УДК 821.161.1(092)Пушкин А. С.

ББК 83.3(2=411.2)52-8Пушкин А. С.

В48

НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Научное приложение. Вып. CCLXXVIII

Илья Виницкий

Призраки Пушкина: Национальный поэт на rendezvous / Илья Виницкий. – М.: Новое литературное обозрение, 2025.

Наследие А. С. Пушкина, до недавних пор считавшееся неприкосновенным, теперь все чаще становится объектом ревизии: в центре внимания критиков оказываются содержащиеся в нем патриархальные, имперские и милитаристские значения. Илья Виницкий противопоставляет идеологическим оценкам другой подход – литературоведческий анализ, проблематизирующее прочтение текстов классика и реконструкцию контекстов, в которых они создавались. Свою задачу автор видит в том, чтобы показать творчество Пушкина как парадоксальное и живое скрещение самых разных традиций, идей и культурных тенденций, а также в том, чтобы исследовать разные сценарии мифологизации Пушкина: от государственно-пропагандистского и имперского до либерально-просветительского и эмигрантского. Что мы получим, если подвергнем историко-культурной рефлексии юмор Пушкина? Какие стихотворения великий поэт «диктовал» из загробного мира спиритистам? Как фальсификация письма Пушкина к Николаю I связана с процессом Синявского и Даниэля? На эти и другие увлекательные вопросы отвечают статьи, вошедшие в этот сборник. Илья Виницкий – филолог, профессор Принстонского университета.

На обложке: фрагмент учебного листа с примерами рисунков. Михаэль Снейдерс, ок. 1610 – 1672. Рейксмузеум, Амстердам / Rijksmuseum Amsterdam.

ISBN 978-5-4448-2814-4

© И. Виницкий, 2025

© К. Панягина, дизайн обложки, 2025

© OOO «Новое литературное обозрение», 2025

«Опять об Пушкина»
Предисловие

 
Сторона ль ты моя, сторонушка,
Сторона ль моя не знакомая,
Что не сам я на тебя зашел,
Что не добрый меня конь завез,
Ни буйны ветры завеяли,
Ни быстры реки залелеяли.
Занесла меня добра молодца
Что неволюшка певца великая,
Грозна служба Государева,
Прытость, бодрость молодецкая
И хмелинушка кабацкая.
 

Старинная песня ¹

Автор, за неимением времени, попросил меня как ученика, старого друга и прямодушного критика написать короткое предисловие к его сборнику разрозненных и разнокалиберных старых и новых работ об А. С. Пушкине, предлагаемых ныне публике. Сразу скажу, что как объект изучения Пушкин давно надоел. О нем уже двести лет пишет всякий, и никого эти тексты уже не забавляют. Что пользы в том, чтобы найти какую-то неизвестную его строчку или указать на не замеченный до сих пор источник какого-то его маргинального стихотворения? Поднимут ли такие исследования уровень нашей науки? Нет. Она и так уже лежит и ноги простирает, а умножение микросущностей в лучшем случае свидетельствует о попытке русскоязычного комментатора (вроде моего друга), где бы он ни находился, спрятаться от неблагоприятного исторического климата в как бы уютную интеллектуальную дыру. Пора, говорил я ему, полностью перейти на других писателей – забытых, маргинализированных, обиженных, не думающих о красе ногтей и более соответствующих современным моральным стандартам и теориям, – или, еще лучше, заняться чем-то полезным, например гончарным делом, писанием постов в сети, посыпанием головы пеплом из культурных урн или… (Ну, мы о том, что «или», лучше умолчим.) Между тем несмотря на все мои увещевания автор по упрямству и лени не захотел им следовать, а, подобно герою одной из песенок Беранже (роли которого в истории формирования русской ура-патриотической поэзии посвящена в книге очень длинная глава), сказал мне беспечное «да ну их!»².

C гораздо большей серьезностью, как видно из предлагаемых ниже работ, автор относится к актуальному (по понятным историческим причинам) «вопросу о Пушкине» как символе патриархальной имперской русской культуры, навязываемой российским государством другим национальным традициям с помощью различных идеологических институций и риторических техник. Так, лучшим иконическим выражением орудиальности (weaponization) Пушкина автор считает построенный в 1943 году на деньги, собранные известным писателем-пушкинистом, истребитель «Александр Пушкин» (этому эпизоду в истории пушкинского культа посвящена первая глава предлагаемой книги). В научной сфере «пушкинский вопрос» сейчас решается многими авторами путем поштучного извлечения и о(б)суждения элементов пушкинской имперской идеологии, примеры которой они находят в его произведениях от «Кавказского пленника» и «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях» до «Полтавы», «Клеветникам России», «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» и, скажем, эпиграммы на Фаддея Булгарина «Не то беда…».

Все эти справедливые рефутации Пушкина хорошо понятны и близки автору, но из духа противоречия, свойственного его профессии и воспитанию, он попробовал подойти к проблеме ошибок национального поэта с недостаточно принципиальной, на наш взгляд, стороны – не как прокурор, а просто как заинтересованный наблюдатель, пытающийся разобраться в хитросплетениях сложного культурного движения, эпонимом которого стал певец Людмилы и Фонтана. Автор, конечно, согласен с тем, что создатель «Полтавы» и «Медного всадника» был и считал себя имперским поэтом (как Овидий, Гораций и Катулл были поэтами и трансляторами идей Римской империи), но, по мнению моего друга, патриархальность и милитаристская имперскость поэта преувеличиваются как их сторонниками (по словам одного из самых оголтелых, «если этому взводу нужен взводный, то он есть: Пушкин»), так и противниками, манипулирующими литературными фактами и игнорирующими (депроблематизирующими) важные творческие и историко-культурные нюансы. Соответственно, по мнению автора, гораздо интереснее на данном историческом этапе является не пассивное собирание забытых суждений и вестей о поэте (последнее, впрочем, бывает веселым и стимулирующим, как показано в двух его шутливых главках об остротах Пушкина, Фрейде и великодержавном национализме), не очередная попытка воскресить «живого», «хорошего» Пушкина (еще один рассматриваемый в книге миф, лежащий в основании культа поэта как национального призрака), не новый субъективистский опыт создания «моего Пушкина», осмеиваемый в главе о «киевском мифе» в русской пушкинистике, и не абстрактно понятая (о)деколонизация Пушкина, нередко выражающаяся в списке его идеологических недостатков, о которых нужно непременно предупредить читателя и студентов, но устаревшее, на мой вкус, прочтение его творчества в актуальных для него постоянно менявшихся историко-культурных и эстетических контекстах.

В ответ на мои сомнения в своевременности подобного рода «объективных» научных опытов (в конце концов, пока говорят пушки, Пушкин может и помолчать) автор несколько вызывающе и горделиво ответил мне в электронном письме от 3 сентября 2023 года, что

(а) профессиональные пушкинисты и хорошие литературные критики должны честно заниматься своей работой – как они и занимались, и занимаются – и при этом не преувеличивать собственной значимости как якобы медиумов, транслирующих мысли покойного автора;

(б) в наши времена обновляющее проблематизирующее прочтение (на микро- и макроуровнях, синхроническое, диахроническое и компаративистское) оказывается возможным благодаря современным технологическим достижениям, радикально расширившим базы исторических данных, недоступных нашим предшественникам, и глобализации научного сообщества, приобретающей сейчас, как и в давние эпохи религиозных и национальных войн, особое гуманитарное значение;

(в) речь в книге идет не о том, чтобы, подобно Блоку, кланяться Пушкинскому Дому, уходя в ночную мглу оплакиваемой культуры, и не о том, чтобы смотреть на поэта из академической башни, как души смотрят на оставленное тело, хоть сейчас готовое в анатомический театр, а о том, чтобы увидеть в его творчестве парадоксальное и живое скрещение самых разных традиций (идей, проблем, тем, связей, судеб, рук и ножек), важное для изучения как его удивительной эпохи (чему, чему свидетелем – и выразителем – он был), так и культурного процесса в целом (полемики, переводы, мистификации, пародии, апроприации, ошибки, недопонимания, предрассудки), в том числе и современного;

(г) решение этой задачи, в свою очередь, неотделимо от изучения разных сценариев мифологизации Пушкина, включающих и государственно-пропагандистский, и либерально-просветительский, и имперский, и эмигрантский, и идеально-романтический, и нигилистский;

(д) эта книга представляет собой такого рода попытку – полную, возможно, противоречий и ошибок, отражающих развитие автора как исследователя и человека;

(е) хотя лоскутный характер сборника не предполагает общего теоретического и методологического знаменателя, все статьи-главы этой книги объединяет своего рода двойная исследовательская оптика, направленная на изучение национального мифа о поэте-демиурге и восприятие Пушкиным (восприятие Пушкина) других (другими) культурных традиций (традициями) – английской (глава о байроновском парадоксе поэта), молдавской (история об одной его шутке с душком), украинской (глава о Пушкине в киевском Софийском соборе), французской (о Беранже и русской солдатской песне), славянской (о происхождении и смыслах одного опорного для разных славянских традиций термина в романтическую эпоху), американской (эстетические и политические игры с пушкинской «Гавриилиадой») и чечерейской (об «этнологическом воображении» русских романтиков);

(ё) в конце концов, книга эта по своему замыслу относится не к разряду «опять об Пушкина» (как мы ему указали. – В. Щ.), но, так сказать, «сквозь» или даже «от Пушкина» и далее во все стороны света, куда кривая доброго молодца вывезет (от Москвы до Чикаго, от Петербурга до Эльборуса, от собиравшихся на спиритических сеансах второй половины XIX века почитателей Пушкина до молодых апологетов Набокова 1960‑х годов, собиравшихся в ленинградских квартирах и воспетых одним американским гостем-пушкинистом в его реквиеме по русской элитарной культуре в советских тисках, и т. д.).

Вся эта абевега меня, признаюсь, не очень убедила, но, перифразируя слова героини пушкинской повести, вольному воля, а ученая дорога мирская (что в версии бродяги-чернеца Варлаама из «Бориса Годунова» звучит как «вольному воля, а пьяному рай»). Впрочем, вам судить, а мне чай пора пить.

В. И. Щебень

к. ф. н., профессор УКЩ