Гест застегнул свои шерстяные портки, получше подтянул их, немного гордый собой и опьяненный от переполняющего его вожделения. Но потом он взглянул на ребенка и увидел, что тот открыл глазик – маленький бог любви, который второй глаз отдал за то, чтоб Гест очутился в объятьях прекрасной обольстительницы. Значит, малыш Ольгейр все видел? Это для него не вредно? Нет, черт возьми, ребенок мог смотреть только прямо вверх, думал Гест, когда я кончал; они глядели друг другу в глаза: маленький божок и большой Бог на небе. Сам Гест застукал Купакапу с Маллой-мамой на чердаке лавки, когда ему было шесть лет. Он не понял, чем они занимались, но его душа обрадовалась их занятию, ему показалось, что это логично. И после этого сердце мальчика признало Маллу своей настоящей матерью.
Гест поднял ребенка – белый сверток пеленок в белоснежных камнях под белесым небом, и подумал о том, как только что исторгнул из себя что-то белое. Сейчас все побелело, конечно же, скоро придет смерть…
Почему ему такое взбрело на ум?
Он поломал над этим голову и продолжил свой путь. Когда он вышел из-под утеса, то заметил, что народа на склоне горы больше не было. Значит, он эпатировал 78 470 человек? Он действительно тешил свою похоть перед всем народом? Он не мог сказать наверняка. Он даже не мог сказать, точно ли видел всех этих людей. Тут все слилось: ви́дение и виде́ние, потаенное и воплощенное, снег и бред. А может, и это семяметание – всего лишь фантазия?
Он улыбнулся всей этой мешанине, а также ребенку у себя на руках и пошел к хутору: собственная мужская мощь придала ему бодрости, а святость младенца – силы.