высокий и худой, казался Дон Кихотом, а сияющий Рыбченко рядом смотрелся Санчо Пансой. Взгляд у него был слегка несфокусированный – Коля человек пьющий, что общеизвестно, но головы при этом не теряющий. Он также известен креативностью, и «Червячок» на плаву благодаря исключительно его усилиям: праздники рисунка, литературные конкурсы, викторины… все это было прекрасно, но собирало все меньше народу. В наше время диктуют технологии, как известно.

– Можно задавать вопросы, – сказал Рыбченко басом и повел рукой. – Прошу вас, не стесняйтесь, Кирилл Вениаминович с удовольствием ответит. Правда, Кирилл Вениаминович?

– Совершенно верно, я с удовольствием отвечу на ваши вопросы. Для меня честь ответить на ваши вопросы и обсудить с вами мои книги. Связь с читателями – то, что удерживает писателя в реальной жизни и помогает ему понимать проблемы народа.

Ваши вопросы, наши ответы… снова вопросы. Понимать проблемы и чаяния народные… Получилось пафосно и не совсем уместно – не политический митинг, чай. Сунгур внутренне поморщился и вспомнил из классиков: все ораторы как один сбивались на международное положение, хотя речь шла о запуске трамвая. Ты еще помяни борьбу с коррупцией, попенял он себе. Лара снова сжала его плечо: поняла и приободрила.

Подняла руку дама в шляпе с красными маками. Сунгур внутренне поежился и улыбнулся.

– Почему мало о любви? – строго спросила дама. – Почему вы их всех убиваете? Почему в каждом романе у Александра Волкова новая девушка?

– А вам надо, чтобы семья и дети? – вмешалась соседка, романтическая девушка средних лет. – Тогда никакой романтики.

– И в постели все время… и так один блуд по телевизору!

– Неправда! Хорошие девушки!

– А мне, наоборот, не нравятся, никакой романтики! Домашние клуши!

– Ваш Александр Волков настоящий мужчина! Таких уже не осталось! Ни одного!

– Откуда вы так хорошо понимаете женщин?

– Его же все время бьют! Он же весь переломанный! Аж сердце замирает!

– До самого конца не могу понять, кто убийца! Так закручено, так закручено, ужас!

– Видно, что вы охотник, – встревает старик в панамке. – А ваш герой – реальное лицо или вымышленное?

– Дайте сказать писателю! – вмешался усатый Коля Рыбченко. – Прошу вас, Кирилл Вениаминович!

– Спасибо за вопросы! Прекрасные вопросы. Попробую ответить. Мой герой лицо… – Сунгур делает паузу. Тишина такая, что, пролети муха, подумают, что летит реактивный самолет. – …лицо реальное!

Стон восторга.

– Да, да, я описал своего друга… к сожалению, он погиб несколько лет назад. Он был таким же бескомпромиссным, честным и прямым, как мой герой. Когда я пишу книгу, я, по сути, описываю своего друга – его внешность, словечки, жесты. Даже его шутки. Жизнь у моего героя полная риска, каждую минуту его могут убить, засада может ожидать… ничего уж тут не поделаешь. А его девушки… – Сунгур развел руками. – Наверное, такими и должны быть девушки солдата.

Монах за стеллажом ухмыльнулся. Леша Добродеев держал в вытянутой руке мобильный телефон, лицо у него было вдохновенное – он работал. Монах получал истинное удовольствие, слушая вопросы и рассматривая лица; он нисколько не жалел, что поддался на уговоры журналиста. Ему понравился заикающийся главный редактор – простой честный дядька, в меру наивный и не сволочь. А вот его заместитель – та еще штучка и рано или поздно подсидит шефа: вон, скалит зубы, слушая корявый спич начальника. Рассматривая писателя, который ему скорее понравился, чем не понравился, Монах голову готов был дать на отсечение, что частный сыщик из его романов не кто иной, как он сам. В смысле, насчет друга все вранье, потому что описывал Сунгур себя воображаемого: и внешность, и подтянутость, и мускулы, и готовность к драке… А что же от Сунгура настоящего? Голова, мысли, мироощущение и мировосприятие. Если вчитаться, то бросается в глаза некая синтетичность образа и, пожалуй, несочетаемость: персонаж, с готовностью лезущий в драку, в синяках и боевых шрамах – далеко не мыслитель, не правда ли? Но, с другой стороны, постоянные драки с плохими парнями заставляют задуматься о несовершенстве мира и смыслах. То есть, или сопьешься, или станешь мыслителем. Или писателем – если язык подвешен правильно. Да и вообще, любой роман в той или иной степени – автобиография сочинителя.

– Я хочу рассказать вам про жизнь моего отца, – заявила дама в шляпе. – Получится замечательный роман, я уже давно собиралась. Вы даже не представляете себе… – Она закатила глаза.

– А вы напишите мне в «Фейсбук», – нашелся Сунгур, внутренне содрогаясь, вспоминая соседку по даче, – той почему-то казалось, что история ее семьи достойна описания, и Сунгур именно тот человек, которому она может доверить сокровенное. Алена открыто издевалась, а Лара поила соседку чаем и сочувствовала отцу. Однажды она сказала: представь себе, что она тоже пишет романы и приходит к нам почитать вслух. «Представляешь?» – спросила она. Сунгур рассмеялся…

…Получилось в итоге очень мило. Как говорят, встреча прошла на высоком организационном уровне… так, кажется? Писатель улыбался направо и налево, надписывал книги, желал всех благ, жал руки и похлопывал по плечу; расписывался залихватским росчерком. Лара переводила сияющий взгляд с отца на благодарных читателей. Алена так и не пришла.

А потом самые близкие собрались на междусобойчик в кабинете Коли Рыбченко, и он, оживленный, суетился, рассаживая дорогих гостей кого на диван, кого на подоконник, и доставал из книжного шкафа рюмки и стаканы, а из холодильника водку, шампанское и холодные закуски и расставлял на письменном столе.

Присутствовали, как уже было отмечено, близкие друзья писателя: Савелий Зотов с худосочным и неприятным на вид заместителем Валерием Абрамовым; Леша Добродеев и Монах, которого он представил всем как близкого друга, известного экстрасенса и неутомимого путешественника, и Монах сделал вид, что смутился. Лара взглянула с интересом, Сунгур – испытующе, они обменялись рукопожатием, и Монах сказал, что у него есть книжка писателя, и он обязательно ее прочитает, причем начнет сегодня же. Раньше, к сожалению, не получилось из-за разъездов. Насчет книжки – вранье, книжки у него не было, но он очень рассчитывал на Анжелику, которая любила детективы. Кроме того, предпоследнюю, «Колокольный звон», он даже купил и подсунул Сунгуру для автографа. Савелий Зотов, похоже, был занят своими мыслями и не услышал, заместитель сардонически ухмыльнулся; Коля Рыбченко, принимающая сторона, озабоченно кивнул – здесь гостям всегда рады. Монах взял рюмку водки, наколол на пластиковую вилку кусок ветчины и схоронился за книжным шкафом, изображая из себя наблюдателя.

Тут был еще один персонаж, держался скромно рядом с Ларой. Она подвела его к отцу и, покраснев, сказала, что это Ростислав и они друзья. Сунгур внимательно взглянул на молодого человека и пожал протянутую руку. Парень был видный – высокий, с приятным серьезным лицом. Лара рядом с ним смотрелась плоско и бесцветно.

– Рад, рад, – сказал Сунгур. – Вы тоже по библиотечному делу? – спросил, хотя так не думал.

Парень улыбнулся:

– Я автомеханик.

– А где же вы, так сказать, пересеклись?

– На улице, – сказала Лара, рассмеявшись. – Представляешь? Столкнулись лбами и познакомились. – Она сияла и переводила взгляд с отца на парня. Ей страшно хотелось, чтобы они понравились друг другу.

– Понятно, – сказал Сунгур, хотя не очень понял.

– За нашего классика! – закричал Коля Рыбченко, которому не терпелось выпить. – За нашего дорогого Кирюшу! До дна!

И пошло-поехало. Взлетела в потолок пробка от шампанского – Лара и Ростислав от водки отказались. Лара пригубила шампанского и сейчас, чуть пьяная и оживленная, держала Ростислава за руку. Монах задержал на ней взгляд и подумал, что ей бы косметику поярче и какую-нибудь кофточку с вырезом поглубже, а то монашка монашкой. Он выпил уже три рюмки водки, ходил туда-сюда – к столу и обратно за шкаф, – исправно жевал копченое мясо, прикидывая, когда можно будет свалить. Поглядывал на часы, переводил взгляд на Добродеева, который, увлекшись, говорил уже третий спич. Хлебом не корми, подумал Монах. Ну, трепач!

В дверь громко постучали, и на пороге появилась шикарная блондинка в белом платье. Коля Рыбченко встретил ее появление радостным ревом. Подскочил, поцеловал ручку. Это была Алена Сунгур.

– Кирюша, извини, не смогла раньше! Как прошла встреча? Хвалили или ругали? – Голос у нее был звучный, приятного низкого тембра; казалось, она не говорила, а выпевала слова и фразы.

Монах перестал жевать и уставился на Алену во все глаза. Кое-что о ней он уже знал от Добродеева: сильная личность, первоклассная журналистка, красотка, каких мало, причем с мозгами; намного моложе мужа, а Сунгур хоть и известный писатель, но рога как у лося. Тут Добродеев хихикнул и добавил, что очень любит и уважает писателя, но… тут он развел руками, словно намекал на близкое знакомство с Аленой. Монах не поверил и тоже ухмыльнулся. Добродеев уже целовал ручку новой гостье; Сунгур приобнял жену, прижался губами к виску. Ругали, конечно, сказал.

– Юрки не было? Обещался, паршивец.

– Очень хвалили, – сказал, краснея, Савелий Зотов. – Здравствуй, Алена.

– Савушка, родной! – пропела Алена, обнимая смущенного Савелия, расцеловывая его в обе щеки. – Леша! Ребята! Если бы вы знали, как я рада вас видеть! А это у нас кто? – Она уставилась на Монаха, и тот, как Добродеев минутой раньше, подобрал живот и расправил плечи. Втянул воздух и почувствовал сильный сладкий запах ее духов.

– Мой друг-экстрасенс, Олег Монахов, – вылез Добродеев. – Очень рекомендую!

– В каком смысле? – подумал Монах.

– Экстрасенс? Не может быть! – Алена схватила Монаха за руку. – А погадать по руке сможете?

Она, улыбаясь, уставилась на него дерзкими голубыми глазами. Монах, к своему изумлению, почувствовал, что краснеет, у него даже слегка зачесалось между лопатками, что случалось в минуты волнений.

– Это нам запросто, – сказал он, напирая на «о» и расчесывая бороду пятерней. – Сейчас изволите?

– Не при людях, мой дорогой! – громким драматическим шепотом заявила Алена, наклоняясь к Монаху. – Я позвоню!

Коля Рыбченко спросил, широко улыбаясь:

– Аленка, шампанского?

– Водки! – выпалила Алена.

Заместителя редактора она словно не заметила. Тот, неопределенно улыбаясь, не сводил с нее взгляда. Сунгур со смешанным чувством ревности и гордости наблюдал за женой. Привыкший раскладывать по полочкам окружающий мир и людей, он давно уже определил для себя три «публичных» типа поведения жены. Первый – рубаха-парень, свой человек, какое, к черту, шампанское, водка, кусок хлеба и «поехали, ребята!». Второй – независимая, смелая, ироничная баба с мозгами, профи с нахальными вопросами. Третий: вамп! Обольстительная улыбка, манера смотреть в глаза чуть исподлобья и брать за руку, иногда «крутить пуговицу» на пиджаке, против чего не устоит самый жестоковыйный, плюс голос сирены, низкий сипловатый шепоток, нога на ногу, обнажив красивую ляжку; отсюда же манера красивым движением отбрасывать пышную белую гриву и теребить мочку уха. Львица! Еще макияж – яркий во всех типажах. Плюс сладкий тяжелый парфюм – как завершающий штрих. Был и четвертый тип, непубличный – утренний, домашний, без макияжа, в расхристанном красном халатике до пупа, с припухшими губами и глазами, с круглыми коленками… и этот был самым желанным. И все четыре были страшно далеки от него… увы.

Алена лихо опрокинула рюмку, скривилась, замахала рукой, схватила с услужливо подсунутой тарелки кусок мяса. Схватила рукой, проигнорировав протянутую вилку. Рубаха-парень, свой в доску, к черту условности! И словно только сейчас увидела дочь.

– Ларка, ты? Давно не виделись! А это?.. – Она взглянула на парня, стоявшего рядом с дочкой, – в глазах плясали черти и бровка играла.

– Это мой знакомый…

– Твой знакомый? – перебила Алена. – А я ни сном ни духом? Ну, здравствуй, знакомый! А зовут-то тебя как?

Она, ухмыляясь, смотрела на парня. Тот поклонился и сказал:

– Ростислав. Рад знакомству, много слышал о вас.

– Представляю себе! – фыркнула Алена. – А ты вообще кто? Чем занимаешься, Ростислав?

– Автомеханик.

– Правда? – обрадовалась Алена. – Подгоню тачку, посмотришь! Визитка есть?

Ростислав кивнул и зашарил по карманам.

– Нам пора, – вдруг сказала Лара, мрачнея.

– Куда это?

Лара растерялась, не зная, что сказать.

– Мы собирались в гости к моим друзьям, – сказал парень.

Соврал, понял Монах. Ему казалось, что он в театре, и он получал громадное удовольствие, наблюдая местную литературную тусовку. Он даже забыл, что еще недавно собирался свалить.

Радостный и пьяноватый Коля Рыбченко опять разливал водку; Савелий Зотов прикидывал, прилично ли распрощаться, и лицо у него было озабоченное и слегка несчастное – казалось, у него болят зубы, и в нем можно было читать как в открытой книге; Валерий Абрамов ни с кем в разговоры не вступал, только зыркал исподлобья, скалил зубы и пил водку стакан за стаканом, не закусывая – похоже, завидует писателю, решил Монах, – или паршивый характер; Добродеев с красными пятнами на скулах, подобравшись поближе, восторженно вибрировал, не сводя взгляда с Алены. Сунгур же… в его глазах был шквал эмоций. Он смотрел то на жену, то на дочку, растерянную, смущенную, и Монах в который раз уже подумал, что из ярких независимых сильных женщин получаются плохие жены, что лучше уж такая, как Лара, бесцветная и безликая. Но это понимает умудренный жизненным опытом экстрасенс и путешественник, а нормальный мужик протянет ручки к Алене, а потом будет всю жизнь удивляться, почему пол не метен, вечно жрать хочется и какая-то сволочь, фигурально выражаясь, все время звонит и молча сопит в трубку.

Кроме того, в семье писателя отчетливо определились два лагеря, что видно невооруженным взглядом даже стороннему наблюдателю…

* * *

…Глубокая ночь. Стук дождя в подоконник, порывы ветра и ветка, скребущая о стену дома; запах мокрой земли из сада. В овале света от настольной лампы – лист бумаги и руки человека, худые пальцы сжимают шариковую ручку. Человек пишет, с силой нажимая на ручку, иногда рвет бумагу. Поминутно заглядывает в книгу, лежащую слева. Переворачивает страницу за страницей. Исписанный лист откладывает на край стола, там уже целая стопка. Он работает как автомат: ноют застывшие спина и плечи; он не чувствует, как отяжелела поясница и затекла шея; он переводит взгляд с книжной страницы на белый лист, лежащий перед ним, да иногда смахивает упавшие на глаза пряди. И только когда за окном определяются серые утренние сумерки, он отрывается от своего занятия, распрямляет спину, шевелит плечами, поднимает над головой руки, растирает каменную шею. Удовлетворенно смотрит на исписанные листы. Ночь кончается, кончается и его работа…