Ханох Дашевский
Рог Мессии. Книга третья. Долина костей

И увлёк меня духом Своим Господь и опустил меня среди долины, а она – полна костей… И сказал Он мне: пророчествуй о костях этих и скажешь им: кости иссохшие, слушайте слово Господне! Так сказал Господь Бог костям этим: вот Я ввожу в вас дыхание жизни – и оживёте.

И дам вам жилы, и взращу на вас плоть, и покрою вас кожей… и оживёте и узнаете, что Я – Господь.

Иезекииль 37, 1–7

© Ханох Дашевский, 2022

© Интернациональный Союз писателей, 2022

Глава первая

С трудом натянув на себя кусок дырявого брезента, Михаэль съёжился в промёрзшем кузове военного грузовика, заполненном какими-то коробками и ящиками. Дорога казалась достаточно ровной, и это была не дорога даже, а проложенная в глубоком снегу, утоптанная ногами, колёсами и гусеницами колея. По ней всё время двигались войска. Но грузовик был ветераном армейского снабжения. Его подбрасывало, и Михаэль мечтал дожить до той минуты, когда дорожная пытка наконец-то закончится. А тут ещё приходилось останавливаться и пропускать воинские колонны. И места в кабине не нашлось. Его занимал немолодой интендант третьего ранга.

По железной дороге Михаэль доехал до Валдая и уже вторые сутки добирался на попутном транспорте в район Старой Руссы, где после кратковременного отдыха и пополнения была сосредоточена Латышская дивизия, в боях под Москвой потерявшая больше половины личного состава. Там, на Наре, его, раненого и контуженного, не подававшего признаков жизни, уже положили рядом с погибшими, и если б он не зашевелился – так бы и похоронили. До сих пор стоял перед глазами окровавленный речной лёд и припорошенные лёгким утренним снегом, застывшие в разных позах мёртвые тела. В ушах свистел сводящий с ума минный вой, звучал переходящий в крик голос Юриса, а его крепкие руки Михаэль продолжал ощущать на своих плечах, словно батальонный комиссар всё ещё нависал над ним, стараясь привести в чувство.

В госпитале Михаэль провёл больше месяца. Из него удачно вытащили два осколка, но последствия контузии то и дело напоминали о себе. Внезапно начинала болеть голова, накатывала тошнота, темнело в глазах, и осматривавший Михаэля интеллигентный пожилой, явно тяготившийся армейской формой военврач заключил:

– Годитесь к нестроевой, молодой человек. И то с натяжкой. Так и напишем.

С этим заключением Михаэль уехал в дивизию, не совсем ясно представляя будущее. В дороге он успокаивал себя. Конечно, в таком состоянии в окопах ему не сидеть, но и стыдиться нечего. Увлёк в атаку людей, честно выполнил свой долг, был ранен. Ну а должность в батальоне найдётся, ведь он не один. У него есть Юрис. Михаэлю и в голову не приходило, что обстановка могла измениться и многих из тех, кого он знал, уже нет.

До расположения своей части Михаэль добрался к ночи. На борьбу с холодом ушёл весь день, а теперь, ко всему, прибавился ещё голод. Ему мерещилась большая миска горячего дымящегося супа, и Михаэль предвкушал встречу с Юрисом и обед, который тот закатит на радостях как тогда, в сентябре. Но прошло немало времени, пока он с трудом нашёл штаб батальона и приоткрыл наспех сколоченную из неотёсанных досок дверь. Она вела в приземистую избу, где располагался комбат. Надолго тут не устраивались: со дня на день ждали приказа о наступлении.

Рассчитывая увидеть Юриса и командира батальона капитана Коршунова, Михаэль вошёл в помещение и замер, глядя на незнакомого человека в накинутом на плечи офицерском полушубке. Тот, подняв голову от карты, тоже удивлённо рассматривал вошедшего.

– Кто такой?

– Заместитель политрука третьей роты Гольдштейн, – отрапортовал Михаэль. – Выписан из госпиталя, возвратился в часть.

– А почему вы докладываете комбату? – неодобрительно поинтересовался человек в полушубке. – Вы должны были явиться в роту и там доложить.

– Но я…

– Отставить! – По резкому тону нового комбата Михаэль понял, что долго ещё будет поминать добрым словом капитана Коршунова. – За неуставное поведение трое суток ареста! Доложить командиру роты!

– Есть доложить!

Приложив руку к ушанке, Михаэль выскочил наружу. Такого приёма он не ожидал. Ладно, Коршунова нет, а Юрис? И его нет? Быть не может! Наверное, где-то в батальоне или дела у него какие-нибудь в политотделе дивизии? Решив всё выяснить в роте, Михаэль отправился туда. Теперь он ни в чём не был уверен. Живы ли Меерсон и Берзиньш? Ведь смерть и война – неразлучные сёстры. О том, что и с Юрисом могло что-то случиться, Михаэль старался не думать. Отойдя от избы, он посторонился, чтобы пропустить на узкой, протоптанной в снегу тропинке встречного, но тот неожиданно остановился, вглядываясь в Михаэля. В темноте трудно было кого-либо разглядеть, но вспыхнувшая над близким передним краем ракета осветила лица, и Михаэль узнал политрука своей роты Э^́вальда Бе́рзиньша.

Через десять минут он жадно поглощал консервы и хлеб, запивая их чаем и слушая невесёлый рассказ: лейтенант Борис Меерсон погиб при форсировании Нары, а Юрис серьёзно ранен в ногу: задета кость, и он до сих пор находится в госпитале – том самом, откуда вернулся Михаэль. Вместо него комиссаром батальона назначили Берзиньша.

– Я ничего не знал, – Михаэль был потрясён и расстроен. – Что же это такое? В одном госпитале лежали, а я даже не навестил…

– В том бою меня только оглушило, – продолжал рассказывать Берзиньш, – но так сильно, что замертво свалился. Не знаю, сколько лежал. Открыл глаза, а где-то впереди «ура!» кричат. Ну, думаю, ребята мои уже на тот берег переправились. И заковылял я на ватных ногах. До реки добрался, смотрю – а льда-то нет: после мин – сплошная полынья. Только меня не испугаешь – я старый водник. Полжизни на Даугаве^[1] брёвна сплавлял. Кое-как перебрался… А комбат Коршунов – он теперь полком командует. Не нашим, другим. Майора получил… Чёрт подери! – вдруг спохватился Берзиньш. – Я тут истории рассказываю, а главное не сказал: тебя наградили медалью «За боевые заслуги». Коршунов представил: видел, как ты впереди всех по полю бежал. В политотделе дивизии твоя медаль лежит. Съездишь туда, получишь.

– Мне новый комбат трое суток ареста дал. Обратился не по уставу…

– Да, – согласился Берзиньш, – мужик он крутой. Но ты – политсостав, значит, в моём распоряжении будешь. Направлю тебя в первую роту, там командиру помощник нужен.

– У меня врачебное заключение. Годен к нестроевой. Но я…

– А ты его никому не показывай. Ты же политработник, комсомолец. Впереди должен быть, в бой людей поднимать. Ладно, спи давай. А утром – в роту.

Но с утра всё пошло не так, как было задумано. Михаэлю стало плохо, и Берзиньш испугался. Теперь он уже ни на чём не настаивал.

– Не знаю, что с тобой делать, – сказал комиссар, когда приступ закончился. – И часто у тебя такие припадки?

– Бывает. Это от контузии. Врачи говорят, что со временем станет легче. А пока…

– А пока они правильно пишут. Нельзя тебе в строй.

– Но это быстро проходит, товарищ старший политрук! – Михаэлю не хотелось создавать у Берзиньша впечатление, будто он рад уклониться от передовой. – Несколько минут – и всё. Вы же видели.

– В бою и секунды достаточно, чтоб убили.

– И что мне делать?

– Пусть наверху решают. Собирайся! Мне как раз в штаб полка надо. Вот и пойдёшь со мной.

– А трое суток?

– Поговорю с комбатом. Он у нас горячий, но понимающий. Войдёт в положение.

Штаб полка находился в соседней деревне. До неё было километра два, и всю дорогу, не слишком внимательно слушая Берзиньша, Михаэль задавался вопросом: почему с ним должны разбираться в полку? Разве нельзя всё решить в батальоне? Какая разница – строевой или нет? Кто сейчас на это смотрит? На переднем крае пригодится любой, он же не инвалид с костылём? Да, появилась возможность оказаться немного дальше от мельницы, привычно и беспощадно перемалывающей людей, но он-то не искал, где укрыться? Это Берзиньш придумал, и что с ним случилось? Вчера был такой категоричный, а сегодня… Спросить его, что ли, с какой стати он с ним возится? Но Берзиньш опередил Михаэля.

– Испугал ты меня, – сказал батальонный комиссар, когда они добрались до штаба. – Ничего не объяснил… – Михаэль не стал напоминать, что Берзиньш сам не дал ему говорить. – Хотел тебя к хорошим ребятам пристроить, а когда увидел… Боюсь, и в полку тебе нечего делать. Переговорю сейчас с полковым комиссаром, и отправим тебя, дружок, в дивизию. Там пусть думают.

Но и в штабе дивизии, расположившемся в сельской школе, Михаэль не встретил ничего, кроме удивления. Какой-то майор, к которому в конце концов его послали, закричал:

– Да что же это за командиры такие?! Ничего решить сами не могут! Или считают, что каждым сержантом штаб дивизии обязан заниматься?! У тебя какая должность была в батальоне?

– Заместитель политрука роты.

– А, так ты политработник? – Майор только сейчас обратил внимание на нарукавные звёзды снявшего полушубок Михаэля. – Тогда иди в политотдел. Это по их части.

Но и в политотделе дивизии поспешили выразить недовольство.

– Они что, не могли тебя батальонным агитатором сделать? – сказал, выслушав Михаэля, молодой блондин политрук, имея в виду комбата и Берзиньша. – Или при штабе дело найти – ты же образованный парень? Мозгами не могут пошевелить, привыкли на других сваливать. Всё ясно. Возвращайся обратно. Хотя нет – подожди пока в соседней комнате. Доложу о тебе начальству. И не завидую я твоему комиссару: нагоняй обеспечен.

Михаэль почувствовал граничащую с равнодушием усталость. Агитатором так агитатором, в штабе так в штабе. Ему уже всё равно: как решат – так и будет. Размышляя о том о сём, Михаэль задремал и очнулся, услышав хорошо поставленный командирский голос:

– Ваша фамилия? Звание?

Михаэль увидел стоящего перед ним подполковника. Вскочив, он отрапортовал:

– Заместитель политрука Гольдштейн. Явился…

– Немецким владеете? – прервал подполковник.

– Так точно!

– Хорошо. Следуйте за мной.

«Переводчиком хотят оставить в штабе. Не самое худшее», – решил Михаэль.

Они остановились перед дверью. Михаэль не знал, что за ней находится командир дивизии.

– Вот, товарищ полковник, – сказал сопровождающий, – замполитрука Михаэль Гольдштейн. Знает немецкий. После госпиталя годен к нестроевой. Но ни в батальоне, ни в полку ему не нашли применения.

– С полком и батальоном позже разберёмся. А вас, – обратился полковник к Михаэлю, – мы командируем в штаб армии. Большая немецкая группировка окружена под Демянском. Полагают, что будет много пленных, понадобятся переводчики. У нас в дивизии такие люди есть, а в других подразделениях не найти. Где вас ранило?

– Под Наро-Фоминском, товарищ полковник.

– Ян Янович, – подал голос подполковник, – замполитрука награждён медалью. Разрешите вручить?

– Где медаль?

Подполковник извлёк коробочку.

– Сам вручу, – сказал полковник. – И меня под Наро-Фоминском ранило, – добавил он, глядя на Михаэля. – Тоже недавно из госпиталя.

Внезапно Михаэль подумал о том, что не знает, как себя вести. На церемониях вручения наград он никогда не присутствовал. Под Таллином не награждали. Но не потому, что герои отсутствовали, а потому что в постоянно сжимавшемся кольце обороны было не до того. Только благодарность иногда выносили перед строем. И что отвечали? Служу народу? Нет, там было ещё какое-то слово…

Тем временем полковник, держа в руке коробочку с медалью, обратился к Михаэлю:

– За мужество, проявленное в боях под Москвой, награждаетесь медалью «За боевые заслуги»! Поздравляю, товарищ, – полковник на секунду запнулся перед фамилией Михаэля, – товарищ Гольдштейн!

Повисло неловкое молчание.

– Служу трудовому народу! – произнёс наконец-то вспомнивший нужные слова Михаэль.

– Волнуется, – заметил подполковник. Он не скрывал удовлетворения. Из штаба армии три раза напоминали, что ждут переводчика, однако полковник Вейкин тянул с этим. Несмотря на готовящееся наступление, дивизия испытывала недостаток во всём, и, конечно же, в людях. Каждый человек был на счету, и никого не хотелось отдавать на сторону. Сегодняшнее напоминание, самое грозное, командарм сделал лично по телефону, и после этого подполковнику Па́эгле дали час, чтобы решить вопрос. Оказавшийся без дела Михаэль подвернулся вовремя. Вскоре он снова находился в кузове грузовика, пробиравшегося по заснеженной колее. И опять в кабине не было места, но на этот раз там сидел не хмырь-интендант, а молодая женщина-военврач. В своё время она работала в Рижской еврейской больнице и хорошо знала доктора Гольдштейна. Только сын доктора понятия об этом не имел и лишь мельком взглянул на случайную спутницу. В кузове у Михаэля был другой попутчик, донимавший его не меньше, чем холод.

Выйдя от командира дивизии, Михаэль вновь почувствовал себя плохо. Потемнело в глазах, сдавило виски, и он остановился, пытаясь справиться с припадком. Остановился посреди коридора и вначале даже не почувствовал, что его трясёт и ругает наткнувшийся на него офицер. У Михаэля не было особых семитских признаков, но этот старший лейтенант каким-то чутьём угадал его происхождение.

– Ты что, слепой, Рабинович? Не выспался? Глаза протри! Встал посередине, как столб!

С трудом понимая, что происходит, Михаэль попытался освободиться от вцепившихся в него рук. Это удавалось плохо, но мучитель сам разжал объятия.

– Едрёна вошь! Набрали тут кого ни попадя! Что это с ним? – обратился он к кому-то рядом.

Сумрак, застилавший глаза, начал рассеиваться, и Михаэль увидел стоящего напротив лейтенанта.

– Вот твои документы, – сказал лейтенант, не отвечая старлею. – Скоро подойдёт машина. И в самом деле – что это с тобой?

– Голова закружилась. Последствия контузии.

– А контузило где? – участливо поинтересовался старший лейтенант. Он был навеселе, о чём свидетельствовал, помимо поведения, не слишком резкий, но ощутимый запах перегара. – В тыловом обозе?

Михаэль сдерживался из последних сил. Он не понимал, почему подвыпившего офицера не стараются задержать. Лейтенант попытался разрядить обстановку:

– Поздравляю с наградой.

– С наградой? – уткнулся в грудь Михаэля старлей, демонстрируя удивление и разглядывая видневшуюся из-под расстёгнутого полушубка медаль. – А за что наградили? За то, что в штабе штаны просиживал?

– За героизм в боях под Москвой, – ответил за Михаэля штабист. – Напрасно вы так, товарищ старший лейтенант. Или хотите сказать, что у нас в дивизии награждают зря?

– Ничего я не хочу сказать, – угрюмо буркнул старший лейтенант. – Когда, говоришь, машина будет? Нас тут двоих в штаб армии командировали: меня и евреечку чернявую из медсанбата.

И снова перевёл взгляд на Михаэля:

– А с тобой мы ещё увидимся.

Так и получилось. В машине, не спуская с Михаэля цепкого взгляда, старший лейтенант как ни в чём не бывало продолжил начатую тему: