Когда-то

За дверью послышался топот. С десяток ног грохотали по лестнице, спеша к нему в башню. Уже не боялись потревожить ночью старого мага. Все-таки предатель был в Совете. Гилим вздохнул и подошел к двойной колыбели. Будить малышек не пришлось. Яркие синие глазенки смотрели чуть исподлобья, не мигая. Медлить было нельзя. Еще пара пролетов и крутая лестница закончится. Солдаты вот-вот ворвутся.

Гилим схватил детей, наскоро завернул в одеяльца и подбежал к открытому сундуку. С недавних пор он всегда держал сундук наготове. Гилим опустил девочек в сундук, погладил успокаивающе по белокурым вьющимся волосам. Синие глаза смотрели все также, внимательно и спокойно. Старик снял с себя медальон, поцеловал в последний раз девушку на портрете, надел цепочку на старшую Антину. Торопясь, сорвал браслет с руки с портретом сына, надел на ручонку младшей Глерии. Закрыл крышку сундука.

В дверь заколотили нетерпеливые кулаки. Гилим задвинул сундук глубоко под кровать, поправил покрывало и отошел к открытому окну. Его спальня находилась на самом верху башни, из окон открывался вид на прекрасный, богатый город. Этот город должен был принадлежать его сыну, взявшему в жены дочь правителя страны. Судьба распорядилась иначе. Всей магии Гилима не хватило, чтобы защитить молодых. Но внучек он спасет.

Дверь рухнула, на пороге стоял красавец офицер. Статный, горделивый, сын императора захватчика, да только все равно не пришелся он по сердцу Ольдее. Не захотела принцесса выходить замуж по сговору, стать второй женой, сбежала с любимым и сгинули оба. Успели только с верными людьми передать Гилиму маленьких дочек. Не прошло и месяца как Совет узнал, что прямые наследницы на трон живы.

– Обыскать, – скомандовал офицер, а сам шагнул к колыбели. Переворошил пеленки, не веря своим глазам. – Где девчонки?

Он зло уставился на старого Гилима, начал доставать саблю из ножен. Кажется, Маркес его зовут, вспомнил Гилим, и кивнул куда-то за окно. Там. Маркес не поверил, что старик выкинул внучек в окно, но все равно зачем-то выглянул. Гилим с грустью наблюдал, как из шкафов летела одежда, книги, заготовки для магических амулетов. Он уповал на людскую глупость и любопытство.

В комнате было не так много мест, где можно было спрятаться. Все на виду: стол для работы над магическими талисманами, шкафы с древними книгами, кухонный закуток, каморка-уборная. Сколько ни отводи глаза врагам, не скроешься. Сундук быстро нашли, выволокли на середину комнаты. Торжествующий вопль солдата слился с отчаянным криком Маркеса: “Не открывать!” Но было поздно. Солдат вскинул крышку. Сундук оказался пуст. Малышки исчезли.

– Ах ты, – Маркес рубанул саблей, голова солдата откатилась к ногам старика, сохраняя на лице выражение радости от находки.

Гилим насмешливо покосился на Маркеса, зверствуй, не зверствуй, девочек не найти, уж об этом старый маг позаботился. Миров много, куда унесли внучек медальон и браслет, никто не догадается. Будет им нелегко поодиночке, но когда-нибудь месть свершится, Гилим в это верил и не боялся смерти. Маркес обтер клинок пеленкой из колыбели.

– Не радуйся, старый дурак. Придворные маги определят, куда было последнее отправление. Я найду твою кровь и под землей. А ты собирайся. Хотя нет, тебя казнят за измену, незачем собираться, – Маркес захохотал, неискренне и злобно. – Но сначала ты выложишь все, что знаешь. Все секреты.

Солдаты поволокли сундук вниз по винтовой лестнице, Гилим замер наверху, дожидаясь, когда солдаты окажутся под ним. В ту же секунду он прыгнул на них. От неожиданности солдаты выпустили свою ношу. Сундук с грохотом покатился по лестнице, крышка открывалась и закрывалась, стирая точки отправлений. Наконец, сундук влетел в стену и развалился на куски.

– Ааа, – взревел Маркес, круша налево и направо своих же солдат.

Он кинулся к Гилиму, но тот не стал дожидаться удара саблей и унизительной участи в камере пыток. Вцепился в ненавистного захватчика и резко перевалился спиной через перила. Полетел в бездну, утягивая за собой врага. Разнесся эхом последний отчаянный крик Маркеса.

Пролог

Спрятав руки в карманах цветастого фартука, старуха ехидно смотрела на усталую молодую женщину на последнем месяце беременности и молчала. Держала у порога, даже в кухню не позвала. Сколько Антонина себя помнила, жили по соседству, столько и фартук этот помнила. А еще недобро прищуренные глаза и тонкие губы. Она тяжело переступила с ноги на ногу, живот тянуло немилосердно, хоть и поддерживала рукой.

Думать про чужой старый фартук в ее положении было глупо. Явиться к матери отвергнутого жениха тоже не самое умное, но деваться было некуда. Свою мать Антонина не знала, да и отца тоже. Росла как трава под присмотром, а вернее без присмотра, пьющей тетки. Год назад тетка умерла. Перед смертью успела признаться, что нашла маленькую девочку, завернутую только в одеяльце, на опушке леса, пожалела, и оставила кроху себе, родных искать не стала.

Кроме узорчатого одеяльца был еще медальон с портретом печальной девушки, но тетка разумно заключила, что красавица в бальном платье не может быть матерью девочки. Имя само появилось в голове, едва тетка взяла малышку в руки – Антина. Когда заикаясь с похмелья, тетка плела в сельсовете, откуда взялась малышка, ей не поверили, а имя Антина отвергли. Антонина еще можно. По-людски.

Никому Антонина этой странной правды не открыла, выбрала остаться племянницей непутевой, но доброй женщины, чем вообще неизвестно кем. Переезжали часто, имуществом и друзьями не обзавелись. Похоронила Антонина тетку, жила себе тихо. Замуж согласилась выйти за соседкиного сына. Соседи тоже пришлыми были, поселились рядом вскоре после них с теткой. Не любила жениха. В город поехала за новым платьем. Да и осталась, встретив на улице веселого темноглазого парня.

– Видел тебя кто? – старуха не желала замечать, что трудно Антонине стоять.

– Нет, я лесом шла.

– Муженек-то твой где, сбежал поди, как пузо на нос полезло. У городских стыда нет.

– Убили его, – Антонина прислонилась к двери, закрыла лицо руками. Перед глазами поплыли страшные картины. Лежащий в крови муж, распахнутые шкафы, разбросанные вещи, книги, сброшенные с полок. – А я, я сбежала.

– Из всего выкрутиться умеешь, – жалеть Антонину старуха не собиралась.

– Мне бы только родить.

– Ни одна еще беременной не осталась.

– Дочка у меня будет. Лушенька.

– Лукерья, значит, – старуха сморщила нос. Сама непутевая и дочке глупое имя придумала.

– Гликерия.

– Прогнала бы взашей, да сына жалко, любит тебя дурак, в каждом письме спрашивает. – старуха вышла в кухню, собрала в тряпицу хлеб, огурцы, кусок колбасы, протянула Антонине. – Вода в сенках.

– Спасибо, – только сейчас Антонина вспомнила, что с утра ничего не ела. О еде разве думаешь, когда страх за горло душит. И за помощью некуда бежать.

– Поспишь на сеновале, там одеяло есть. Уйдешь в город на заре, чтоб не видел тебя никто. В городе, вот адрес, крестная моя живет, приютит. А Петр тебя заберет, из армии скоро возвращается. В деревню вместе приедете. Как муж и жена. Коль не согласна, так иди своей дорогой.

– Да, да. Я согласна.

– Иди уже.

– Спасибо.

– Нужно мне твое спасибо, как собаке пятая нога, – буркнула старуха в спину.

Антонина тихо прокралась на сеновал, нашла одеяло. Ради дочки надо потерпеть. Старуха злится, но поможет, теперь Антонина не сомневалась. Прости доченька, прости. Не такой судьбы хотела тебе. Если бы муж был жив, как бы они любили и баловали свою Лушеньку. Теперь одной придется. Будет ли Петр хорошим отцом, время покажет.

Почему решила назвать дочь Гликерией, не понимала, только знала, иначе никак. Муж не протестовал, любил очень Антонину. Такой любовью, которая греет в самую ледяную стужу. На руках носил. За что его убили? Никому вреда не делал. А Петр… Петр тоже любил Антонину. Только от его любви и в жару холодно было. Придется всю жизнь по одной половице ходить и на другую не заглядывать.

Антонина завернулась в старое одеяло. Съела огурец, колбасу с хлебом на завтра оставила. Ноги гудели, в глазах стояли слезы, а в горле как кусок льда замерз. Поглаживая живот, Антонина задремала зыбким сном. Ушла утром, по росе, как и договаривались. Никто ее не видел. Вернется мужней женой Петра. Ради дочки.

Глава 1

Прозвенел звонок и студенты как испуганные воробьи хватали свои пальто и шапки, гардероб опять не работал, и выскакивали из аудитории. Преподавательница, сама вчерашняя выпускница, тоже мгновенно исчезла. Лика осталась одна. В задумчивости подошла к окну, мысленно сочиняя письмо в деревню отцу и бабке. Все получилось не так, как они ей указывали. Нет, до города, конечно, Лика доехала и институт нашла.

Предъявила справку, что ей положены льготы как деревенской, да еще сироте по матери. Директор школы расстаралась. За две бутылки бабкиного самогона накатала целое послание. В канцелярии посмеялись над ее бумагой, но предоставили общежитие бесплатно. А вот факультет выбрать не позволили. На учителей младших классов был огромный конкурс, потому что учиться на этом факультете было легко.

Дочки богатеньких родителей необременительно получали диплом и тут же выскакивали замуж. То, что никто из них в качестве учителей в деревню не поедет, в расчет не брали. Лика готова была в деревню с дипломом вернуться, но ей не досталось бюджетного места на учительском. Сунули на вновь организованный факультет, на который был недобор. Осталась, не возвращаться же.

Окна аудитории выходили в институтский двор. Сквозь немытые стекла можно было разглядеть пару сарайчиков, штабеля досок и груду кирпичей. Собака сторожа бросалась на голубей и громко лаяла. Немного напоминало деревню. Лика старательно подбирала слова, которые были бы понятны родне. Поначалу сразу все рассказывать не стала, написала лишь, что поступила в педагогический.

Теперь, после первой сессии, отмалчиваться не имело смысла. В деканате, не стали вникать, отказали в переводе на желанный факультет. Значит, придется и дальше учиться менеджменту, а не преподаванию. Поплакав, Лика смирилась. Учиться ей нравилось. Огорчалась лишь тому, что отцу трудно будет понять, каким премудростям дочь учится. Какие слова не выбирай, не уберечь от разочарования.

А бабка тем более скривится, а то и разозлится. Глазами как иголками всю истыкает. На внучку-учительницу она еле-еле согласилась, а неведомый менеджер… Кому такой нужен в деревне. Но, может, директор школы войдет в положение, примет Лику на учительскую ставку, все равно выбирать не из кого больше. Никто и не узнает, что в дипломе написано. Дверь брякнула, выбив ручкой куски краски из стены, и в аудиторию влетела растрепанная, с красными щеками, девушка.

– Аааа, Лукерья, добрые перья, выручай! Вопрос жизни и смерти!

Умоляющее выражение лица настолько было не свойственно соседке по комнате и фурии по совместительству, что Лика растерялась. Высокомерная Милида только числилась в институте, на лекции заглядывала редко. Яркая, высокая брюнетка одевалась лучше всех на курсе, постоянно меняла поклонников и фыркала на замечания преподавателей. В общежитии по непонятной причине их поселили в одну комнату, и это была после менеджмента вторая Ликина головная боль.

Соседка с ходу отмела имя Гликерия и даже короткое Лика, звала Лукерьей, изобретая каждый раз нелепые рифмы. На все Ликины протесты не обращала внимания, считая, что правильно так, как ей удобно. Соглашаться выручать такую – себя не уважать. И Лика собралась внутренне, готовясь дать отпор. Милида никогда бы не стала входить в положение Лики.

– Понимаешь, он военный, ему в кои-то веки увольнительную дали, он меня ждет, на морозе, а я не придууу. – Милида всхлипнула, чем поразила Лику еще больше. – Мы любим друг друга, только видимся редко. Вдруг он решит, что я его бросила.

– Да что случилось-то? – Лика пыталась высвободить свои запястья из рук Милиды.

– Меня декан выловил, пригрозил, что отчислит. Отец меня убьет.

– Ты меня запутала совсем. Отец, военный, декан. Расскажи по порядку.

– Времени нет, что непонятного, – Милида с трудом сдерживалась, чтобы не орать. А заорешь, эта деревенщина уйдет. – У меня свидание, это невероятная удача, он меня ждет, а тут декан. Вот как чувствовала, не хотела в институт заходить. Заставили курсовые переписывать, у меня ж не сдано ничего, отцу обещали все открыть, пришлось идти в деканат. В кабинете у декана сижу, как под колпаком. Еле вырвалась на секундочку, в туалет, а ты тупишь.

– Я-то тут при чем? – Лике все меньше хотелось вникать в чужие проблемы. Учиться надо было, а не порхать.

– Ты поедешь в Центральный парк. Вместо меня.

– Зачем?

– Записку передашь Алексу. Ну, парень это мой. Что не ясно?

– Скоро лекция начнется.

– Успеешь. Максимум на пять минут опоздаешь. Тут за углом остановка, быстренько доедешь, записку отдашь и обратно.

– А если бы не было меня? Куда бы ты побежала?

– Не говори ерунды. Ты в столовую на обед не ходишь, отсиживаешься в аудитории. Я была уверена, что ты тут, – Милида состроила умильную физиономию. – Ну, прости за разное, будь человеком. Выручи. Сама влюбишься, узнаешь тогда, каково это, ждать свидания и пролететь.