Глава 1
Прерванный отпуск

Небрежно бросив дорожную сумку в шкаф-купе, Кельвин устало плюхнулся в кресло. Он намеренно забрался в этот забытый богом уголок, чтобы провести первый за четыре года отпуск. Лес, озеро, рыбалка и минимум общения – это то, о чем мечталось долгое время. По давней привычке, которой он не изменял даже на отдыхе, рука потянулась к пульту – начинались новости CNN. Не то чтобы они были интересны, – по долгу службы Кельвин был осведомлен о происходящем на несколько порядков выше, чем верставшие новости щелкоперы, – просто, слушая беглую болтовню дикторов, он отключался от державших в цейтноте проблем. Вот и сейчас стало легче: не позволявший расслабиться внутренний диалог исчез, зрение потеряло фокус, и Кельвин погрузился в состояние блаженства. Экран вещал о событиях в Поднебесной. В какой-то миг картинка изменилась, выставив на первый план президента, выступающего с обращением на фоне Белого дома. Мозг, владевший уймой информации и приученный ежедневно перерабатывать ее, буквально выпрыгнул из состояния отрешенности.

– Что за черт, он в Англии и не мог вернуться так быстро, – выпалил оживший внутренний голос.

Но то, что Кельвин услышал, отбросило это несоответствие на задний план, ввергнув в состояние шока. Не кто иной, как сам президент Соединенных Штатов, говорил о том, что, обслуживая интересы богатейших кланов страны, правительства, сменяющие друг друга, зарвались в своей беспринципности, оказывая экономическое и военное давление на другие страны под видом защиты жизненных интересов американцев. Развязанные ими войны не справедливы, а стало быть, преступны. Он предупреждал, что рано или поздно Америке предстоит расплатиться за содеянное, как в свое время Германии. Достижения американской демократии он называл блефом, приводя убийственные аргументы, а экономическое процветание – паразитированием на теле мирового сообщества, обусловленным возможностью бесконтрольно печатать вездесущий доллар.

То, что это заранее спланированная и великолепно проведенная провокация, Кельвин не сомневался. Но как им удалось взломать систему безопасности телеканала? С одной стороны, могли завербовать сотрудника, способного запустить материал в эфир. Тогда не составит труда вычислить – кто он, а соответственно, выйти на заказчиков; конечно, если его уже не зачистили. Готовить и внедрять агента? Слишком хлопотно. Этот вариант Кельвин отметал напрочь. Но ролик могли загрузить через взломанную компьютерную сеть, тогда отыскать организатора будет весьма сложно. Именно такое развитие событий виделось наиболее вероятным. В его пользу свидетельствовал факт, что злосчастное вещание не было мгновенно заменено другим, а было прервано. Некоторое время передатчики безмолвствовали. Видимо, компьютерщикам оказалось не по силам отразить атаку, пришлось рубить питание, а затем восстанавливать трансляцию в ручном режиме.

– Отдохнул, – съязвило внутреннее «я».

Мозг по привычке начал анализ, высыпая вопросы и отыскивая ответы. Во-первых, следовало понять – кто инициатор, без этого не докопаться до цели затеянного. Замутить бодягу, чтобы щелкнуть по носу американские спецслужбы и в очередной раз посеять недоверие к ним? Возможно, но это лишь попутный эффект. Кельвин нутром чувствовал, что вещание – исходный шаг в сложной многоходовой комбинации. Не поняв ее целей, невозможно противодействовать противнику, а играть вслепую Кельвин не привык – превращаешься в регистратора навязанных событий, пренеприятнейшее состояние. Правда, сами события могут подсказать, кто и для чего? Но будет упущено время, и затеянная операция дойдет до логического конца. Прервать ее… Но как?

Итак, кто? Ответ на этот вопрос был ключом, открывающим дверь в лабиринт, где немудрено потеряться, но без него не было даже такой возможности, не говоря уже о надежде разобраться в его хитросплетениях. Операцию могла затеять спецслужба любой, даже очень дружественной страны. Располагая обширными данными о деятельности спецслужб, Кельвин довольно скептически относился к такого рода «дружбе».

Китай, Германия, Франция, Япония, Израиль, Россия… – мозг принялся лихорадочно выстраивать страны по степени их заинтересованности в отвлечении американских спецслужб от проводимых мероприятий. В расчет принималась вся известная информация. Борьба за рынки сбыта высокотехнологического оборудования, безусловно, в первую очередь оружия, – Кельвин был осведомлен обо всех важнейших контрактах, готовящихся в этой области; соперничество за ценные ресурсы; работа наркотрафиков; финансовые махинации; манипуляции на биржах; ход локальных конфликтов; готовящиеся и проводимые разведывательные операции, как свои, так и чужие, естественно, те, о которых было известно из тех или иных источников и т. п. В общий список заинтересованных были включены даже разведывательные ведомства США, не входящие в состав ЦРУ, но подотчетные их директору как главе всего разведывательного сообщества, руководители которых могли быть заинтересованы в смещении с должности шефа. Кельвин понимал, что при определенных обстоятельствах они способны не только на провокацию, подобную этой, но и на физическое устранение неугодных, включая и первое лицо государства, которое являлось таковым лишь формально. Теперь, опираясь на содержавшуюся в голове информацию, Кельвин мог предположить, кто больше других заинтересован в произошедшем, но отдавал себе отчет, что это далеко не ответ на поставленный вопрос. Нужны были неоспоримые факты, подтверждающие умозаключения, или, на худой конец, косвенные, но значимые. Получить их можно было, только изучив особенности появления этой чертовой телетрансляции. Нужно было возвращаться на службу.

– Как ни крути, через пару часов тебя выдернут назад, – подытожил сидевший у него внутри оппонент, который так некстати был прав.

Достав из шкафа еще не разобранную сумку, Кельвин раздраженно набросил ее на плечо; подойдя к двери, он окинул взглядом номер, не оставил ли чего, и потушил свет. В коридоре было пусто, его удаляющиеся шаги затихли вместе с повторяющим их эхом.

Девушка-администратор, завидев спускающегося по лестнице недовольного джентльмена, не более двадцати минут как поселившегося в отеле, шагнула на встречу.

– Всё в порядке, – опередил ее Кельвин, – изменились обстоятельства. Мое пребывание оплачено на неделю, но думаю, я не вернусь. Вы говорили о дежурной машине, нужно в аэропорт.

Девушка понимающе кивнула и подняла трубку телефона. Машина была свободна, неразговорчивый водитель знал свое дело, и уже в четверть первого отрывающийся от бетонки самолет вжимал Кельвина в кресло, оставляя позади очередной несостоявшийся отпуск.

Глава 2
Полковник Богатов

Полковник ФСБ Александр Богатов лежал в госпитале не в связи с болезнью или ранением. Он достиг возраста, соответствующего званию, когда должен быть уволен в запас, и проходил медицинское освидетельствование. Богатов не задумывался, чем будет заниматься дальше, семьи у него не было, не сложилось, а назначенной пенсии, при наличии собственного жилья в Москве, по его пониманию, на прожить хватало. Служебные проблемы, в связи с нынешним положением, ушли сами собой. Он понимал, жизнь прожита. Увольняемый полковник не искал в ней особого смысла, полагая, что сложилось все так, как должно было быть. Удивляла лишь одна особенность судьбы, всегда направлявшая Александра туда, куда не хотелось. Началось с матери, настоявшей на поступлении после восьмилетки в техникум. А он бредил десантом, видя дорогу простой и ясной: десять классов, Рязань, воздушно-десантное училище.

– Получи специальность и делай с жизнью что хочешь, – настаивала мать.

Мудрая женщина хотела уберечь сына от выбранного пути.

– Потеряю два года, не велика беда, – подумал он и согласился.

Учился усердно, красный диплом давал льготу при поступлении. И вот он в руках, медкомиссия пройдена, и до мечты – подать рукой. Как вдруг офицер, курирующий поступающих в вузы, уперся рогом.

– В Рязань желающих предостаточно, разнарядку выполнили, а в другие людей не хватает. Так что едешь, куда скажу, или в войска.

Терять год, отставая от сверстников еще больше, Александр не захотел.

– Сдашь экзамены и переведешься, – наставлял округлившийся от сидячей службы капитан.

И вот он курсант Киевского зенитного ракетного инженерного училища. Естественно, ни о каком переводе речи быть не могло, разве что формально, – в реальности это было нечто из разряда фантастики.

В нагрудном кармане ожил поставленный на вибрацию телефон. Богатов взглянул на экран. Звонил Максим – генерал-лейтенант Максим Ильич Кондратьев, непосредственный начальник, а по совместительству лучший друг.

– Саня, ты где?

– Где и положено, в госпитале, подбираю сестру-сиделку, кто-то же должен присматривать за мной на пенсии, – отшутился Богатов.

– С этим повремени, дождись меня, буду через час, – выпалил Максим и отключился.

– «Разговор будет серьезный». Зная манеру поведения друга, Богатов был попросту уверен в этом.

С Максимом судьба свела его в училище – они очутились в одном взводе, а в казарме спали на соседних койках. Нахрапистый москвич, еще будучи абитуриентом, удивлял всех своей бесшабашностью. Он запросто мог слинять в самоволку, за что выгоняли, дерзил курсовым офицерам, а то и начальнику курса, но ему все сходило с рук. Однокурсники недоумевали. Никто, кроме Александра, так и не узнал, что отчислить его было весьма сложно, а точнее, практически невозможно. Он был сыном действующего генерала КГБ, возглавляющего отдел в его святая святых – первом управлении, а дед, тоже генерал, в свое время руководил этим управлением. Отец и дед видели в мальчике продолжателя династии, а Максиму, позднему ребенку, взлелеянному матерью и росшему без присмотра отца, занятого на службе, их желание было до фонаря. При хорошем раскладе парня ждал лучший факультет МГИМО, соответственно – офицерские погоны без напряга, а дальше по накатанной. Но Макс в десятом классе сорвался, попал в дурную компанию и мог натворить бог знает что. Тогда и было принято решение на время убрать наследника из Москвы, организовав «строгий» режим. Его сдали в военное училище, посадив за забор на казарменное положение. Как Максим ни выеживался, стараясь вырваться из западни, ничего не вышло. Пробовал завалить экзамены – не тут-то было, поставили нужные оценки; пытался отчислиться по залету, и здесь облом, в вежливой форме показали комбинацию из трех пальцев. Пришлось смириться и от безысходности взяться за учебу.

Александр, будучи старше однокурсников, выпавших в новую жизнь прямо из родительского гнезда, отличался сдержанностью и рассудительностью. У него за плечами был не только техникум, но и работа на заводе – учеба давалась легко. Вероятно, в силу этих обстоятельств шалопай Максим проникся к нему уважением, и со временем между ними завязалась дружба. Тогда Богатов еще не знал, какую роль она сыграет в его судьбе. А пока он помогал Максиму с учебой и, как мог, наставлял на путь истинный. Под влиянием друга Макс уже к первому отпуску стал другим человеком. Особисты не упустили возможности доложить об этом высокопоставленному родителю. Курсантские годы пролетели быстро, и перед выпуском, когда настало время устраивать судьбу сына, Кондратьев-старший решил не разрывать этот тандем.

Александру Богатову вручали диплом и погоны первому, поскольку он окончил училище с золотой медалью. Ему пророчили адъюнктуру, до поступления в которую требовалось отслужить два года, а затем ученую или преподавательскую карьеру. Начальник училища клятвенно обещал распределить медалиста туда, куда он пожелает, и Александр выявил желание служить в одном из двух военных научно-исследовательских институтов их ведомства. Поэтому, когда он получил направление в столицу, решил, что едет в Московский институт. Он и предположить не мог, где окажется через месяц по завершении положенного по окончанию училища отпуска.

Управление контрразведки КГБ было вторым по значимости в «конторе». Попав в него, Александр понимал, что обратной дороги не будет. Судьба опять не оставляла выбора, загоняя как бильярдный шар в некую лишь ей ведомую лузу. Можно было отказаться, но это бы поставило жирный крест на всей дальнейшей службе. Начались непростые будни: осваивать новое дело пришлось с колес; знания, полученные в училище, здесь были бесполезны. Александр по-прежнему был способнее друга, он тянул львиную долю работы, но, увы, ввиду известных обстоятельств со временем оказался в подчинении у Максима. По этому поводу Богатов не расстраивался, понимая, что иначе быть и не могло. Между тем по мере всплытия Максима к лампасам и он довольно успешно продвигался по карьерной лестнице, со временем оказавшись на генеральской должности. Только вот соответствующее звание ему так и не присвоили. Как ни странно, это обрадовало, а не огорчило полковника, поскольку между «уйти» или «остаться» Богатов, не задумываясь, выбрал бы первое, а получи очередное звание, пришлось бы служить дальше.

Александр Александрович, не глядя на все перемены в стране, остался офицером старого формата; для него «честь», «долг» и «Родина» были не отвлеченными понятиями. Когда он начинал службу, интересы государства стояли превыше всего; в нынешней жизни приоритеты поменялись полностью. КГБ, став ФСБ, обслуживало власть имущих, оберегая от превратностей судьбы их экономические интересы, а при необходимости и отжимая для них приглянувшийся бизнес. Взамен, в виде индульгенции, оно получало право крышевать менее лакомые ломти, состригая соответствующие доходы, хитроумными способами перераспределяющиеся между сотрудниками. Конечно, помимо этого приходилось выполнять и прежние функции, но на них смотрели сквозь пальцы, поскольку здесь отсутствовал экономический стимул, а «чухаться» начинали, когда происходило нечто из ряда вон выходящее.