Цитаты из книги «Феноменология зла и метафизика свободы»

Но стремлюсь ли я быть понятым в понимании? Или я стремлюсь добиться своего? – а это уже совсем иное дело. Как известно, согласно Б. Ф. Поршневу, язык возник отнюдь не для адекватной передачи мысли. Если бы это было так, люди бы и твердили как попугаи бессмысленные: увидит зеленую траву и говорит: «Трава зеленая», увидит, что снег идет и говорит: «Снег идет». Язык интонирован, причем интонация первична по отношению к лексике – недаром и ребенок-то сначала усваивает интонацию, лишь потом – лексику. Язык возник не для передачи мысли, а чтобы чего-то добиться от ближнего, чтобы он сделал то, что мне нужно. А для этого мне вовсе не нужна адекватная передача

Применим к терроризму и категорический императив И. Канта: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Он еще лучше ложится в основание терроризма – террорист хочет, чтобы максима его воли приобрела всеобщий характер. Удивительно, но факт, что борцы с терроризмом убедительно и наглядно подтверждают это. Действия Израиля по отношению к палестинцам, США в Афганистане, России в Чечне демонстрируют, как борцы с терроризмом действуют фактически теми же самыми методами

Иначе говоря, любое насилие есть конфликт воль, и для его реализации необходимо наличие хотя бы двух воль, а разрешается этот конфликт путем недобровольного подчинения одной воли другой…

случае «нечаевщины» и ее поздних последователей в духе народовольцев и российских эсеров, удар был направлен на отдельных противников, как бы многочисленны они не были – речь шла об индивидуальном терроре.

государства как института имеющего право на насилие

понимание власти как легитимного насилия

разум коренится не в силе, а в генетической слабости человека, неспособного к инстинктивному поведению, лишенного его программы.

Таким образом, хотя счастье и является следствием благоразумия, сам разум к счастью не ведет

Дело философов объяснять мир и не дай Бог им браться за его переделку. В конечном счете сам разум оказывается вещью сомнительной и весьма проблематичной. Так, несмотря на отстаиваемую им идею разумности доброй (свободной) воли, Кант подчеркивал, что разум не дает пути к счастью, наоборот – уводит человека от «истинной удовлетворенности» в мир все большего «количества тягот и забот». Поэтому, отмечает Кант, «у многих людей, и притом самых искушенных в применении разума, если только они достаточно искренни, чтобы в этом признаться, возникает некоторая степень ми-зологии, т. е. ненависть к разуму… Поэтому они в конечном счете не столько презирают, сколько завидуют той породе более простых людей, которая гораздо более руководствуется простым инстинктом и не дает разуму приобретать большое влияние на их поведение»[92]. Кант относится к разуму, как Пьер Безухов, завидующий цельности и природной простоте натуры Платона Каратаева, не разъединенной рефлексиями просвещенного разума. По истине, разум и счастье – две вещи несовместные.

Как в математической теории множеств, социальный человек понимается как элемент некоего множества, объединяемого лишь каким-то общим свойством – в данном случае – подчиняется какому-то принципу или закону.