© Григорий Корюкин, 2025

ISBN 978-5-605-27103-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Боже, храни Камчатку
(повесть)

Вместо предисловия

«Мы выбрали сами

на север,

на запад, на юг,

на восток.

Мы жизнь расписали

на серые, длинные ленты дорог.

Они нас манили,

вели за собой,

как испытанный друг

от встречи до встречи,

от встречи до встречи,

от разлук до разлук!»

(Е. Шунько)

Геологи умеют ценить содержание. Каждую пробу они хотят видеть богатой. Геологи понимают толк в красках. Попробуйте сквозь вспышки интерференции увидеть под микроскопом нужные минералы. Геологи – до мозга костей мечтатели, вечные искатели несбывшейся удачи. Геологи – как перелётные птицы. Каждую весну их тянет в поле. Это необъяснимый зов работы. Также как каждую осень их манит в уют: расслабиться и оторваться по полной. Геологи много пишут. Так уж повелось – не держать же в себе все впечатления.

Не знаю, что окрылило меня и заставило стать геологом. Сибирские просторы? Томская школа? Превосходные преподаватели Томского политехнического института? Жажда новизны? Восхождения на самые высокие вершины Памира? Вниз хождения в глубь самых знаковых пещер Сибири и Кавказа? Изнурительные походы по вулканам Камчатки или череда похождений по студенческим общежитиям города Томска, где я, как отец-основатель спелеологического клуба «Аида» – вечно влюблённый, вещал о походах, горах и пещерах благодарной первокурсной аудитории.

В студенчестве меня все звали Гриня. Чего греха таить? Я учился в перерывах между походами, песнями и лесными кострами. Меня два раза исключали из института. Первый раз, когда в ноябре мы вернулись из похода по вулканам Камчатки. К моему изумлению, я увидел приказ о своём отчислении. Я недоумевал. Разве это справедливо? После стольких скитаний студентов-мытарей по неведомой Ойкумене, вместо триумфальной встречи нас берут и так запросто выгоняют вон из института! Я тогда влетел в кабинет замдекана Геологоразведочного факультета ТПИ, с вопросительно-восклицательным воплем:

– За что?

– Как за что? За опоздание на учёбу. Учиться надо, Гриня Камчатский, а не вулканы покорять! – улыбаясь, промолвил он. – Пиши объяснительную. В следующий раз шутить не буду. Благодари своего покровителя профессора Черепнина.

Заведующий кафедры геологии и разведки руд редких и радиоактивных элементов, профессор Владимир Константинович Черепнин был действительно наш бог. Его изречение «лучше недобдеть, чем перебдеть» передавалось студентами из поколения в поколение. Он был строг, настойчив, принципиален. Как скульптор, он лепил из нас «мозговитых» геологов-практиков. Он любил нас самозабвенно. Никогда не сдавал, всегда защищая своих безалаберных редкачей «до последнего патрона».

Второй раз меня отчислили за неучастие в ремонте учебного корпуса №10. В 1971 году я вернулся с восхождения на гору Белуха, самой высокой точки Сибири. Но не успел я скинуть рюкзак с плеча, как мне сообщили, что на десятом корпусе красуется огромный красный плакат, на котором белыми буквами выведена моя фамилия с лозунгом «Григорий – разгильдяй и прогульщик! Таким у нас не место!» Это был конец. Потому что такие плакаты писались по указанию комитета комсомола.

Но меня опять спас профессор В. К. Черепнин: как потом выяснялось, он ходил к проректору и ректору ТПИ и просил дать мне ещё один, последний шанс. И я отделался очередным выговором.

Я очень благодарен нашим преподавателям и наставникам. Они, как могли, помогали нам: вытягивали в сессии, оберегали от бед, незримо формируя из нас геологов. Их знания и дух впитывались по каплям в наши неугомонные мозги и души. Никто не знает, но многие наши туристические походы финансировал профессор К. В. Радугин. А сколько сил и времени отдали нам Г. А. Иванкин, А. И. Баженов, С. С. Ильинок, А. В. Аксарин и др., которые, не щадя здоровья, до глубокой ночи вдалбливали в нас свои знания!

Но самое главное: мы не состоялись бы как настоящие геологи, если бы в нашей жизни отсутствовал город Томск. Я скажу больше. Над городом Томск существует незримая аура. Здесь все излучает какую-то духовную энергетику. И люди стойкие, чувствительные – всё чувствуют достаточно остро. Здесь даже трава шелестит и колышется иначе, как-то мягко и призывно. Лес ярче. Листва зеленее. Цветы пахучее. Деревянные дома теплее. Снег искрится как-то особенно. Небо пронзительно глубокое и чистое. Песни звучат звонче и душевнее. Женщины – сердечнее, нежнее, красивее. Томск для меня как Оптина пустынь для православного. И если раньше Томск прозвали Сибирскими Афинами, то сейчас я бы его назвал студенческим Иерусалимом.

А наши студенческие общежития геологов – Усова, 13А и Пироговка, 18 – как две пристани на обочине Млечного пути. Вот почему в наши годы на лестницах этих зданий собирались многочисленные сборища студентов – петь песни. Наши песни. О том, как «люди идут по свету», как «лето уходит на юг», какая «сырая тяжесть в сапогах», и что «я иду-иду-иду и путь держу на север», и какая незабываемая «Кодарская осень», а также «Баксанская осень», и как «трещит Сахалинский мороз», и как дует «ветреный Баргузин», и что «ты геолог, словно ветер на закате, на рассвете, тоже ходишь, что-то ищешь по планете».

Песни, как молитвы в храме, соединяли и наполняли нас. В них высвечивались наши желания, обострялись чувства. И томил, звал куда-то в несбыточное, вечный горн наших беспокойных генов, доставшийся нам от первопроходцев Сибири и Русской Америки.

Душа от песен рвалась любить, мечтать, странствовать, жить в дебрях, во льдах, на кручах, в океанах.

Вот почему после окончания института я выбрал море – палубную жизнь морского геолога. Нет, это не крик души. Во всём виновата песня, которая вдруг развернула меня в сторону просоленного простора морских миль: «Лишь оставь ты мне горы, да моря-океаны, и к жизни бродячей ты меня не ревнуй!» Я представлял себе горы, сияющие вдали заснеженных берегов и огромные индиго-синие просторы штормового моря, омывающего грозные скалы.

Каждое поле – это отметина на душе: восторг от очередной твоей геологической карты, труд, друзья, сказочная красота природы и новая страница в виде открытия или производственного отчёта. И в памяти всплывают поля: первое золото Камчатки и кипящие от лосося реки. Алые контрастные закаты, мёртвый посёлок Кихчик на берегу Охотского моря, лесотундра заросшая белыми грибами, и мои письма друзьям с золотым песком в конверте.

Или кромка льда в Баренцевом море со стойбищами моржей и тюленей и наши первые аномалии над будущими крупными газоконденсатными месторождениями на шельфе Сахалина.

И ночное оледенение судна, когда несмотря на морскую качку и болезнь, с ног сшибающий ветер, все выходили рубить и откалывать лёд с мачт и бортов корабля, чтобы судно не кувыркнулось в море вблизи Новой Земли.

Или самое яркое поле в Уссурийской тайге, когда меня, молодого специалиста, с отрядом забросили в верховья реки Ван-чин. И в первую же ночь у нас тигры разорвали и съели всех наших собак. Деликатес у них оказался собачий. А потом нас кошмарили весенние пожары. Горела сухая тайга. И мы окапывали очаги пожарищ, чтобы не сгореть. И здесь же была построена моя первая автодорога от трассы до нашего участка – тогда я шёл впереди, делая зарубки на деревьях, а за мной шли два бульдозера и крушили деревья. А я затаптывал одинокие цветы женьшеня, не зная, что иду по золоту. Нитка дороги через горные ущелья и перевалы соединила нас с Большой Землёй. Где Уссурийская тайга бессовестно обнималась с Японским морем.

А как ярко в полнеба сияет закат над морем Лаптева и тужились тяжёлые волны, ломая торосы льда в бескрайнем Чукотском море.

Вы знаете, что чувствует геолог, когда над ним на 360 градусов сияет небосвод звёздного неба в пустыне Кызыл-кум? А ты лежишь на песке и устало загадываешь желания, провожая засыпающим взглядом бесконечный звёздный ливень. И слушаешь, как шуршат, извиваясь в мёртвых барханах, вблизи твоей головы ядовитые змеи. И там же вспоминаются глаза, полные слез у косули-джейрана во время ночной охоты, когда автомобиль с включёнными фарами догоняет по такыру усталую косулю, она останавливается и, повернувшись навстречу горящим фарам, обречённо бредёт, прощаясь с жизнью – вся в слезах, прямо на выстрелы охотников. После участия в убийстве этой косули я никогда не брал с собой в маршруты ружье.

И одно из последних полей, подаренных мне судьбой, были джунгли Индии в штате Мизорам. Когда синева утренних отрогов Гималаев тонула в тумане влажного воздуха после первого тропического ливня. Когда утром в джунглях тебя встречают несметное количество птиц, бабочек, жуков, москитов, наполняя день музыкой. Хищники, змеи и ящерицы спали. Насекомые буйствовали. Обезьяны драли на верёвках нашу одежду. А у повара индуса варились кофе и завтрак. Где-то внизу нас ждали уже джипы, чтобы везти на маршруты. И хотелось невольно воскликнуть:

– Хорошо-то как! Господи! Мне кажется, что природа одушевлена! Что она своей красотой, воздухом, звуками, запахами, солнцем входит в тебя, и ты становишься её живой клеткой. Тебе хочется говорить с ней, вдыхать, глотать, чувствовать, жить. Она проникает в тебя, и твоя душа наполняется благодарностью и счастьем. И я был благодарен судьбе, что она сделала меня геологом.