На улице было холодно – мчащийся угольно-черный осенний вечер. Резкий ветер налетал то с одной стороны, то с другой, швырялся пучками опавших листьев и каплями дождя. А фонарь на своей проволоке мотался взад и вперед, как сумасшедший. За фонарем по тротуару так же оголтело мотались черные тени. От ветра на улице все казалось в движении, все было сдвинуто, неслось, даже стены домов были как будто наклонными.

На углу стояли двое – мужчина и женщина. Он – высокий, без шапки, с резкими скулами на худом обветренном лице. Ветер гнал и кидал его прямые белокурые волосы. В прыгающем свете фонаря на его лице все время возникали и пропадали подвижные угловатые тени.

Женщина была не очень заметная, брюнетка, с белым шелковым платочком на растрепанных волосах. Платочек на ветру порхал, вздувался, пряди волос летели и перекидывались с одной стороны на другую. На лице вспыхивали и гасли прозрачные капли дождя.

Он держал ее за руку и смотрел ей в лицо сверху вниз, и она отвечала ему взглядом в лицо – снизу вверх. В меняющихся тенях глаза на его лице были для нее почти страшны своей выразительностью. Словно они не могли сдержать напора изнутри, сдались, сдвинулись, поплыли, стали не в фокусе. Глядя в эти глаза, она чувствовала в себе топкую боль, вроде той, что бывает в лифте, идущем вниз, сразу после того, как нажмешь кнопку.

Она что-то сказала. Ветер рывком унес начало фразы, он услышал только конец:

– …подумайте, восемь лет разницы.

– А это мне все равно, – жестко сказал он и поглядел в землю. И сразу лицо и глаза стали жесткими, вернулись в фокус. Он потоптал ногой желтый разлапый кленовый лист и повторил: – А мне все равно.

– Завтра я вам все скажу, завтра. А теперь мне пора идти. Пожалуйста… до завтра.

Она взялась за ручку двери. Он нагнулся и поцеловал ее не в рот и не в щеку, где-то рядом с губами. Губы были сразу холодные и теплые, с каплями дождя. Она вошла в дверь.

Татьяна Васильевна поднялась по лестнице, открыла сначала общую дверь одним ключом, потом свою собственную – другим.

В дремучей коммунальной – бывшей барской – квартире у нее были две комнаты, две почти отдельные комнаты: маленькая квартира в большой. Комнаты в свое время сделали из одной бывшей гостиной, разделили перегородкой, и каждой комнате досталось по одному окну и по половине пышной лепной розетки, в центре которой когда-то висела люстра. Получилось ничего, удалось даже выкроить небольшой тамбур – переднюю. Только уж очень – не по размеру комнат – высоки были потолки. Мальчики в детстве говорили: "У нас комнаты выше, чем длиннее".

В передней она сняла и отряхнула плащ, платочек. Тихо. В маленькой квартире никого не было. Да в этот поздний час спали все и в большой квартире: никто не мылся в ванной, не топал по коридору. Только электрический счетчик над дверью мурлыкал, отсчитывая свое время энергию.

Она немного помедлила, постояла в передней, тронула пальцами то место около губ, куда ее только что поцеловали. Поцелуй был странный какой-то, не в рот и не в щеку, а туда и сюда сразу. Она вспомнила и снова ощутила то лифтовое чувство – не понять, хорошо оно или больно. Нет, сейчас этого нельзя. Нужно думать. Завтра нужно что-то сказать ему.

В квартире совсем пусто и тихо, никто не мешает думать. Дети разъехались. Катя – на практике, Толя и Воля – на картошке. Она зажгла настольную лампу и села, взяв карандаш. Привычка думать с чем-нибудь в руках. Вот так. Кончился сумасшедший день – с ветром, летящими листьями, прыгающим фонарем. Как все неслось, захлебывалось, когда они шли в свою бесконечную прогулку. По улицам, бульварам, пахнущим землей. Пахнущим палыми листьями. По набережным, где огни были вколочены в воду, как длинные золотые гвозди. Шли и дошли, и она ушла к себе. Ушла, чтобы думать.

Вот она у себя дома. Эти две комнаты, маленькая квартира в большой – ее дом. Много лет, ничего не скажешь, много лет. Здесь, в этих двух комнатах, выросли дети, стали людьми. В комнатах не очень уютно, не очень чисто. Почти у всех знакомых – "у людей" – чище, уютнее. Как это говорится в романах: "Всюду чувствовалась заботливая женская рука". А здесь не чувствуется. Разве она – хозяйка? Уже давно она – глава семьи. Глава семьи и хозяйка в одном лице. А бывает два настоящих лица в одном? В книгах бывает, в жизни – нет.

Татьяна Васильевна работала как мужчина, а боролась с бытом – как женщина. Трудно сказать, где было труднее, – пожалуй, все-таки