Он умер таким одиноким – и об этом я почти не могу думать; он умер в уверенности, что обязан извиниться перед нами, – это еще хуже; он умер, упорно веря всему, что ему вбили в голову, – после тебя, после меня, после всех нас, всех, кто так его любил, – и тут уже я начинаю думать, что жизнь моя оказалась напрасна, что я провалил единственное, что в ней было по-настоящему важного.