То лето выдалось на редкость спокойным: нигде не падали самолеты, не вспыхивали вооруженные конфликты, не зарождались эпидемии, не просматривалось признаков хотя бы легкого финансового кризиса. Возможно, поэтому апокалипсис местного масштаба, случившийся в маленьком сибирском Шмарове во время празднования дня города, поначалу вызвал столь бурный интерес у всех российских СМИ. Самые первые сообщения, как всегда в таких случаях, непроверенные, эмоциональные и просто лживые, содержали столь шокирующую информацию, что тихому, провинциальному Шмарову пришлось пережить наплыв шумной орды не только московских, но и иностранных журналистов. Когда же выяснилось, что количество жертв в первых информационных выпусках было преувеличено по меньшей мере в десять раз, интерес западной прессы заметно ослаб (тут еще очень кстати один важный европейский чиновник неосторожно высказался о своей нелюбви к ЛГБТ-сообществу, и грандиозная кампания по уничтожению зародыша средневекового варварства в самом сердце мировой цивилизации отвлекла внимание от никому не известного русского городка), однако российские журналисты, нутром чуя, что начавшееся расследование обещает преподнести множество сенсационных сюрпризов, продолжали смаковать подробности трагедии.

Профессиональные революционеры, давно не получавшие серьезного повода для своих выступлений, мгновенно возбудились и пришли в необычайное оживление. Не дожидаясь никакой официальной информации, они спешно мобилизовали свою крикливую паству и вывели ее на улицы под лозунгом «Власть уничтожает малые города». Но, то ли по причине жаркой погоды, то ли по недостатку финансирования, то ли из-за отсутствия самой активной части протестующих, разъехавшихся из Москвы на летние каникулы, акция вышла немногочисленной, и после нескольких, довольно вялых, стычек с полицией, заглохла сама собой.

Между тем, чутье не подвело журналистов, решивших работать в Шмарове до тех пор, пока окончательно не прояснится вся картина случившегося. В ходе следствия, одно за другим стали выявляться обстоятельства и события, никак не связанные между собой изначально, но удивительным образом наложившиеся друг на друга в день праздника. Сразу же возник острый дефицит информации – следственные органы делились новостями неохотно, каждый представитель местных властей был занят переваливанием вины на коллег, а те несколько человек, кому действительно было что рассказать, оказались на удивление неразговорчивыми, – и это оставляло широкий простор для вольных домыслов и конспиралогических версий.

Молодой корреспондент мелкой областной газетки, прибывший в Шмаров для освещения праздничных мероприятий и волей судьбы оказавшийся в самом эпицентре трагических событий, уже на следующий день выдал убойный материал, мгновенно растиражированный центральными изданиями и долго остававшийся главным источником информации о Шмаровских событиях. Вопреки всеобщим ожиданиям и самой логике профессии, парень не горел желанием общаться с коллегами, и лишь после долгих раздумий согласился на единственное большое интервью федеральному каналу. Но и после часового ток-шоу, несмотря на все усилия ведущего, у зрителей осталось ощущение недосказанности: провинциальный журналист явно говорил меньше, чем знал, парируя наводящие вопросы неизменным «да я в статье своей все написал, как было». Ведущий, двадцать лет назад прибывший в столицу в общем вагоне поезда Тамбов-Москва и пешком явившийся в Останкино, чтобы начать долгий путь к славе и богатству, не поверил своим ушам, когда гость его шоу, ставшим знаменитостью всего несколько дней назад, заявил, что передумал делать карьеру в журналистике и уже отклонил несколько предложений о работе в штате ведущих федеральных СМИ. Доходчиво объяснить свое решение он не смог или не захотел, невнятно пробормотав что-то о «смене приоритетов, возникшей необходимости выстраивать семейную жизнь, желании заняться литературным трудом и поиске других источников заработка». На прямой вопрос ведущего, не связана ли эта смена приоритетов со Шмаровскими событиями, бывший журналист, после явно затянувшейся паузы, выдал туманную сентенцию, только усилившую общую интригу: «Я знаю нескольких человек, которые всегда будут вспоминать Шмаровскую трагедию с благодарностью, потому что она сделала с их жизнью то, чего у них самих никак не получалось. Возможно, это звучит цинично, но так бывает».

Да, так бывает. Серьезные катастрофы нередко рождают своих героев и антигероев, храбрецов и трусов, выявляют в однородной людской массе добровольных спасателей и паникеров-предателей, и печать, поставленная катастрофой, оказывается надежней любой татуировки – ее невозможно ни вывести, ни смыть. А иногда бывает и так, что судьба, посылая человеку испытание катастрофой, дает ему единственный шанс списать все прошлые ошибки и слабости, дает возможность изменить свою, казалось бы, безнадежно проигранную и упущенную жизнь.

Город Шмаров похоронил своих погибших, СМИ постепенно вернулись к рутинным будням бесконечной информационной войны, руководители следственных органов получили благодарности и повышения за выявление длинной цепочки приведших к трагедии обстоятельств, кто-то громко пропиарился, кто-то лишился должности, кто-то попал за решетку. А кто-то, словно очнувшись от долгого летаргического сна, нашел в себе силы начать заново строить свою жизнь.

Глава первая

1

Он проснулся за минуту до сигнала будильника, и первая же мысль, проворно просочившаяся в еще заторможенное сном сознание, оказалась приятной: сегодня, впервые за бесчисленное количество ночей ему не снились родные. Кристина не появлялась ни в одном из своих излюбленных образов – ни шкодливо смеющаяся, с блудливо торчащей сквозь разорванный сарафан грудью, ни отчаянно ревущая с протянутыми в немой мольбе руками; не было расширенных от бешенства глаз Надежды, не звучало ее змеино шипящее «ненавижу тебя!». Так же не изволил явиться частый в последнее время гость – упитанно-холеный Сектант с тонкой ухмылкой садиста, с затуманенными похотью глазами и с лживым сочувствием, за которым проступало брезгливое презрение.

Некоторое время он лежал неподвижно, глядя в потолок на длинную, причудливо изогнутую и изученную до миллиметра трещину в штукатурке. Он думал о том, означает ли сегодняшняя относительно спокойная ночь начало избавления от тяжелых психоделических сновидений, наполненных раскаянья за надуманные грехи и бессильной яростью, вызванной недосягаемостью врагов и невозможностью оправдаться перед родными. Вместе с тем он не забывал привычно прислушиваться к организму, пытаясь предсказать степень тяжести предстоящих утренних часов с учетом выпитого накануне.

Древний будильник на прикроватной тумбочке, словно собирая последние силы для исполнения осточертевшего ритуала, издал короткое натужное хрипение, пару глухих щелчков, чем-то тихо скрипнул и разразился, наконец, оглушительной механической трелью. Не поворачивая головы, Демидов протянул руку и хлопнул ладонью по большой красной кнопке. Он сознательно не менял этот древний раритет на современные электронные пищалки, потому что только такой бодрящий звон мгновенно разгонял ленивую утреннюю дрему независимо от степени похмелья и тяжести ночных сновидений.

Он сел на кровати, пошарив ногами по холодному полу, нащупал шлепанцы, встал, на секунду оперевшись рукой о стену, медленной шаркающей походкой вышел из крохотной спальни, пересек гостиную, почти половину которой занимала большая русская печь, прошел на веранду-кухню, нажал кнопку электрического чайника и открыл холодильник. Бутылка пива оказалась там, где ей и положено было встречать хозяина – в нише на дверце. Демидов накинул рубашку, предварительно проверив наличие в нагрудном кармане сигарет, сковырнул с бутылки пробку и, распахнув дверь, вышел на залитый робким утренним светом двор.

Длинный семиквартирный дом, сложенный из толстых рассохшихся бревен, окнами тыльной стороны смотрел на покрытую редкими островками асфальта проезжую часть улицы Красноармейской, парадная же сторона выходила на замкнутый и довольно обширный двор. Короткие грядки принадлежащих жильцам миниогородов, ровный строй сараев и дровников, выкрашенная в зеленый цвет будка общего туалета в дальнем углу, веревки с бельем, натянутые прямо над тянущейся вдоль дома гравийной дорожкой – все это было обнесено старым, но еще довольно крепким забором.

Год назад, въезжая в оставшуюся после матери квартиру, Демидов сразу оценил глухую замкнутость немноголюдного двора, тишину, опускающуюся на город ранним вечером, дремотно-размеренный образ жизни немногочисленных соседей и первым делом соорудил себе во дворе персональное «место неторопливых раздумий и блаженного забвенья». К двум круглым чурбакам он прибил широкую струганую доску, третий чурбак, врытый в землю рядом с этой импровизированной скамейкой, выполнял функцию хоть и низкого, но ровного стола, на котором, в зависимости от настроя располагалась либо бутылка водки с неизменной банкой соленых огурцов, либо пара полуторалитровых пивных «сисек». На своем посту, особенно летом, Демидов проводил наверно больше времени, чем дома. Собутыльников он не любил и не нуждался в них, но в этом вопросе ему повезло – мужское население дома было представлено лишь тремя персонажами: дряхлым, почти не вылезающим из квартиры дедом Митей, пятидесятилетним «наглухо зашитым» Степанычем, и Юркой, недавно вернувшимся из армии и работавшим охранником в тюрьме. Пару раз Юрка делал попытки разбавить одиночество молчаливого соседа и «потрещать за жизнь», но быстро понял, что даже собственная вынесенная из дома выпивка не делает его желанным собеседником и не помогает разговорить этого всегда мрачного, непонятно откуда взявшегося мужика.

Демидов вышел во двор, слегка поежился от утренней прохлады, бережно установил на чурбак открытую бутылку пива, присел и достал из кармана сигареты. Первый глоток и первая затяжка – два самых блаженных действия, составляющих давно привычный ритуал начала нового дня. В полшестого утра над городом висела тишина, лишь изредка разрываемая хриплыми криками ранних петухов. Он успел сделать лишь два медленных глотка и выкурить сигарету на треть, когда тишину нарушил возникший издалека, но неумолимо приближающийся шум автомобильного мотора. Судя по звуку, машина двигалась медленно, безуспешно пытаясь объехать многочисленные ямы. Вскоре стали различимы стуки раздолбанной подвески и периодические удары о землю болтающегося глушителя. «Блядовозка тащится, – лениво подумал Демидов, – небось, Настьку со смены везет».

Невидимая со двора машина остановилась с противоположной стороны дома. «Все, Гарик, до среды отдыхаю. Позвоню, когда забрать». Из глубины салона о чем-то весело спросили. «Не твое дело». Звук захлопываемой дверцы, короткий скрип калитки, хруст гравийной дорожки под неуклюжими из-за тонких каблуков шагами.

– Ха, знакомая картина: «Те же и пиво».

Из-за угла дома появилась невысокая темноволосая девушка в кожаной юбочке-шортиках, полупрозрачной блузке и накинутом на плечи по причине утренней прохлады коротком приталенным пиджачке.

– Рабочий класс готовится к новым трудовым подвигам?

Она подошла к Демидову, насмешливым взглядом окинула привычный натюрморт на чурбаке – бутылку пива и пачку сигарет.

– Здорово, Сергеич. Ну-ка, подвинься.

– Здорово, Насть, – он послушно подвинулся, освобождая ей место рядом с собой. – А ты свои подвиги на сегодня, похоже, закончила. И как успехи?

– Да какое там…, – она досадливо поморщилась. – На трассе опять ремонт замутили. Прикинь, от самой Захаровки – а это километров семьдесят – одну полосу перекрыли. Там теперь даже по ночам стоят все. Ну, и, понятное дело, водилы как попарятся часа три-четыре, поматерятся, только свободу почуют – и давай топить, время наверстывать. В «Пит-стопе» сейчас даже пожрать мало кто останавливается. Правда, обещают к празднику закончить канитель, врут, наверно. Дашь хлебнуть? – спросила она полуутвердительным тоном, не дожидаясь ответа, по-хозяйски взяла бутылку и жадно присосалась к горлышку.

– Задолбалась чего-то на этой неделе. До среды отгулы взяла. Отосплюсь пока, а в субботу, на дне города, хочу оторваться по полной.

Она поставила на чурбак почти опустевшую бутылку, достала из маленькой потертой сумочки пачку сигарет.

– Слушай, Сергеич, а давай в субботу вместе зажжём? – она заливисто рассмеялась – такой удачной ей показалась идея. – А чего? Мужичок ты, конечно, потасканный изрядно, но вот сдается мне почему-то, что при грамотном подходе ты еще вполне можешь кое на что сгодиться.

– Ты что ли подход искать собралась? – усмехнулся Демидов. – Ну-ну. А еще чего тебе сдается?

– Еще? – Настя комично нахмурила брови, изображая глубокое раздумье – было видно, что, несмотря на раннее сонное утро, она пребывает в игривом настроении. – Сдается мне, что пойдешь ты сейчас в гараж свой гайки крутить, на дядю Орловского за копейки горбатиться, но фуфло это только для отвода глаз. Бабы говорят – и я им верю почему-то, – что деньги у тебя имеются и не малые, что в дыре нашей прячешься ты от кого-то, что прошлое у тебя мутное и что, вообще, лучше держаться от тебя подальше.

Демидов чуть заметно поморщился. Настя, соседка из седьмой квартиры, оставалась единственным обитателем дома, чье общество не вызывало у него молчаливого отторжения, и дело было не только в легком и незлобивом характере. В отличие от других соседей, пытавшихся почти с первого дня появления Демидова в городе прямыми расспросами или незамысловатыми душевными беседами вызнать историю нового жильца, она, казалось, не проявляла ни малейшего интереса к его прошлому.

Ей было девятнадцать, она работала официанткой в ресторане мотеля «Пит-стоп», расположенном на федеральной трассе, в тридцати километрах от города. «Мотель» – так значилось на вывеске старого двухэтажного здания, в первом этаже которого располагался небольшой уютный ресторан, без особых изысков предлагавший стандартный набор домашних блюд и довольно внушительный ассортимент выпивки, а второй представлял собой единственный коридор с номерами, обставленными с непритязательностью дорожной, «на одну ночь», гостиницы. На первый взгляд мотель мало чем отличался от множества аналогичных заведений, расположенных по обе стороны трассы федерального значения. Но почти каждый дальнобойщик или просто водитель, часто путешествующий в этих краях, был в курсе, что молоденькие, как на подбор, официантки «Пит-стопа» весьма отзывчиво реагируют на ухаживания и флирт, и если девушка понравилась, нужно просто подойти к дежурившему за стойкой бармену и прямо сказать об этом. Когда в зале было не слишком много посетителей, девушка поднималась в номер сразу, привычно поручая обслуживание своих столиков подругам, иногда клиенту приходилось дожидаться более благоприятного момента – опустевшего зала или окончания смены официантки. Такой нестандартный подход к банально-однообразному бизнесу интим-услуг имел большой успех, – сам процесс получения питстоповской официантки выгодно отличался от будничного съема потасканных придорожных проституток, кучковавшихся на обочине маленькими пугливыми стайками. Здесь старательно создавалась иллюзия случайного дорожного романа, здесь разыгрывалось кокетливое смущение и звучали фразы «Ой, я не знаю, народу много, наверно, не смогу сегодня», и даже постоянным клиентам иногда не удавалось получить желаемое сразу и приходилось распалять себя вынужденным ожиданием. Дополнительную пикантность создавала и возможность отказа (хозяйка заведения, настроенная к персоналу весьма лояльно, не обязывала сотрудниц подниматься в номера по первому требованию), и чтобы получить приглянувшуюся девушку, недостаточно было просто подойти к бармену и оплатить оговоренную сумму, требовалось еще и приложить определенные, обычно, не слишком утомительные, усилия, чтобы желание выглядело обоюдным.