…Ночью в дождь по Ленинградскому шоссе мчался «мерседес».

В полутёмном салоне сидели двое: водитель – мужчина, лет сорока, и молодая симпатичная женщина. Затаив дыхание, она, не отрывала взгляд от лобового стекла, наконец, не выдержала:

– Сбавь скорость…

– Опоздаем… – ответил мужчина.

Однако, притормозить всё же пришлось: из-за поворота вынырнул полицейский пост.

Завёрнутый в дождевик, инспектор ДПС по-хозяйски махнул несколько раз жезлом и пружинистым шагом направился в их сторону.

– Накаркала!.. – мрачно сказал мужчина женщине.

Не дождавшисьь, пока постовой приблизится, он поднял воротник кожаной куртки и стремительно вышел из машины.

– Сержант Вальцов! – отдал честь постовой хрипловатым голосом. – Правила нарушаете…

– Простите, товарищ сержант! – ответил мужчина. – Спешим в Шереметьево…

– Предъявите права… – произнёс инспектор на извинение мужчины.

Тот торопливо достал из одного кармана пластиковую карточку, из другого – десять долларов. Положил купюру под пластик и протянул постовому.

Тот осветил документ фонарём, и его строгое лицо расплылось в детской улыбке:

– Александр Курлычёв! Надо же… – И тут же заметил подложенные снизу деньги. – Ну, зачем это?.. Вы лучше – автограф… А то жена не поверит…

Курлычёв достал авторучку и размашисто расписался на долларовой купюре. Постовой проворно сунул её во внутренний карман плаща.

– Будьте осторожны! – напутствовал он знаменитого певца. – Не пропустите правый поворот! Там – объезд!.. Дальше – ремонтные работы!..

Но Курлычёв уже захлопнул дверцу машины.

– Так вот, Маруся, приходиться расплачиваться за славу! – проворчал он, заводя мотор.

«Мерс», сорвался с места. Стрелка спидометра вновь переползла за 140 километров. Мария судорожно вцепилась в его колено.

Не сбрасывая скорость и продолжая держать руль, – всего-то на одно мгновенье! – он оторвал взгляд от дороги, обнял её правой рукой и покрыл поцелуями лоб, губы, шею.

В этот миг мимо них проскочил дорожный указатель со знаком объезда. И уже на сумасшедшей скорости к ним приближалась светящаяся цепь предупреждающих фонарей вместе с огнями дорожной техники.

Глаза женщины расширились от ужаса.

Движимый неосознанным желанием выжить, Курлычёв вмял ногой педаль тормоза. Однако было уже поздно. Разбивая деревянные заграждения, машина врезалась в бетоноукладчик.

Женщина громко закричала, но её крик смешался со скрежетом металла, предсмертным скрипом тормозов и с долгим воплем автомобильной сирены…

Новелла первая
ТОТ, КТО ТВОРИТ ЧУДЕСА

…Из вагона метро с толпой пассажиров вышел Курлычёв.

Спустя полгода он выглядел совсем иначе: в погасшем взгляде – пустота и равнодушие ко всему, крепко сжатые губы, пульсирующие желваки на небритых щеках. Музыкант был одет в старые потёртые джинсы, разорванные кроссовки, грязную ветровку, непонятно какого цвета. Явным диссонансом выглядел дорогой гитарный футляр, висевший на левом плече.

За ним, не упуская музыканта из виду, спешил Горбун, в чёрном дождевике.

Походкой лунатика музыкант влился в толпу, текущую к эскалатору, и покорно подчинился её неумолимому напору.

Поднимаясь, Курлычёв не обратил внимания на протиснувшегося к нему Горбуна. Не увидел позади себя и другого субъекта: высокого холёного господина неопределенных лет, в модном белом плаще и широкополой шляпе. Назовем его пока Незнакомцем.

Поднявшись наверх, Курлычёв очутился в подземном переходе. Пройдя ряд торговых палаток, остановился у последней – рядом с лестницей на улицу. Снял с плеча футляр, достал инструмент. Устроившись на деревянном ящике, он размял пальцы и принялся настраивать гитару.

В переходе появился Горбун:

– Салют, Курлыч!

– Привет, Го́рби!

Горбун отпер свой киоск, торгующий пивом, водой и сигаретами, рядом с которым присел музыкант, зажёг свет в палатке.

Незнакомец, что шёл следом, остановился неподалеку. Купив газету, принялся рассеянно её просматривать, сам же – краем глаз – внимательно продолжал наблюдать за Курлычёвым.

– Опять приходили… – сказал музыканту Горбун.

Тот не ответил: продолжая настраивать гитару.

Горбун достал банку пива и сунул её в футляр музыканта.

– Не связывался бы с ними…

– Сгинь! – полушутливо ответил музыкант.

– Как знаешь… – Горбун зашёл в свой киоск, открыл окно.

Музыкант отпил глоток пива и коснулся гитарных струн. В подземном переходе раздалась его песня «Маятник»:

 
– Остановился маятник…
Ни «тик», ни «так» – никак!..
И стало как-то маятно
За окнами впотьмах.
 
 
Укрывшись темнотою,
Чтобы не выдать стон, —
Я прямо с головою
Опущен в жуткий сон.
 
 
В нём кто-то, тихо крадучись,
Ничто не ставя в грош,
Злорадствуя и радуясь,
Шипит: «Ещё живёшь?..
 
 
Кому спешил на помощь?
Над кем вершил свой суд?..»
Пробило сердце полночь.
Мне приговор несут!..
 

Прохожие спешили мимо, бросая мимолетный взгляд на подземного певца. Изредка кто-то клал ему монетку в футляр.

Незнакомец продолжал издали за ним наблюдать.

 
– Ночами невесёлыми
Огонь костров дрожит.
И совами бессонными
Безвременье кружит…
 

В этот момент в переходе появились два крепыша: Длинный и Короткий. Уверенной поступью они подошли к гитаристу.

Коротышка бесцеремонно заглянув почти пустой футляр.

– Не обожраться бы! – расхохотался он, словно заикал.

Горбун выглянул из окна киоска.

– Платить будешь? – вежливо поинтересовался Длинный у Курлычёва.

Тот не ответил: он заканчивал петь песню:

 
– Картофелиной мятою
Моя душа в золе…
…Остановился маятник.
Я умер на земле…
 

– Не нарывайся, Курлычёв! – сбросил улыбку Короткий.

 
– Который час на свете?
Какой рассвет в окне?
В каком живём мы век?
В каком сгорим огне?..
 

Носком ботинка Длинный резко отпихнул футляр в сторону:

– Ищешь приключений на свой зад? Это раньше ты был богом. Сегодня ты – подземное дерьмо! Диггер! Понял?..

Курлычёв приподнялся, но тут же получил сильный удар от Длинного – ногой под дых. Он упал ничком на грязный асфальтовый пол, выронив гитару, которая с рассыпчатым звоном отлетела к ступенькам лестницы.

Прохожие в переходе старались побыстрее пройти мимо.

Незнакомец вскинулся было прийти на помощь, но в последний момент передумал.

Коротышка, тут же подобрал гитару и со всех ног кинулся вверх по лестнице.

Горбун выскочил из киоска на помощь музыканту. Он налетел на Длинного, пытаясь свалить с ног. Тот схватил его за шиворот и отбросил к стене.

– Не вмешивайся, падла! Двугорбым сделаю!

Наверху на улице раздались полицейские свистки.

Длинный метнулся к Горбуну:

– Слышь, Дромедар, передашь маэстро: если хочет вернуть инструмент – пусть отдаст долг и столько же «сверху».

И ранул по лестнице вслед за Коротышкой.

Горбун, которого назвали так же, как и одногорбого верблюда, склонился над поверженным Курлычёвым:

– Ах, ты ж, Боже мой!

Лицо барда было разбито в кровь.

Горбун бросился обратно в киоск, хватая первую попавшуюся бутылку минералки. Свинчивая на ходу пробку, он вернулся к музыканту и стал поливать его лицо водой.

Тут же собралась толпа зевак. С улицы спустился по лестнице лейтенант полиции.

Горбун его сразу же заметил:

– Курлыча избили, Васильич! И гитару спёрли. Ей же цены нет! «Ямаха»! Акустика!

Полицейский достал рацию.

Сквозь толпу зевак к поверженному Курлычёву энергично протиснулся Незнакомец.

– Разрешите… Пропустите… Я – врач.

– Разборка, Голубев! – прокричал полицейский по рации, но тут же связь прервалась.

– Голубев, ты где?!.. – орал в микрофон «Васильич». – Приём!

– «Скорая» наверху, товарищ лейтенант, – тоном, не терпящим возражений, сказал Незнакомец. – Помогите его отнести.

Вдвоем они осторожно подняли безвольное тело Курлычёва и понесли по ступеням на улицу. Горбун унёс на хранение в свой киоск гитарный футляр музыканта. Зеваки стали неохотно расходиться.

…Прислонив гитариста к мраморному парапету, над которым возвышалась буква «М», полицейский оглянулся по сторонам:

– А где же «скорая»?..

– Сейчас подъедет, – сказал Незнакомец и, приподняв шляпу, добавил:. – Можете возвращаться к своим обязанностям.

Лейтенант хотел было что-то ему возразить, но тут же, по-военному, отдал честь, развернулся и бегом бросился вниз по лестнице. А странный господин, подойдя к краю тротуара, властным жестом щёлкнул пальцами.

И тут! – из потока машин – появилась чёрная карета, запряжённая двойкой вороных коней. Никого из горожан этому не удивился, так как никто её не видел. Для всех в городе карета была невидимой.

Незнакомец распахнул дверцу, подсадил музыканта и следом сел сам. Затем вновь щёлкнул пальцами, и хоть возничего на облучке не было, лошади послушно тронулись в путь.

Курлычёв замычал и, открыв глаза, кинул мутный взгляд на мелькающий в окошках городской пейзаж.

– Куда едем?.. – спросил он неизвестного ему человека.

– К вам в гости, – ответил Незнакомец.

– А я вас приглашал?.. – удивился Курлычёв.

Незнакомец кивнул.

– Это ж как надо было надраться!.. – тяжко вздохнул музыкант.

Горбун выскочил из подземки, но, к своему огорчению, не застал уже ни Курлычёва, ни Незнакомца…

…Оставив позади мост, карета въехала в Строгино.

Музыкант уже полностью пришёл в себя. Он сунул в рот сигарету и теперь безуспешно пытался найти по карманам зажигалку. Незнакомец протянул ему зажжённую из воздуха спичку. Курлычёв прикурил.

– Благодарю!.. – кивнул он Незнакомцу и добавил, выпуская изо рта сизое облачко. – Не люблю спички… Серой пахнут…

Незнакомец лишь усмехнулся в ответ.

Спустя четверть часа карета остановилась у многоэтажного дома. Незнакомец помог музыканту выйти из кареты. Лошади сами двинулись дальше.

В руке Незнакомца появился, невесть откуда взявшийся, гитарный футляр.

– Это моя гитара!.. – воскликнул Курлычёв.

Незнакомец протянул футляр музыканту.

– А бутылку коньяка – слабо?.. – хмуро спросил тот.

Незнакомец тут же вытащил из кармана плаща нераспечатанную бутылку странной формы с неизвестной этикеткой.

– Класс! – Курлычёв сунул её в карман ветровки. – Значит, дружим…

Они вошли в подъезд дома и поднялись лифтом.

Выйдя на седьмом этаже, музыкант подвёл гостя к своей квартире и стал искать по карманам ключ. Ключа не было.

– Разрешите? – любезно произнёс Незнакомец и оттопырил мизинец правой руки. Ноготь на нём стал расти прямо на глазах, превращаясь в изящную отмычку. Вставив её в замочную скважину, Незнакомец легко отворил дверь.

– Ни фига себе! – вытаращил глаза Курлычёв.

…В холле к равным обоям были приклеены концертные афиши барда. Среди них – портрет Марии. Сквозь распахнутые двери были видны дальние комнаты, почти без мебели. На пыльных окнах висели светлые шторы в винных пятнах, да ещё несвежие занавески. И куда ни кинь взгляд – батареи пустых бутылок.

На кухне надрывался телефон.

– У вас ремонт? – поинтересовался Незнакомец.

– Ремонт души… – ответил Курлычёв, устремясь на кухню. – Алло! – он снял трубку. – Привет!.. «Где был, где был!» В Америку, блин, на велосипеде ездил… Нет, сейчас не могу… – Он поставил бутылку на стол. – И выпить нет ни хрена. Давай завтра, ага?..

Пока музыкант с кем-то говорил, Незнакомец осмотрелся.

На кухне было тоже свободно от мебели – лишь небольшой кухонный стол у окна с двумя табуретами от бывшего гарнитура. На нём, среди засохших остатков плавленого сырка, апельсиновых корок, пластмассовых пробок и распечатанных конвертов от гитарных струн – высились несколько пустых коньячных бутылок и хрустальные рюмки. Мойка была завалена грязной посудой.

– Ну, всё, привет! – закончил Курлычёв разговор по телеофну и положил трубку на рычаг.

Сбросив ветровку, под которой оказался когда-то модный свитер, он подставил две рюмки под кран, ополоснул струёй горячей воды, отряхнул и возвратил на стол. Затем откупорил бутылку, подаренную Незнакомцем. Налил коньяк себе и гостю, но выпил первым «для пробы» тут же наполнив рюмку вновь, которую снова выпил один. И только налив третью, сказал:

– За знакомство! Вас как зовут?

– Дуклиан Вольф…

– Иностранец?

– Как сказть… – ответил Незнакомец.

Курлычёв собрался было опрокинуть третью рюмку, как глаза его округлились от изумленья: только сейчас он заметил, что бутылка стояла по-прежнему полной.

– Ни фига себе!..

Курлычёв поспешно достал из мойки большую чашку с надписью «Александр» и, не ополоснув её под краном, щедро в не налил коньяк до самых краёв. Однако, жидкость в бутылке по-прежнему не уменьшалась.

– Хо! Неразменная тара! – изумлённо произнёс Курлычёв.

– Мой презент, – ответил гость.

– Спасибо!.. Славная фишка! Жаль только закусить нечем… – искренне пожалел хозяин квартиры..

На этот раз господин Вольф не щёлкнул пальцами, а лишь приподнял шляпу, и тут же миг на кухонном столе появилось множество разных блюд, с отличной сервировкой на двоих. Курлычёв, так и присел с поднятой чашкой.

– Всё, что вы здесь видите, Александр Петрович, – скупо улыбнулся Вольф, – не мираж и не сон. Тем более, не плод вашего творческого воображения…

Курлычев перевёл восхищённый взгляд с аппетитно нарезанных кусков буженины – на странного гостя:

– А вы к-кто?..

Важный гость поднял рюмку, но пить не стал, лишь повертел её в своих длинных пальцах.

– Я тот, кто творит чудеса!.. Хотите: верну славу?

– А вот этого – не надо! – нахмурился музыкант.

– Понимаю… – закивал головой Вольф. – Вам неприятно говорить об этом…. Но что поделать! Надо смотреть правде в глаза. Я ведь не сказал, что вас забыли вовсе! Отнюдь! Вас ещё иногда вспоминают: ваши записи – редко! – но крутят на радио и телеэкранах, ваши диски пока ещё продаются… Но вы-то, вы! Что стало с вами через полгода после больницы?!.. Отказались от творчества, от друзей. Зачем?..

– Не лезли бы в душу! – исподлобья произнёс Курлычёв. – У меня мало времени перед отлётом…

Он схватил гитару и пропел песню с тем же названием:

 
– Вот и отпели мои соловьи.
Вороны кличут мне скорые беды.
Я улетаю один – без любви,
Без пораженья, но и без победы.
 
 
Верен ли выбор мой? – кто разберёт!
Кто бередит моё сердце ночное?
Я отправляюсь в далёкий полёт,
Горько кружа над родимой землёю…
 
 
Всё ли запомню и всё ль сберегу?
Церкви, леса, соловьиные рощи,
Смуглых купальщиц на том берегу…
Ветер мне крылья полощет, полощет!
 
 
Сердце моё, ни к чему эта грусть!
Я ведь не облако, даже не птица!
Только она по весне воротится —
Я же, увы, никогда не вернусь!..
 
 
Гнёзда разграблены, звёзды разбиты,
Бедных птенцов под кустами ищу…
Сердце оббито бедой и обидой…
Так и лететь мне, коли долечу…
 
 
Если же нет – закричу перелётным
Горем пронзительным, горем своим!
Крылья раскинув, паду самолётом!
Уж отпоются мои соловьи…
 
 
Только глаза навсегда закрывая,
Пусть мне увидятся гроздья рябин!
Стая моя! Человечья ты стая!..
Клином летишь, но не вышибешь клин!..
 

– Браво! – вежливо зааплодировал Вольф. – Только как вы собрались лететь?.. Силёнок маловато и крылья не отрастили…

– Разумно!.. И горько… – произнёс Курлычёв.

Он вновь налил себе и выпил до дна.

– Не огорчайтесь!.. – сказал гость. – Крылья можно отрастить… Прежде всего, бывшей славой!.. А ещё старой любовью и, конечно же, новым творчеством! Душа не может быть пустой. Особенно ваша, маэстро…

– Вам-то что до чужой души? – вновь грубо оборвал его Курлычёв.

Вольф рассмеялся:

– Это мой товар… Да-да! Понимаю, что тема весьма щекотлива… Но иначе разговора не получится. А он обещает быть интересным!.. Доверьтесь мне!..

Курлычёв посмотрел на него с недоумением:

– Лучше верните любовь, господин шизофреник!..

– Для меня нет ничего невозможного, господин музыкант! – спрятал улыбку Вольф и твёрдо ответил: – Я верну из Небытия Марию Николавну…

– Что?! – вцепился в рукав его плаща Курлычёв.

– Отпустите! – Вольф с трудом отрывая от себя руку музыканта. – Что за бесцеремонность?!.. Я вас понимаю… По человеческим меркам – конечно же, она мертва… Но когда мы с вами очутимся в другом Измерении…