1

Шли три странника. Показалась одна деревня. Там, в крайней избе, бедной и запущенной, гулящая девка родила сына. Явились к девке подруги, и был в той избе дым коромыслом – младенец же лежал на столе кое-как спеленутый, ему обмазали губы вином да пивом, приговаривая:

– Знай с рождения веселое зелье! В груди твоей матки не молоко должно быть, а пиво с вином!

И смеялись пьяные блудницы:

– Сызмальства привыкай к нашей жизни! Младенец отплевывался и плакал, требуя материнского молока.

Сказал тогда один странник его матери:

– Не Алексеем ли намереваешься наречь своего сына?

Та смеялась:

– Как узнал ты? Уж точно, Алешкою, как зовут нашего кривого кабатчика.

И сказал другой странник, поглядев на младенчика:

– Не быть ему кабацким гулякой, не быть безродным теребнем. Не цветок ли он на унавоженной почве? Праведник вырастет в вертепе!

Мать и ее подруги со смеху покатывались:

– Ах, быть ему праведником! Третий странник попросил:

– Повесьте ему нашу ладанку. Гулящая мать отвечала:

– Коли сами дарите, сами вешайте! Не нашлось ни куска хлеба в той избе, но налили им вина в баклаги. Они кланялись, прощались, за винцо благодарили.

2

Пришли странники в село. И там рожала баба. Изба была богатой и хозяйство ладным. Когда родилось дите, мужик роженицы вспомнил о пришедших и вынес им хлеба. Они попросили взглянуть на младенца. И спросил мужика один странник:

– Не Алексеем ли задумал назвать сынка?

– Так и есть, – отвечал отец. – В честь Алексея, Божьего человека! Будет теперь кому умножать мое богатство, будет он мне помощником и отрадой!

Другой странник покачал головой:

– Не быть ему опорой, не быть благочестивым – вечным огорчением будет твой сын!

Младенец между тем от груди материнской отворачивался да морщился, а когда вином обмочили его губы, успокоился.

Третий странник вытащил ладанку:

– Повесьте-ка ее на младенца. Богобоязненные родители его послушались и повесили младенцу маленькую ладанку.

С тем поклонились странники, попрощались.

3

Пришли они к царскому дворцу. Повсюду был праздник – царица родила сына. По городам и весям разнеслась весть о наследнике. В столице палили из пушек, вились знамена да флаги. Толпился народ, пьяный и веселый, кричал «ура». Приезжали во дворец кареты сановников, спешили вельможи поздравить государя. Ликовал сам венценосный отец – прежде рождались у них с царицей одни дочери. Приказывал государь:

– Громче, громче играть оркестрам. Веселее, веселее гулять моему народу! Есть у России будущее, есть наследник царского престола!

Стража странников не пропустила:

– Кто вы такие? Ну-ка, повертайте прочь, а то угостим прикладами и старость!

Один странник спросил:

– А что, служивые, не слышали, не Алексеем ли назовут царского сыночка?

Отвечали:

– Тебе какое дело, бродяга? Ступай вон от ограды, иначе будет несдобровать.

Другой же странник сказал:

– Неужто не допустят хоть глазком одним взглянуть на младенчика, предсказать ему судьбу?

Засмеялись гвардейцы:

– Эка взял! Да знаешь ли ты, кто это за младенчик? Венценосец будущий, сам царский сын! Ему уже на роду быть счастливым написано!

Третий странник достал ладанку:

– Ну, коли так, может, передадите наш подарок царскому наследнику?

Солдаты им сказали с укоризной:

– Да разве вы не знаете, убогие, что у младенчика уже есть крестики, ладанки, брильянтами осыпаны, на золотых цепочках, что же вы суете чумазую свою ладанку? Ну, не с ума выжившие? Кто будет и прикасаться к ней во дворце, кто ее и поднести-то посмеет царевичу?

Странники тогда поклонились и пошли.

Такова присказка.

А вот повесть о плуте и монахе.

Глава I

1

Потаскушкиного сына крестил пьяный поп в хлеву – церковь в тот год сгорела, в избе же шла гулянка. И когда несли его, то уронила мать младенца в лужу – мокрым стал ребенок еще до крещения. Но не заплакал.

Затем принялся поп над ним читать молитву, и запинался, и забывал ее. Взяв дите на дрожащие руки, уронил тут же в корыто, поставленное купелью. Младенчик и голоса не подал.

Отхлебывал поп из початой бутыли и обливал его водой в холодной купели – посинел младенец, но молчал. Поп же подумал:

– Все равно пропадет у потаскухи младенец, как помирали прежние.

И были: крестным отцом – пропойца кладбищенский сторож, а крестной матерью – старуха-сводница. Она, наклоняясь над младенчиком, чуть на него не падала. Не во что было завернуть дитя. Нашли дерюгу и завернули в дерюгу. Когда же выносили крещеного, то, о порог споткнувшись, свалился с младенцем крестный – в третий раз искупался малой – но не услышали даже писку. В избе стояли крик да топот, проминали полы сапогами подгулявшие кавалеры, звенели разбиваемые стаканы и наяривала гармошка. О крещеном забыли – взялись тут же крестины праздновать.

Младенец же заснул.

Назвали его Алексеем, в честь кривого кабатчика.

2

Понесли крестить своего сынка и благочестивые родители.

На паперти раскричался младенец и требовал всем своим видом, чтобы его распеленали. Когда же кроткая матушка его освободила – пустил длинную струйку. Отец, поглядев на это, обрадовался:

– Хорошо, что облегчился с паперти. Теперь окрестим его спокойно.

Но не прекращался надсадный крик. Затыкали уши приглашенные и покачивали головами:

– Эка раздувает он легкие, точно кузнец меха. Вот труба иерихонская!

Младенец орал точно резаный.

Когда же принялись опускать его в купель, окатил струйкой священника. Сказал тот, вытирая рясу:

– Не видывал я еще, чтобы младенцы, души безгрешные, пускали такую струю.

И зашептались стоящие:

– Откуда пролилось столько влаги на бедного нашего попа? Не иначе, пивной бочонок родился и нельзя завернуть ему краник.

Когда же понесли в алтарь младенчика, то едва его удерживали – вопил он и вырывался из рук. Приглашенные тихо говаривали:

– Ай да младенчик безгрешный, ай да ангельский голосок. Мог бы помолчать в церкви Божией!

От натуги младенец едва не лопался, и молвил огорченный отец, словно тот мог его понять:

– Негоже в доме святом надрываться, из рук выскакивать!

Но вертелся тот так, что сбил горящие свечи. Бросились его пеленать – пустил он третью струйку и окатил крестных отца с матерью. Священник же бормотал, вздыхая:

– В первый раз я вижу подобное крещение, чтоб так упирался младенец у входа в дом Божий, чтобы так брыкался, когда понесли его в алтарь. Не к добру такое упирание, не к добру такой надсадный крик.

Из церкви младенчика вынесли, он тотчас успокоился. Мать, не слушая пересудов за спиною, улыбалась своему сынку и запела тихо песенку – но не засыпал он, как ни старались, ни убаюкивали.

Записали и его Алексеем в честь Божьего человека.

3

Крестили и царского сына!

Сверкал Великий Собор во всей своей славе. Солнце било лучами по куполам и крестам и звонили колокола.

Расстилали ковровые дорожки под ноги российской императрице – несла она драгоценное дитя, завернутое в кружевные пеленки, в парчовые одеялки. Мягко ступала по коврам ножка царицы – и множество рук готово было тотчас поддержать ее, если оступится она с венценосным младенцем.

Пели в самом соборе царевичу хоры поистине ангельские, он же мирно посапывал. Тесно было в огромном храме от князей и княгинь, мундиры и платья сверкали изумрудами да алмазами. На улицах повсюду стояли войска пешие и конные и оттесняли толпу, спешившую увидеть наследника.

В золотой купели плескалась благовонная вода.

Передавала царица первосвященнику младенца, как хрупкую драгоценность, как хрустальный сосуд.

Сиял рядом с нею отец – государь российский – не было человека счастливее его.

Народ же на улицах ликовал и теснился повсюду – с трудом удерживали его солдаты. Многие поднимали своих детей, чтобы увидели те будущего господина, но все видели лишь расшитые золотом мундиры да платья царской свиты. Вот тронулись кареты, поскакали ко дворцу трубачи и барабанщики с литаврами, а за ними – гвардейская стража, лейб-казаки. За мамками, няньками, пажами упрятали спящего младенчика, надежно укрывали его каретные двери, занавеси защищали от дурного глаза, от шума и слепящего солнца. Ждали царевича во дворце подарки; бриллиантовые крестики, золотые цепочки, а столы ломились от кушаний.

А священники пели:

– Многие лета Алексею Николаевичу!

4

Время шло: рос себе плут у благочестивых родителей. За него волновалась матушка:

– Не упал бы с крылечка, в яму бы не шагнул… Мостик бы его не свалил. Косяк бы дверной не ударил!

Как исполнилось малому пять годков – взялся он бегать с деревенским дурачком Телей. Завздыхала добрая мать:

– Ах, не пропал бы сынок, не потерялся бы с улицы. Защиплют его гуси, закусают собаки.

И болело ее сердце, когда не видела сынка под окнами.

Летом, когда ласточки принялись носиться над пыльной дорогой, скрепя сердце, сказала:

– Бери, Алешенька, узелок, ходи на дальнюю горку, там батька твой пашет – отнеси ему пообедать сальца да хлебушка! Отец наш еды дожидается.

Алешка убежал, кинул в траву узелок, а сам играл с дурачком, заставляя того скакать на четвереньках, – оседлав Телю, помахивал хворостинкой. Время к вечеру – Алешка вспомнил об узелке, содержимое съел, а губы дурачку салом намазал.

Возвратился голодный батюшка:

– Что, жена, не пришла сама, не прислала сынка на горку?

Плут тогда захныкал, принялся тереть глаза:

– Бежал я, бежал, дурачок меня толкнул в овраг, пока поднимался, Теля все съел – вон у него губы салом намазаны!

Мать взялась отцу ахать:

– Накажи дурачка, он сынка обидел. Отец рассердился, закричал глупому Теле:

– Чтоб духу твоего здесь не было! Тот испугался, со всех ног убежал.

На следующий день позвала мать сорванца:

– На-ко, сынок, отнеси еды отцу. Дурачка-то нет, батька его прогнал!

Алешка-плут побежал по деревне скакать – бегал, бегал, устал, проголодался. Из узелка все вытащил и отправил в рот. Потом поймал собаку соседскую, Жучку – морду ей оставшимся салом вымазал.

Плача побрел домой хитрец и жаловался матери:

– Я маленькой, я слабенькой, напала на меня собака, отняла, все съела – вот и морда у нее в сале.

Отец грозился собаке:

– Больше ей сюда не сунуться! Вновь мать узелок повязала:

– Ты иди, Алешенька, не той дорогой, что по селу ведет, а той тропкой, что вдоль речки пробегает. Собаки там не ходят, дурачка там не видно.