Это была жестокая война, бойня, в которой героями становятся не солдаты, а лишь дети.

1

Это было неподалёку от небольшого городка, который назывался Счастье. Только это название не принесло удачи жителям.

Пленных везли в фургоне, вместе с трупами. Тела погибших накрыли тентом, но во время тяжёлой езды по ухабам размытых, проутюженных снарядами деревенских дорог, тент в нескольких местах сполз, открыв устрашающую картину.

Молодой мужчина тридцати двух лет, попавший в бой первый раз, из которого он запомнил лишь дым, огонь и боль, жуткую боль в кисти, – ему оторвало три пальца, – держась за больную руку, прижимая её к груди, с ужасом в полумраке смотрел на кровавое лицо молодого парня лет двадцати. Череп погибшего солдата был вскрыт, как консервная банка, неумелой рукой, – мозга внутри не было, лишь какие-то висящие на порезанной коже розово-красные кусочки человеческой ткани, которая когда-то была мозгом. Глаза несчастного были широко открыты и отражали весь зловещий ужас кровавой бойни, которую мгновенно успел сохранить мозг, отражая этот миг в глубинах памяти. Сработал лишь рефлекс, уступая смерти, но не сохраняя её мертвенный запах. Его молодые, здоровые белые зубы были испачканы каплями всё ещё стекающей крови. Кто-то из победителей шутил над трупом, проклиная его, окутывая бранью и позором.

Степан с ужасом перевёл взгляд с трупа на пленных, своих боевых товарищей, которые ещё ночью были смелы, бодры, и даже шутили. Теперь их лица нельзя было узнать: понурые, измотанные, смертельно утомлённые, с ожогами на всём теле, искалеченные, как и он, глаза перепуганные, уже почувствовавшие зловещий ужас, вселившийся в их сознание, сковавший их волю и сжимающий их сердца.

После этой долгой молчаливой пытки, машина, наконец, остановилась. Послышались бойкие голоса, заскрипел засов, и отворилась дверь фургона, яркий белый свет резанул по глазам.

– Быстро, быстро вылазьте! – требовательно кричал голос. – Все, суки, выползайте, приехали!

Степан слышал ещё голоса, украшенные отборной бранью победителей и подогретые лютой ненавистью.

Всё зашевелилось, закрутилось, кто-то толкнул его в бедро. Больная нога, вывихнутая в области стопы, взвыла, но он промолчал, издав лишь тихий стон, утонувший внутри него. Сейчас страх управлял им, страх оказаться на месте того несчастного деревенского парня, которому едва исполнилось двадцать лет, который, вероятно, не испытал первой любви, не гладил по головке своего новорожденного ребёнка, которому уже никогда не пройти свою жизнь до старости, ибо она внезапно оборвалась в самом соку, в начале взросления.

Когда Степану, всё ещё прижимавшему к груди раненую руку, удалось выбраться наружу, он вдруг почувствовал под ногой что-то мягкое, податливое, вязкое, словно снег или желе. Опустив голову и приподняв ногу, он некоторое время рассматривал раздавленный его ботинком, какой-то розовый, с волнистыми бугорками предмет, напоминавший мякоть белого хлеба, окрашенного розовым оттенком, выпавшего, вероятно, из фургона. Лишь когда его кто-то толкнул в спину, пытаясь вылезти из машины вслед за ним, он с ужасом догадался, что эта часть человеческой ткани когда-то называлась мозгом, а теперь втоптана в землю.

Они рысью, кто хромая, издавая стоны, подгоняемые задорным свистом, прикладами и матом, проследовали к какому-то пятиэтажному дому, где их остановила группа вооружённых людей. Молодой, красивый парень, лет двадцати пяти – тридцати, остановил колонну из восьми пленных, жестом руки. Его блестящие смелые глаза, властный взгляд и повелительный голос выдавали в нём командира, хозяина, от которого зависело всё, в том числе и жизни пленных.

Кто-то из пленных не мог устоять на раненой, изливавшейся кровью ноге, и тихонько облокотился спиной о ствол дерева. Острый орлиный взгляд командира это мгновенно заметил.

– Тварь! Встать на ноги! – закричал он, и, подбежав к пленному, со всей мочи ударил его ногой по бедру, отчего тот взвыл, упал, но потом, чувствуя, свою скорую смерть, если он тут же не встанет, поднялся и присоединился к остальным пленным, выстроенным в шеренгу.

Хмурое утро пахло землёй, сыростью и дымом. За городом, где начиналась роща, а за ней поля, низко разлился серый туман, подползавший к разбитому от артобстрела городу. Стены уцелевших зданий были выщерблены, изуродованы многочисленными осколками и пулями.

Пленные, с опустившими головами, напоминали группу безвольных овец, которых вели на бойню. Молодой человек, с орлиным взором, горящими глазами, с соколиным красивым носом, с чёрной копной кучерявых волос, медленно прохаживался вдоль выстроенной шеренги пленных, казавшимися какими-то убогими, помятыми, податливыми и напуганными. Весь его подвижный темперамент впился глазами в Степана, слегка опустившегося на ногах, – от жуткой ноющей боли в голеностопе, он стоял на одной ноге, да и ту согнул, отчего она дрожала, про боль в онемевших пальцах он уже забыл, – страх, видимо, притупил её.

– Что, б…дь, согнулся! – заорал молодой командир.

Он мигом подскочил к Степану, вцепился в его челюсть правой рукой и сильно сжал её. Но Степан и этого не почувствовал, потому что теперь страх сковал всё его тело. Держа Степана за нижнюю челюсть, командир побеждённых выпрямил его.

– Стоять смирно, когда с вами разговаривает Арсен! – властно потребовал молодой человек.

Только теперь Степан, родившийся в селе, выросший и живший там всю свою тридцатилетнюю жизнь, ни разу не побывавший не только в других странах, но и в крупных городах Украины, увидел отличительную нашивку, погоны того, кто его допрашивал.

– Стоять, не двигаться, падло! – Видя, что пленный подчинился, Арсен обратился ко всем восьмерым пленным:

– Итак, я в последний раз спрашиваю. Все меня узнали? Я Арсен!

Кто-то из пленных тихо сказал, что узнал его, кто-то покачал головой, в знак согласия, кто-то промолчал.

– Все узнали меня, суки?! – продолжал молодой человек. Было видно, что молодому человеку льстило, что его узнали, на его строгом, полном ненависти и презрения лице, засияла улыбка.

– Узнали, твари, – самодовольно сказал он.

Арсен подошёл к одному из пленных, вынул длинный нож, висевший у него на кожаном поясе, и стал срезать нашивку у пленного. Нашивкой была небольшая жёлто-голубая бирка. Оторвав, отрезав её от гимнастёрки, он строго приказал голосом, нетерпящим возражения:

– Открой, сука, рот!

Пленный подчинился. Молодой человек всунул ему в рот бирку.

– Жри, сука, тварь!

Потом он проделал тоже самое с другими пленными. И тут его ненависть и злоба наткнулась на мужчину лет сорока пяти, плотного телосложения, с твёрдым взглядом, как будто ещё не покорённого, не сдавшегося. Смелость в его глазах удивила и возбудила в Арсене животный интерес.

– Кто по званию?

Нашивок у пленного великана не было. Он молчал. Тогда Арсен вынул пистолет и со всей лютой злостью, размахнувшись, ударил пленного в лицо, от которого тот отлетел на шаг в сторону, но потом поднялся и стал в строй. Мужчина сперва увидел искры, потом темноту в левом глазе, затем короткую боль, после которой вся сторона онемела.

Молодой человек взял у кого-то из подчинённых, которые стояли полукругом, длинный меч в ножнах. Вынул его, блестящее серебром, лезвие, и подвёл остриё к шее пленного. Слегка поводил у вздувшейся вены, потом опустил меч, трогая осторожно ногтём его заострённую сторону так, что бы пленный видел это.

– Кто по званию, последний раз…

– Майор, – тихо ответил пленный гигант.

– Ах, майор?! – с удивлением сказал молодой человек, с ехидной улыбкой оглядываясь на своих ребят, стоящих позади него полукругом, в ожидании его решения. – А я кто, знаешь?

– Да, ты майор ДНР, с позывным «Арсен».

– Верно, – он вновь обернулся к своим ребятам, улыбаясь, что мог разговорить молчуна. – Что, падло, ты тут делаешь? Зачем, тварь, ты припёрся сюда?

Арсен вынул свой паспорт и показал пленному.

– Вот, гнида, гляди, гляди в оба глаза, пока они у тебя есть. Я житель Донецка, и я охраняю жителей от такой мрази как ты. Сколько по твоему приказу погибло мирных жителей, мразь? Стрелял?! Отвечай!

Он замахнулся, чтобы ускорить ответ, мужчина закрыл левый глаз, в ожидании повторного удара.

– Да… мне… приказали… – неуверенно, сказал пленный.

– Приказали?! А голова где? Ты же знал, что здесь люди, мирное население: старики, женщины и дети.

– Да в расход их! – крикнул кто-то позади Арсена.

– Это не люди, – послышался другой голос.

– Откуда ты? – спросил, строго Арсен, буравя его своим острым взглядом.

– Из Житомира, – ответил пленный, склонив голову.

– В глаза, в глаза, тварь, гляди! – закричал молодой командир, схватив пленного за горло. – Я поеду к Житомиру и буду убивать, и ты узнаешь, что такое ад, сука! – закричал он в ярости, его лицо побагровело.

Мужчина смутился и вновь его голова повисла.

– В глаза, гнида, смотри!

На этот раз пленный сразу повиновался, тут же подняв голову.

– Майор, сколько тебе платят?

– Восемь тысяч гривен, – тихо ответил майор.

– Что?! – спросил Арсен, словно не расслышав. – А сколько шахтёр на Донбассе получает, ты знаешь, сволочь?…

Наступила минутная пауза. Арсен прохаживался вдоль шеренги пленных, как тигр перед охотой, казалось, что он размышлял об участи пленных. Каждый его шаг, раздражённый взгляд в сторону пленных вселял в них страх за свою жизнь. Именно от его решения, от решения этого импульсивного молодого человека, которому ещё не исполнилось и тридцати лет, зависела жизнь восьмерых мужчин.

Внезапно он остановился напротив Степана, который к тому времени стал чувствовать жгучую боль в правой кисти, где на обрубках трёх пальцев закипела кровь. Он по-прежнему прижимал раненую руку к груди, словно не хотел с ней расставаться.