Канин как-то удрученно до благочестия молчал и даже не обижался, ни с кем не связывался, не возражал; только брови его все выше поднимались к тряпице, да выцветшие серые глаза детски отражали небо… Мне он казался величайшею загадкой, и я так полюбил его. Скоро сели они на барку, поставили парусок и завалились на боковую – на ту сторону. Барку сдвинули двое кольями и сами взобрались на нее.