Глава 2

Вопреки уверенности Егора Соколова, Оле Лаврентьевой семнадцать лет еще не исполнилось, хотя до дня рождения оставалось лишь несколько месяцев, поэтому она полагала себя человеком достаточно взрослым и вполне самостоятельным. А кто в этом возрасте думает о себе как о ребенке?

Однако случилось так, что Оля никогда ранее не слышала даже о таком странном и необъясненном серьезной наукой феномене: женщины иногда влюбляются в тех, кого жалеют. А выводами такой несерьезной науки, как психология, в СССР не заморачивались, и о людях с эмоциональной амплитудой зрительного вектора никто знать не знал¹. Потому особенности сложной и противоречивой женской природы Ольга пока еще только постигала по большей части исключительно опытным путем. Ни в школе, ни дома об этом ничего не говорили, не считая, конечно, беспардонного вмешательства в личную жизнь безобидных пестиков и тычинок на уроках ботаники. Видимо, взрослые разумно полагая, что, поскольку их (учительниц и мам) никто ничему такому в юности не учил, то нечего и ребенку голову всякой пошлой ерундой забивать. Придет время, сама все поймет и во всем разберется, так же, как они когда-то. Так оно, в общем, испокон веков и получалось, независимо от того, хорошо это или плохо, через набивание шишек физических и сердечных, то есть – чувственных.

Но кроме государственной средней школы № 1 имени В. И. Ленина, которую Оля уже заканчивала, была еще и другая – школа жизни, и уроками в ней служили собственные ошибки учащихся – всех без исключения представителей человечества. Из ошибок-то по умолчанию и предполагалось извлекать для себя такой необходимый в будущем жизненный опыт. Схема, в общем, классическая, давным-давно озвученная гением русской поэзии Александром Сергеевичем: «Опыт – сын ошибок трудных». Или, как образно выразился другой гений из Америки, «Кошка, однажды усевшаяся на горячую плиту, больше никогда не сядет на горячую плиту. И на холодную тоже»².

А случилось вот что. Случай, надо сказать, неординарный в Олиной жизни, в том смысле, что произошел сей казус, повлекший за собой цепочку неожиданных последствий, с ней впервые. Однажды дочка с мамой, которую она сопровождала по ее просьбе-указанию за какой-то надобностью (причина из Олиной головы вылетела напрочь) зашли к знакомой в районную больницу, где та работала медсестрой, и в приемном покое встретили еще одну мамину приятельницу, которая была с сыном, на вид – Олиным ровесником. Это только потом она узнала, что внешность оказалась обманчивой, мальчишка на самом деле был младше ее на целых два класса и почти на полтора года. Но было уже, как пел суперпопулярный тогда Владимир Высоцкий, поздно.

Из разговора взрослых выяснилось, что этот самый сын сейчас пришел со своей мамой для того, чтобы лечь в больницу, где ему будут делать операцию (аппендицит, кажется, или еще что-то – такие мелкие подробности в Олиной голове не задержались). Парнишка был симпатичный, слов нет. Здесь девичье сердце чуть дрогнуло в первый раз, как бы – пробный и потому не очень уверенный, сомневающийся. И хотя, как мы с вами знаем, паренек этот был младше Ольги, ее необычайно поразило выражение мужественного безразличия на его лице (второй, более уверенный, сердечный толчок). Будучи женщиной, хотя и в подростковом еще возрасте, Ольга тут же для себя решила, что он наверняка в душе очень боится. Да и кто вообще, скажите, не боится операций, если резать будут тебя самого, а не кого-то другого? Никакой лапароскопии в те времена не существовало, все было по-честному – скальпелем по пузу, и чем разрез больше, тем удобнее хирургу. А что шов огромный останется на всю жизнь, так никто в те далекие и почти уже забытые времена этому значения не придавал. Как и стальным коронкам на зубах.

Но мальчик, хоть и боялся, держался очень достойно, пусть даже лицо его весьма благородно побледнело. Ну так тогда Оле показалось, или, что вероятнее, она себе это просто придумала – для красоты (третий толчок сердечной мышцы был заметно чувствительнее предыдущих). Она с детства была особой мечтательной и увлекающейся, с большой, можно даже смело сказать – необъятной фантазией. Из-за чего порой выслушивала мамины поучения о том, что надо смотреть на жизнь трезво, вместо того чтобы витать в придуманных мирах. Мама была, конечно, права по-своему – по-матерински. Но кто, скажите, в столь юные годы слушает мудрые советы мам и пап? В этом возрасте, именуемом переходным, поучения родителей кажутся такими далекими от современной жизни, в которой предки, будучи уже людьми явно престарелыми и отсталыми, конечно, ровно ничего не понимают. Ведь в их молодости все было иначе! Как именно – никто из молодых этим вопросом не задается, но иначе было точно.

Это заблуждение с неизбежностью пандемии безумия поражает каждое поколение молодежи, без единого исключения, и проходит, к сожалению, часто лишь тогда, когда что-то изменить уже сложно. А чаще всего – вообще невозможно. Отсюда и общеизвестное «Если бы молодость знала, если бы старость могла». Народ, в своих пословицах всегда очень глубокий и рассудительный, в реальной жизни умеет лишь изрекать эти мудрости с умным видом, но практически никогда ими не руководствуется. Сначала потому, что смысл их еще не доходит, потом потому, что дошел слишком поздно.

Парень между тем, казалось, Олю даже не замечал (как потом выяснилось, он вообще не помнил этой встречи, что она ему, в конце концов, на первый раз простила), весь был обращен внутрь себя, видимо, готовился к предстоящим нелегким испытаниям. И вот тут-то все и случилось!

Четвертый сердечный толчок был просто оглушительным, так что Оля словно бы оторвалась от земли и поплыла куда-то во внезапной тишине, не видя никого и ничего вокруг, кроме его мужественного бледного лица. Между нами, были там еще какие-то звезды и даже как бы Млечный путь, отраженный почему-то в водах океана, а не просто какого-то моря. Но это уже мы окончательно отнесем к девичьей разыгравшейся фантазии. Потому что Оле вдруг стало парня так жалко, так жалко, что даже слеза навернулась на глаза: ведь он был так красив и несчастен в этой своей мужественной борьбе с собственным страхом, в которой он явно побеждал!

Откровенно говоря, если бы в тот момент кто-нибудь описал Егору его собственные переживания и ощущения в таких выражениях, он бы, мягко выражаясь, очень сильно удивился. С его точки зрения, он просто тупо стоял и ждал, думая о том, что под общим наркозом, как обещал врач, он даже ничего не почувствует. Но мысли мужчин, даже подростков, с женской точки зрения порой настолько просты и примитивны, что не стоит их вообще принимать во внимание. Главное здесь не то, что там на самом деле чувствовал он, а что за него придумала она. Оно и было верным и правильным, это вам любая женщина подтвердит.

Ольге вдруг захотелось сказать парню что-то ободряющее или даже (о, Боже!) обнять его и нежно погладить по волосам, успокаивая и утешая, но, конечно, ничего подобного она делать не стала. Хотя привычное к подобным заскокам воображение уже несло ее галопом (нет, лучше – аллюром, так красивее) в страну девичьей мечты, подгоняемое пубертатной плетью молодого организма. Говоря проще: в своих мыслях она его обняла, погладила и утешила, получив за это его робкий поцелуй и полный восхищения взгляд.

В глупой реальности же их мамы, наговорившись и обменявшись всеми новостями, наконец, разошлись, и Ольга, взглянув последним туманным и уже наполовину влюбленным взором на героического подростка, которого, как она выяснила из разговора, звали Егором, ушла, увлекаемая родительницей, которая как-будто что-то учуяла и с подозрением на дочь посмотрела. И ночью был ей сон.

***

Это был, пожалуй, самый красивый из всех снов, которые она когда-либо видела. Что странно, он вовсе не походил на сон. Будто она просто перенеслась в какое-то место в совсем другой реальности, где все это было правдой и происходило на самом деле. В этом сне (или яви?) они вдвоем с Егором шли по тополиной аллее, пронизанной насквозь солнечными лучами, взявшись за руки, а вокруг не было ни души. Егор что-то весело рассказывал, а она хохотала, не сводя с него влюбленных глаз. В этом сне он был ее долгожданным принцем, о котором она когда-то в детстве мечтала, как и все девчонки. И пусть белого коня поблизости не наблюдалось, она точно знала, что он у него есть. Да и разве в коне дело? Ведь она давно не ребенок и в сказки не верит. Почти совсем.

А потом он ее очень красиво целовал, почему-то уже увлекая в головокружительном вальсе под музыку невидимого симфонического оркестра посреди огромного, украшенного яркими цветами и разноцветными лентами зала. А вокруг них, словно летний теплый снег, летал и кружился в вихре музыки тополиный пух, и голова ее так же кружилась от счастья вместе с этим летним снегом!

***

Проснулась Оля наутро полностью и окончательно влюбленной – так, как это бывает только в ранней юности, в пору первого чувства, которое одно только и есть любовь настоящая, истинная, единственная, безрассудная, сумасшедшая – такая, о которой слагают стихи, пишут книги, поют песни, снимают кино. И пусть мы, взрослые, знаем, что потом тоже случаются разные другие любови, но известно нам также и то, что они никогда не могут сравниться с той, первой, хотя бы просто потому, что они не первые и не имеют уже ни новизны, ни остроты чувств.

Страдала Оля от этой неразделенной и тайной любви, никому ничего не рассказывая (кроме своего дневника) целых три недели, прежде чем решилась открыться лучшей подруге. Может быть, вы уже и не помните, но эти сладостные страдания едва возникшего настоящего чувства так же прекрасны и дороги нам, как и первые поцелуи, и расстаться с ними так же трудно, как оторваться от любимых губ. Эти сладкие муки хочется длить и длить, разрывая себе сердце страстным желанием ответной любви и не решаясь сделать шаг в страхе услышать отказ. Пусть так, уж лучше неизвестность! Ведь пока этот шаг еще не сделан, есть надежда, вера, мечта и прекрасные сны. Но если после сделанного шага ты получаешь отказ, то жизнь на этом прекращается, ибо без любимого человека никак невозможно существовать, как вы не понимаете? Неужели вы этого уже совсем не помните?

Но момент, когда Оля больше не могла скрывать свои чувства и решилась узнать свою судьбу, проверить, что там, впереди – счастье или горе, жизнь или смерть, пан или пропал, – наконец, наступил. Неизвестность и мечты увлекательны и полны чувственности, но глупому сердцу все же хочется знать правду. И однажды на перемене она, наконец, решилась и рассказала все Ленке Герасимовой, с которой они с детства были вместе – в яслях сидели на соседних горшках, в школе десять лет за одной партой. Да и жили рядом, всего через три дома друг от друга. Ближе Ленки у Оли не было никого, и если она кому и могла открыться, то, конечно, только ей одной.

О, Ленка Герасимова – девушка боевая и не привыкшая тянуть кота за… скажем, хвост – поначалу удивилась такому необычному выбору подруги. Но потом, рассудив, что любовь зла, полюбишь и… восьмиклассника, тут же пообещала подруге все уладить и отправилась на разведку. Пройдя пару раз мимо Ольгиного избранника и проведя полный и тщательный визуальный осмотр, Ленка, наконец, решила, что на самом деле все не так плохо, как ей представилось вначале. Мальчонка был высокий, смазливый и выглядел старше своих лет. А потому и подруга рядом с ним не будет смотреться как старшая сестра, и пара из них, пожалуй, получится вполне себе симпатичная. Успокоившись сама, уже увлеченная предстоящей интригой, сулившей отличное развлечение, Ленка пошла успокаивать подругу.

Вернувшись к Оле, ожидавшей ее со страхом и надеждой, она тут же изложила ей свой план, от которого та пришла в ужас, но, зная Ленку и ее опыт в подобных вопросах, покорно кивнула: была – не была, пусть вопрос жизни и смерти, наконец, прояснится. И чем быстрее, тем лучше. А там – будь что будет!

– Никуда он от тебя не денется, – между тем авторитетно вещала подруга. – Поверь мне, как только он тебя увидит, влюбится сразу, за уши потом будет не оттащить. Уж я-то в таких делах разбираюсь, ты меня знаешь!

Лена в их компании действительно считалась признанным экспертом в любовных вопросах. И хотя мальчиков, с которыми она гуляла, у нее было всего на одного больше, чем у Оли (три против двух), как-то так получилось, что Ленкин авторитет в этих делах признавали всегда и все. В смысле – и Оля, и третья их неразлучная подруга Лариса.

Впрочем, Герасимова, сделав таинственное лицо, не стала посвящать Ларису в тонкости вопроса, лишь скомандовала всем следовать за ней. Они и последовали, Лариса с нарастающим интересом и предчувствием интриги, Ольга с дрожащими коленями.

А вот и Егор идет, вероятно, в кабинет на урок. Их пути пересеклись ровно посредине коридора, где и произошел тот самый роковой разговор, о котором вы, дорогие читатели, уже знаете.

Вы-то его слышали, а Ольга нет. Она стояла, не в силах оторвать взгляд от Егора, если точнее – от его лба (чистого, без единого прыщика), за который зацепилась глазами, крепко стиснув челюсти и сосредоточив все свои усилия, во-первых, на том, чтобы зубы не клацали от страха, а во-вторых, на том, чтобы колени не дрожали и ноги не подкашивались. В ушах была вата, непонятно кем и когда туда засунутая, поэтому до Оли доносился лишь тихий звук разговора, смысла которого она совершенно не улавливала.

Поэтому, когда Ленка взяла ее под руку и, развернув, куда-то повела, она автоматически последовала за ней, словно какая-то ходячая кукла. Немного отойдя, Ленка обернулась и прошептала:

– Девочки, вы только посмотрите на него. Застыл, как столб, посреди коридора, вот умора!

И сама засмеялась первой. Вслед за ней, обернувшись, захихикала и Лариса. Ольга тоже обернулась, ничего в тумане не увидела, однако подруг своим нервным смехом автоматически поддержала. Выглядело это немного истерически, но то уже мелочи, не стоящие абсолютно никакого внимания. И только уже у самого входа в класс, немного придя в себя, Оля спросила:

– Что он сказал?

– Все оʹкей, подруга, – весело ответила Ленка, – он твой с головы до пят. Когда я тебя обманывала?

И Олино сердце вновь куда-то провалилось, а перед глазами поплыли очень красивые разноцветные шары. Возможно, вы такие когда-нибудь видели.