Ханс Хайнц Эверс
Гротески

Hanns Heinz Ewers

GROTESKEN

Переводы с немецкого языка выполнили:

«Соус из томатов», «В краю чудес», «Бледная дева», «Человекубатор», «Аристократка Элли Барвальд», «Кадисский карнавал», «Свободные отношения», «Смерть черепахи», «Хелла», «Утро Паломиты» – Г. О. Шокин; «Одиннадцать тысяч дев и четыре волхва», «Кольцо», «Призрак Раммина», «Ходатайство», «Заседание» – Е. О. Крутова; «Как я побывал в раю», «Кривая», «Приключение в Гамбурге», «Распятый Тангейзер» – В. И. Колыхалова; «Сердца королей», «Господа юристы», «Утопленник», «Конец Джона Гамильтона Ллевелина», «Из дневника померанцевого дерева», «Мертвый еврей», «Мамалои» – анонимный переводчик (печ. по изд.: Эверс, Г. Г. Ужасы. СПб.: Т-во А. Ф. Маркс, 1911); «Тофарская невеста» – анонимный переводчик (печ. по изд.: «Огонек». – 1909. – № 10. – С. [2–3, 6–7, 10–11]); «Мои похороны», «Оригинальная коллекция», «Почему Арно Фальк влюбился» – З. Д. Львовский (печ. по изд.: «Иностранный юморъ». – 1913. – Дешевая юмористическая библиотека «Сатирикона». – Вып. 90. – С. 3–52).

© Шокин Г. О., составление, перевод на русский язык, 2022

© Колыхалова В. И., вступительная статья, перевод на русский язык, 2022

© Крутова Е. О., перевод на русский язык, 2022

© Издание. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2023

Нераскаявшийся Тангейзер

Германия – страна, подарившая миру не одно поколение выдающихся поэтов и писателей, мастеров художественного слова, в которое они облекали бурные страсти, терзания мятущихся душ на пути самопознания, зловещие тайны и мистические события.

Эпоха романтизма к концу XVIII века сменила школу «Бури и натиска»: тема борьбы с тиранией, мятежа и конфликта с существующим порядком, схлынув, подобно штормовой волне, подготовила почву для возникновения в искусстве настроения эскапизма, желания вырваться из скучного мира бюргерства, цифр и рассудка. Возникло знаменитое, до сих пор воспеваемое немецкое Sehnsucht – порой страстное, порой робкое и безнадежное томление по недосягаемому идеалу, совершенной гармонии – недосягаемое в силу неопределенности цели.

Sehnsucht – это и есть упоительный процесс поиска, путь желания, неутолимая жажда, удовлетворяющая ищущего гармонии романтика именно своей неутолимостью.

Произведениям эпохи романтизма свойственны оттенки широкой гаммы чувств, в том числе боли, печали и горечи, – это и воспоминания о былых наслаждениях, горечь от утраченных радостей, страстное желание вернуть ушедшие ощущения хотя бы в виде воспоминаний. Светлое томление часто оборачивается тоской, нередко даже скорбью, и будит фантазии пугающие, кровожадные и исступленные. В этом смысле английский готический роман на равных соревнуется за интерес читателя с немецким романтизмом, тяготеющим к мрачному фольклору – к страшным сказкам и легендам средневековой Европы. Описание необычного, сверхъестественного через переживания участников событий во многом определили законы и эстетику литературы ужасов – хоррора, каким мы его знаем и любим в настоящее время.

Опираясь на целый ряд трактовок, которые предлагают нам современные толковые словари, можно выстроить некое комплексное определение мистики как необъяснимой и всецело потаенной области человеческой жизни, основанной на вере в существование сверхъестественных, фантастических сил, с которыми особым таинственным образом связан и может общаться человек. Соприкосновение с этой областью, как правило, ведет к различным трансформациям человеческой души; для слабых и малодушных это процесс отнюдь не всегда позитивный, чаще – плачевный и ужасающий. И только истинно сильные духом, наделенные мощным самосознанием и талантом индивиды способны через катарсис и мистический экстаз достичь единения с самим собой и даже с Богом.

Это вполне укладывается в мировоззрение романтизма: серые обыденные декорации привычного мира лишь заслоняют, порой не слишком тщательно, мир сверхъестественный – мир страшный, но и чудесный. В этой связи уместно привести в качестве примера как классические истории о привидениях, так и основанные на фольклоре и античных мифах произведения об искусственно созданных людях: идея создать копию по своему образу и подобию всегда манила человека, но «игра в Бога» всегда осознавалась как смертельно опасная затея, и это нашло отражение в большинстве произведений на данную тему.

Немецкие романтики не стали исключением: и в «Песочном человеке» Эрнста Теодора Амадея Гофмана, и в знаменитом романе «Альрауна» Ханса Хайнца Эверса действуют роковые обольстительницы – человекоподобный механизм и плод жуткого биологического эксперимента. И если Олимпия Гофмана послужила вдохновительницей многих и многих произведений научной фантастики, то рожденная проституткой от семени висельника Альрауна, без сомнения, принадлежит миру хоррора; она властно влечет нас в тень, в мир странных желаний и жутких образов. «Альрауна» – литература высшей пробы, не просто роман ужасов, но и пронзительная любовная драма с нотками поэтизированного эротизма; ее заглавная героиня – это эверсовская интерпретация «инфернальной дамы»: смертоносная, сексуальная, загадочная, дьявольски привлекательная и жестокая.

Само название романа «Альрауна. История одного живого существа» (Alraune. Die Geschichte eines lebenden Wesens) ясно дает понять, что автор весьма далек от мысли идеализировать героиню. Более того, он не оставляет читателям ни малейшего шанса симпатизировать ей. Знакомство с ней вызывает смешанные чувства, а ее последующее поведение – нарастающее отвращение. В ходе повествования робкая надежда на изменение ситуации и некий твист, который позволит взглянуть на героиню другими глазами, с сочувствием или пониманием, разбивается о ее бездушие, корысть и изощренное коварство. В качестве своеобразной попытки примирить нас с этим существом Эверс противопоставляет ему многочисленные пороки и мерзость общества, предлагая читателю самому решать, кого он устрашится и возненавидит больше – человека искусственного или обыкновенного. Ein lebendes Wesen, не больше и не меньше – и не стоит питать иллюзий.

«Альрауна» – роман весьма неторопливый, но не затянутый. Средства выражения в повествовании – образные, живые, насыщенные; некоторые сцены можно перечитывать снова и снова – настолько они правдоподобны и вместе с тем необычны. Кажется, вся красота, которой лишены души персонажей, заключена именно в форме, которую придал своей выдумке автор. Это завораживающе прекрасная мистика, наполненная остроумными аллегориями, с вкраплениями насилия и безумия. Истинное эстетическое наслаждение!

Однако в галерее выдающихся женских портретов у Эверса есть место и образу жертвы. Но и здесь все далеко не однозначно. В рассказе «Великая любовь» о любви сказана едва ли пара слов, но исключительно мастерски показано то, что делает любовь великой. Но «…как раз эта любовь ко всем кровоточащим ранам в ее душе добавила новую, которая болела сильнее других».

Höchste Liebe – это буквально созвучие евангельскому «Нет выше той любви…» Жертвуя собой, Инге Астен не исчезает в небытии, а возносится на новый, недосягаемый для земной любви уровень – и, что самое парадоксальное, получает то, чего была лишена при жизни. Речь здесь о чувстве гораздо большем, чем простая взаимность – для своего возлюбленного Инге становится божеством, которому он поклоняется: «Он играл „Воздух“, и цветы переставали существовать, от них оставался лишь сладкий аромат, содержащий в себе ее душу, чистую душу мертвой женщины… и душа эта была счастлива». Так Инге, жертвуя собой, становится главной движущей силой, вершительницей судьбы героя, при этом едва проявившись в тексте – исключительно в виде обрывочных воспоминаний разных людей.

С равновеликим мастерством Эверс выводит на сцену (в виде полубредовых видений) образы женщин в рассказе «Распятый Тангейзер». В отличие от их безымянного соблазнителя у каждой есть имя, которое тот не забудет до самой смерти, – из его жертв они превращаются в его палачей. Он прячет свое лицо под слоем пудры – их же прекрасные черты, даже превратившись в лики смерти, будят упоительные воспоминания, и он наслаждается уготованной ему судьбой, с восторгом позволяет вершить над собой казнь.

Хмельной Тангейзер Эверса предстает перед нами на зацелованном солнцем Капри – распятым, но не раскаявшимся, он словно говорит нам: «Я ни о чем не жалею!» Это гимн гедонизму в его «оскар-уайлдовском» варианте. Таким же жадным до жизни был и сам Ханс Хайнц Эверс, наполнявший каждый свой день новыми знакомствами, открытиями, путешествиями, разнообразными занятиями и увлечениями… Трудно вообразить, сколько он успел сделать и насколько обогатил свою жизнь – и тем более повезло нам, ведь так же обширно и его литературное наследие!

Нельзя не отметить и тот любопытный эффект, благодаря которому интригующая история героев Эверса не ограничивается рамками описываемых событий, просматриваясь далеко за гранью вмещающего ее произведения. Благодаря ему мы можем пофантазировать о том, как ранее отчаянно чудил герой рассказа «Распятый Тангейзер», что и стар и млад при встрече привычно называют его безумцем – и явно не за сегодняшний шутовской внешний вид, здесь кроется нечто более эксцентричное, а может быть, и шокирующее.

Заключив хронометраж событий едва ли в пару часов, Эверс, совсем не прибегая к флешбэкам, позволил нам без труда вообразить картину жизни повесы, сластолюбца и эстета; вместил в короткий рассказ и жизнь, и смерть. Редко кто из авторов малой формы владеет таким мастерством.

Писатель, считавший себя наследником Эдгара По и Оскара Уайльда, увлекавшийся спиритизмом и оккультизмом, изучавший на Гаити культ вуду и водивший знакомство с Алистером Кроули, просто не мог избежать в творчестве мотива смерти. И хотя рассказ «Распятый Тангейзер» Эверс написал в достаточно молодом возрасте, кто нам помешает предположить, что именно такое memento mori виделось ему наиболее привлекательным и предпочтительным: картина распятия настолько прекрасна, что заставляет не страшиться неизбежного, а страстно желать его. И то верно: легендарный Тангейзер просто не может быть умерщвлен каким-то тривиальным способом и банально закопан в землю. После такого чудесного распятия он, скорее, будет уложен в хрустальный гроб, а упряжка лошадей в торжественных плюмажах навечно увезет его в дальнюю даль.

Ваша покорная слуга, работая над переводом рассказа, позволила себе еще одну смелую фантазию: коль скоро автор лишил своего Тангейзера реального имени, но облачил в наряд Пьеро, было соблазнительно примерить на него личность знаменитого русского Пьеро, русского миннезингера и такого же любителя знойного Капри – Александра Вертинского: яркий представитель богемы, любимец женщин, резкий в суждениях, полный честолюбивых замыслов, с сердцем, отравленным пьянящей поэзией о Прекрасной Даме…