Особнячок на Сент-Джеймс, даже если это не их собственный, а арендованный, свидетельствует об успехах «Антиса». Они работают в субботу и воскресенье (для дорогих клиентов готовы на все, а недорогих здесь явно не бывает), но на двери входа табличка «Извините, приема нет». Это не для нас, тем более дверь не закрыта. А где швейцар?

В холле, кроме менеджера за стойкой, сосредоточенно изучающей что-то на экране своего компьютера, никого.

– Кабинет Томаса Уитни? – сурово интересуется Ричардсон.

Девушка, не отрываясь от своего занятия, качает головой:

– Сегодня нет приема. Позвоните, пожалуйста, завтра.

– Скотланд-Ярд! Где кабинет Томаса Уитни?!

Эдвард редко бывает разъярен, обычно это происходит, если ему мешают работать. Сейчас как раз такой случай.

– На третьем. – Это уже секьюрити в белоснежной рубашке, выскочивший на крик откуда-то из-за угла. Он услышал «Скотланд-Ярд» и понял, что препятствовать не стоит.

– То-то же! – ворчит Эдвард, зло впечатывая кнопку этажа. Хочется посоветовать не срывать раздражение на панели лифта, можно ведь и застрять.

Вслед нам слышится:

– Кабинет триста восемь…

Сонная принцесса вспомнила, как встречать посетителей.

Секретарь Томаса Уитни явно плакала, никакая косметика не может скрыть припухших глаз и покрасневшего носа. Услышав название нашей службы, она только кивает в сторону двери в кабинет, поспешно прижимая к лицу носовой платочек. В «Антисе» траур по алмазу?

Томас Уитни выглядит типично для менеджера высшего звена солидной фирмы – костюм, сшитый на заказ, такая же рубашка с дорогими запонками (кто их сейчас носит?), начищенная обувь человека, который не ходит по улицам больше десяти шагов от машины до двери, открываемой швейцаром. Он один из тех, для кого имидж основа преуспевания.

Кабинет хозяину соответствует – строго и элегантно. На стенах несколько больших снимков самых разных предметов – вероятно, проданные «Антисом» лоты. На диване прислонена к спинке фотография одного «Тадж-Махала» на фоне другого – снимок, ставший визитной карточкой выставки. Интересно, где он висел до сегодняшних событий?

Заметив мое внимание к постеру, Уитни поспешно приглашает нас к другому дивану, а снимок убирает за свой стол.

Он обеспокоен, впрочем, чему удивляться, ведь похищен алмаз стоимостью 200 000 000 фунтов! И это только стартовая цена объявленных после выставки торгов. Ажиотаж вокруг алмаза «Тадж-Махал» такой, словно это последний бриллиант, которым сможет обладать человечество.

Конечно, алмаз и выставка застрахованы, но любому понятно, что даже ценой полного банкротства страховая компания не выплатит страховых сумм.

Интересно, какой процент получил бы «Антис», продай он этот алмаз? Пять? Десять? Но это коммерческая тайна, цифры не назовут, да нам и ни к чему. Конечно, потеря 20–30 миллионов очень ощутима, но, думаю, их больше волнует потеря лица, так сказать. Кто теперь доверит дорогие предметы аукционному дому, если тот не сумел сохранить такой алмаз? И ведь не докажешь, что твоей вины в налете нет.

Эдвард вместо дивана предпочел стул, я тоже. Сложно допрашивать человека, если твои колени почти упираются в подбородок. Диван слишком мягкий и низкий… Терпеть не могу такую мебель!

– Кто владелец алмаза?

От столь простого вопроса Уитни вздрагивает. Это тоже объяснимо, с именем владельца связана необходимость объясняться и наверняка выплачивать большую неустойку помимо стоимости самого алмаза. Да, «Антису» не позавидуешь… И Томасу Уитни тоже.

– Я не могу раскрывать такую информацию, знаете ли.

Эдвард хмурится:

– Не только можете, но и обязаны. Ведется расследование серьезного преступления, совершен налет на Букингемский дворец и королеву, погибли десятки человек, еще десятки пострадали, похищен бриллиант огромной стоимости, чудом остались целы сокровища короны и Алмазного фонда русских, а вы играете в секреты!

Томас Уитни буквально забегал по своему кабинету. Он прижал пальцы к вискам так, что подушечки побелели. Как бы таким давлением бедолага не вызвал у себя спазм сосудов и не упал в обморок прямо перед нами.

– Это… Хамид Сатри. Он из Индии.

Мне имя не говорит ничего, а вот Эдвард почему-то замер. У Ричардсона жена в Индии, но нельзя же так реагировать на всего лишь название страны?

– Эдвард?..

– Все в порядке. Сегодня очень душно…

Вовсе не настолько душно, чтобы покрываться холодным потом при слове «Индия». Нервы шалят у моего начальника. Ну, и кому из нас двоих нужна помощь психологов?

Я беру разговор с Уитни на себя, давая возможность Эдварду немного передохнуть.

– При наступлении страхового случая, какую сумму вы, вернее, ваш аукционный дом обязан выплатить владельцу?

– Он получил уже… десять миллионов, знаете ли, остальное выплатит страховая компания.

Почему Уитни чуть споткнулся на цифре? Тоже не имел права называть? Глупо, если алмаз удастся вернуть, его цена возрастет немыслимо, тут не за 200 000 000 фунтов, а за все полмиллиарда продать можно.

Мелькнула сумасшедшая мысль, что похищение сами аукционисты и устроили, чтобы многократно повысить стоимость алмаза. Может, потому Томас Уитни так трясется?

Эдвард стоит у окна, отвернувшись от нас. Не хочет, чтобы мы видели его волнение? Я не в обиде, сама справлюсь.

Нажимаю:

– В случае возврата алмаза его стоимость значительно вырастет?

– А? Да, наверное.

Нет, здесь не то. Как-то не так испугался Уитни, не потери возможной прибыли он боится. Я нутром чувствую, что лично он к краже алмаза не причастен. А моей интуиции лучше доверять…

Тогда что? Чего еще может бояться тот, чья выставка застрахована, а десять миллионов они легко вернут одними рассказами об утерянном бриллианте.

И вдруг понимаю – он страшно испугался необходимости назвать имя владельца. Значит, либо алмаз попал к ним нечестным путем, либо это фальшивка. Но подделкой «Тадж-Махал» быть не может: есть данные спектрального анализа, который подтвердил его идентичность алмазу «Орлов». Три независимых эксперта определили класс бриллианта и признали ценность. Эксперты с мировым именем, которым лгать нет никакого резона: их работа стоит слишком дорого, чтобы ее лишиться даже за сумму с большим количеством нулей.

Остается неправомочность владения алмазом. Может, владелец заполучил «Тадж-Махал», пристрелив ради этого своего двоюродного дедушку или придушив подушкой столетнюю бабушку, которая завещала драгоценность «не тому»? И Томас Уитни об этом если не знал, то догадывался?

Если мои подозрения верны, то худшее, что светит этому дрожащему как лист на ветру типу, – увольнение с работы. Конечно, работа недурна, как, видимо, и оплата, но не настолько же, чтобы буквально выбивать степ зубами и коленями.

Я решаю зайти со стороны и наводящими вопросами загнать Уитни в угол.

– А откуда вообще взялся этот алмаз? Почему о нем раньше ничего не знали?

Томас Уитни принимается заученно повторять нелепицу из буклета выставки про Бабура, распилившего «Великого Могола», и прочую чепуху. Да еще и перемежая бесконечными «знаете ли». Я невольно морщусь:

– Бабур не отдавал для огранки «Тадж-Махал» никакому Тавернье, тот жил на полтора века позже. Я не о Бабуре и семнадцатом веке вас спрашиваю, а о нынешнем времени. Как связаться с Хамидом Сатри?

Договорить не получается. Звонок на мобильный заставляет Ричардсона буквально побелеть.

– Что?!

Неужели еще один налет или что-то подобное?

– Поехали, потом здесь договорим.

Я успеваю посоветовать Томасу Уитни:

– Не уезжайте из Лондона, наш разговор не окончен.

Спускаемся к машине молча, только внизу Эдвард мрачно объявляет:

– Убит второй заложник. Труп обнаружили на лестнице жилого дома.

Да закончится ли сегодняшний день?! За восемь часов с той минуты, когда я шла от станции метро «Грин-парк» к Букингемскому дворцу, гора трупов, и конца этому не видно.

Машина с трудом пробивается сквозь толпу любопытных. Сегодня лондонцы особенно возбуждены и готовы совать свои носы, куда обычно не лезли.

Немного погодя мы уже подходим к двери многоквартирного дома на Мэйда Вейл.

Подныривая под ленту ограждения, Эдвард кивает в мою сторону:

– Со мной.

Дожила, хожу как приложение.

Труп индуса на площадке между вторым и третьим этажом возле лифта. Он лежит в луже крови, неловко подвернув под себя правую руку.

Криминалисты уже поработали, собирая отпечатки пальцев и фиксируя следы, которых слишком много, чтобы ими воспользоваться. Дом многоквартирный, даже кровь растоптали. И самого убитого явно переворачивали, видно решив, что нуждается в помощи.

Из открытой квартиры слева по коридору слышны сдавленные рыдания.

– Родственница?

Сержант мотает головой:

– Нет, соседка. Обнаружила труп, в ужасе наследила, пока приехала полиция, подняла на ноги соседей. Затоптали все, что смогли.

– Что с убитым?

– Рахул Санджит, индус, сегодняшний заложник.

Я киваю, хотя меня никто не спрашивал:

– Да, это он. А его похитители?

Сержант разводит руками:

– Никто не знает. Никто ничего не видел. Здесь уже третий день не работают камеры наблюдения, потому записи посмотреть невозможно.

У криминалиста уже есть результаты осмотра:

– Погиб мгновенно. Убит ударом в сердце. Удар прямой и точный, тот, кто бил, имел опыт в нанесении подобных смертельных ран. Если бы не вытащили орудие убийства, крови большой не было бы.

Рахул Санджит даже пикнуть не успел, просто опустился на колени, пока убийца вытаскивал клинок, и ткнулся носом в ступеньку.

При этом пальцы его руки сведены так, словно он не желал выпускать что-то даже ценой своей жизни. Что?

Почему он оказался на площадке многоквартирного дома, где его похитители?

Эдвард мрачней тучи. Его можно понять, начальство наверняка уже требует версии и даже имена, а завтра, если он не даст ответ, и вовсе посулят гильотину за нерасторопность. Хотя… начальство у нас теперь Элизабет Форсайт, а она, кажется, дама толковая, к тому же сама была свидетельницей налета.

– Что за оружие?

– Какой-то треугольный клинок вроде штыка. Подробней скажу после вскрытия, пока не могу понять, я таких ножей не видела. – Патологоанатом – приятная блондинка моего возраста. И как таких заносит в столь непривлекательные места работы?

Вскрытие означает новый визит в морг, будто одного нам мало.

Квартира представляет образчик холостяцкого жилья, начисто лишенный индивидуальности, словно жильцы намеренно удалили любые зацепки. Хотя следы нашлись, криминалисты уже вовсю работают, снимая отпечатки пальцев.

Расстроенный Эдвард принимается осматривать все подряд, действуя при этом без перчаток. Эксперт, обрабатывающий какой-то стакан, морщится:

– Мы еще не все посмотрели.

Он произносит это, ни к кому не обращаясь, но ясно, что Ричардсон поймет, о чем речь.

– Мои отпечатки с чужими не спутаете, – усмехается Эдвард.

Вообще-то он зря так. Не спутают, но работы экспертам прибавится в разы. Что за мелкая месть, это недостойно моего Ричардсона, он никогда не давал воли чувствам, тем более досаде.

Самой интересной находкой в квартире оказался Steyr TMP, тщательно протертый, без следов. Значит, все-таки здесь квартира террористов. А еще пистолет, который мы даже не сразу опознали. Пришлось фотографировать и отправлять снимок специалистам. Ответ нас удивил: Q100 словацкой фирмы Grand Power. Пули 38-го калибра AFR, разрушающиеся на любом препятствии, но человеку наносящие убийственные раны. Пули мне знакомы, а вот пистолет такой в руках не держала…

– С вращающимся стволом, – пояснил специалист-оружейник.

Ясно, у такого оружия отдача меньше, в руках не дергается, если спускать курок раз за разом.

– Опытные сволочи… – ворчу я.

Соседка сказала, что видела раньше индусов (рыжего никогда, все только смуглые) в этой квартире. Про Санджита утверждать не могла, мол, они все на одно лицо… Вели себя скромно, никому не мешали – а если так, то зачем их разглядывать?

Стремление защитить свою частную жизнь от любых посягательств на нее привело к тому, что мы считаем вмешательством любое проявление интереса к себе и даже простое внимание. У этого есть свои плюсы, но не меньше минусов. Люди несколько месяцев живут рядом, но если они не мешают, то никому нет до них никакого дела. А потом вдруг оказывается, что это террористы, убийцы и прочее, и те же соседи начинают ругать полицию, которая неизвестно куда смотрела!

Но и заставлять одних соседей без конца доносить на других тоже нельзя. Где золотая середина?

Еще через два с половиной часа мы с Эдвардом выходим из морга второй раз за день и совершенно без сил. Лично у меня было ощущение, что вскрывали не убитого Рахула Санджита, а меня саму.

В отношении орудия убийства Трейси Нуланд не ошиблась – это треугольный клинок длиной чуть больше шести дюймов. В остальном то, что мы услышали от патологоанатома, кажется странным. Кроме смертельной раны, у индийца практически никаких следов насилия, только пара синяков на руке. И в дом его не тащили, а вели. Вежливые террористы, особенно если вспомнить резню, которую они устроили в Букингемском дворце и вокруг него.

Знаменитый индийский режиссер…

– Эдвард, это индусы!

– С чего ты взяла, из-за татуировки на санскрите?

– Этот Рахул Санджит известный индийский режиссер. Они обожают своих актеров и режиссеров, если налетчики индийцы, значит, могли узнать его и обращаться почти бережно.

– А потом убить! – фыркает Эдвард.

А я вдруг соображаю:

– Треугольный клинок, похожий на штык? Это раджпутский кинжал.

– Какой?

– В Индии существовали… существуют такие кинжалы. У них клинки треугольные и удар прямой, потому что ручка особенная. – Я пытаюсь в воздухе обрисовать форму кинжала и его необычной ручки.

– Забыл, что ты у нас знаток экзотического холодного оружия. – Эдвард посигналил брелоком от своей машины, словно проверяя, где та стоит. Что-то он сегодня слишком рассеянный.

– Эдвард, почему убили на лестнице? Не в машине, не в квартире, а у лифта? И где его отпустили? Может, он сбежал из этой квартиры?

Первые часы после преступления самые важные, если не удается раскрыть его по свежим следам, есть вероятность получить очередной «висяк». Но Ричардсон предлагает:

– Хватит на сегодня, давай по домам. Скоро полночь, у меня голова уже раскалывается.

Эдвард едва держится на ногах, я сама страшно устала. Он вымотан еще и постоянными перелетами из Лондона в Мумбаи и обратно. По себе знаю, что смена часовых поясов одна из тяжелейших вещей. К тому же в Индии сезон муссонов, Эдвард говорил, что льет как из ведра.

Договариваемся подумать каждый сам по себе и встретиться завтра в управлении.

Ехать нам в разные стороны, потому я настаиваю, что доберусь на такси.

С болью глядя вслед ссутулившемуся Эдварду, за последние пару часов даже не вытащившему свою любимую трубку из кармана пиджака, я с сочувствием думаю, за что ему это все – больная жена, без которой он не мыслит свою жизнь, а теперь еще такое дело? Может, лучше отдать его МИ5, пусть бы ломали головы над тем, какого черта налетчики так странно себя вели?

Кстати, а как же алмаз?

Но задать этот вопрос некому, Эдвард уже разворачивает машину, вливаясь в поток других автомобилей.