Гр. Горяченков

Далекое и близкое

Десять дней из жизни Сталина
22 июня – 2 июля 1941 года

Несмотря на то, что в заголовок этих заметок вынесено имя человека, возглавлявшего в годы Великой отечественной войны Красную Армию и работу тыла, Коммунистическую партию большевиков, которая стала организатором победы советского народа в смертельной схватке с фашизмом, они – не о И. В. Сталине.

Эти заметки – о правде и лжи, вероятно, о беспримерной в мировой истории кампании клеветы. Клеветники, отечественные и зарубежные, вписывают в биографию И. В. Сталина любые измышления – было бы только погрязнее, позловеще. Одна из самых любимых ими тем – И. В. Сталин в первые дни войны. На рубеже 90–х ушедшего века неисчислимая свора антисоветчиков, в которой выделялись голоса бывших пропагандистских работников КПСС, день и ночь, если принять во внимание радиопередачи, обрабатывала массовое сознание. Миллионы людей оказались даже не в состоянии задать себе вопрос: а такое могло быть? Бесспорно, эта антисоветская акция, а она именно антисоветская, а не антисталинская, как это представляется на первый взгляд, дала ее организаторам столь блестящий для них результат потому, что началась еще в советское время, в условиях, когда ее инициаторов, уважаемых в обществе людей, мало кому приходило в голову заподозрить в заурядной подлости.

Комментаторы сборника документов «Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне», подготовленного к печати Федеральной службой безопасности РФ и Академией ФСБ РФ, совершенно справедливо отмечают, что «зеленый свет» безудержному потоку антисталинских измышлений дал Н. С. Хрущев. За хвост выпущенной им грязной утки потом, во время «перестройки», уцепилось бог весть какое количество антисоветчиков – от трехзвездного генерала с двумя учеными степенями Д. А. Волкогонова до безвестных провинциальных шавок. Но хрущевские инсинуации в сознание советских людей стали внедрять еще лет за двадцать до «исследований» Волгонова и еже с ним. В самом конце 60-х годов писатель А. Б. Чаковский опубликовал растиражированный затем в нескольких миллионах экземплярах роман «Блокада». Он так описал душевное состояние Сталина и его поведение. Сообщение Молотова после встречи с послом фон Шуленбергом о том, что Германия объявила Советскому Союзу войну, «застало Сталина на его пути в дальний угол комнаты…он круто повернулся…Казалось, что Сталин сбился с пути, заблудился, потерял зрение. Он сделал несколько неуверенных шагов. Потом все так же, будто ничего не видя перед собой, подошел к столу и медленно, точно ощупью, опустился на свободный стул. Он сидел ссутулившись, опустив голову, положив на стол набитую, но так и не зажженную трубку.

….Потом, ни на кого не глядя, поникший, ссутулившийся вышел из здания, сел в машину и уехал в свой кунцевский дом.

Никто не знал, о чем думал Сталин в течение последующих нескольких десятков часов. Его никто не видел. Он не появлялся в Кремле. Никто не слышал его голоса в телефонных трубках. Он никого не звал…. Что же делал, о чем думал этот, казалось, всесильный и всезнающий человек в те долгие, страшные часы? Об этом можно только гадать».

К сожалению, мы и сегодня не знаем в полном объеме о том, чем занимался Сталин в те дни. Но гадать, что делал и о чем думал Сталин «в те долгие, страшные часы», то есть в часы якобы самозаточения на кунцевской даче, не стоит. Таких часов просто не было. Все эти дни Сталин напряженно работал – и на даче, и, главным образом, в Кремле. А о чем он думал? А о чем думаем мы все, когда перед нами встают какие-то вопросы? О том, как их решить.

Выпущенную через три года после смерти Сталина утку «коммунист № 1», как иногда называл себя Хрущев, он затем «поселил» в своих мемуарах. В Советском Союзе их впервые опубликовал в 1990 году журнал «Вопросы истории. В них, в частности, есть такие строки: «Война началась. Но каких-нибудь заявлений Советского правительства или же лично Сталина не было… Сейчас-то я знаю, почему Сталин тогда не выступил. Он был совершенно парализован в своих действиях и не собрался с мыслями… Он находился в состоянии шока». Несомненно, для антисоветской поросли 90-х годов «воспоминания» Хрущева также стали источником клеветы.

Хрущев впервые выступил со своими обвинениями в феврале 1956 года. Это его выступление обычно называют – с умыслом или по неведению – докладом на закрытом заседании ХХ съезда КПСС. Это не так! Хрущев на XX съеде партиии доклад о культе личности Сталина не делал. Он выступал с ним после избрания нового состава ЦК, который избрал его Первым секретарем. Когда была исчерпана повестка дня и делегаты съезда потеряли свои делегатские права. То есть он выступал не на заседании XX съезда партии, а перед его делегатами после окончания работы съезда. Если бы Хрущев осмелился выступить с этим докладом на самом съезде, перед выборами новых членов ЦК, то о дальнейшей судьбе докладчика, да, пожалуй, и Советского государства можно – воспользуюсь выражением писателя Чаковского – только гадать.

Доклад Хрущева был опубликован в СССР в 1989 году в третьем номере «Известий ЦК КПСС». Так что познакомиться сейчас с обвинениями Хрущева, подчас просто вздорными, нетрудно. Но выступление содержало «много запальчивых отступлений, не вошедших в распространенный впоследствии… текст». Это воспоминание принадлежит консультанту, затем заместителю заведующего Отделом культуры ЦК КПСС И. С. Черноуцану: «Запальчиво и захлебываясь читал Хрущев…. С особой ненавистью и ожесточением говорил Хрущев о Сталине. Он объявил его, впавшего в состояние глубокой депрессии, прямым и главным виновником поражения на фронтах в первый период войны… Никита с яростью кричал: Он трус, паникер. Он ни разу за всю войну не выехал на фронты».

По существу, Хрущев, не произнося этих слов, обвинил главу правительства Сталина в преступном бездействии, приведшем к тяжелейшим последствиям для страны. Сегодня многие из обвинений, с которыми Хрущев обрушился на Сталина в феврале 1956 года, а затем повторил в своих мемуарах, разоблачены как откровенная ложь. Первый серьезный удар по хрущевским измышлениям нанес в середине 70-х годов маршал Г. К.Жуков.

И все–таки клеветникам неймется. Есть такой историк Г. А. Куманев, он сейчас академик Российской Академии наук. В изданной им в 2001 году книге «Рядом со Сталиным» опубликованы беседы с человеком, прожившим жизнь «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича» – А. И. Микояном, состоявшиеся в 70-е годы. Микоян у академика Куманева «вспоминает»: «В субботу, 21 июня 1941г., поздно вечером мы, члены Политбюро ЦК партии, собрались у Сталина на его кремлевской квартире. Обменялись мнениями по внутренним и международным вопросам. Сталин по прежнему считал, что в ближайшее время Гитлер не начнет войну против СССР… Мы разошлись около трех часов ночи, а уже через час меня разбудили: война! Сразу же члены Политбюро ЦК собрались в Кремлевском кабинете у Сталина. Он выглядел очень подавленным, потрясенным. Обманул-таки подлец Риббентроп, несколько раз повторил Сталин. Все пришли к выводу, что необходимо выступить по радио. Предложили это сделать Сталину. Но он сразу же наотрез отказался. Сталин был в таком подавленном состоянии, что действительно не знал, что сказать народу… На следующий день Молотов предложил ехать к Сталину, чтобы решить все эти вопросы. Молотов, правда, сказал, что у Сталина такая прострация, что он ничем не интересуется…Увидев нас, он буквально окаменел. Голова ушла в плечи, в расширенных глазах явный испуг. (Сталин, конечно, решил, что мы пришли его арестовывать)…»

«Эластичный» Микоян, ненавидевший Сталина и пресмыкавшийся перед ним, так мог говорить. Но Куманев как историк, которому ко времени пубикации «воспоминаний» Микояна было известно, что он лжет, обязан был снабдить публикацию своим комментарием. Но в книге Куманева нечто подобное говорит и В. М. Молотов: «Ведь Сталин был живой человек, и на какое-то время неожиданные события его буквально потрясли и ошеломили. Он в самом деле не верил, что война так близка». Молотов этого не говорил Куманеву. В противном случае надо допустить, что в многочисленных беседах с писателем Ф. И.Чуевым он говорил неправду. А Молотов свидетельствовал, что Сталин «не был наивным человеком, не был таким простодушным простаком, что его всякий мог…», что они, конечно, «знали, что к этой войне надо быть готовым в любой момент, а как это обеспечить на практике?», что «все эти дни и ночи, он, как всегда, работал, некогда ему было теряться или дар речи терять».

Отсчет военного времени обычно ведется с вечера 21 июня – с того часа, когда в кабинете Сталина было решено дать директиву военным советам западных военных округов. Незадолго до совещания – за полчаса, за час? – Жукову позвонил начальник штаба Киевского военного округа М. А. Пуркаев и доложил о перебежчике, который утверждал, что немецкое наступление начнется утром 22 июня. Жуков немедленно сообщил о звонке Сталину. Последний вызвал его и наркома С. К. Тимошенко в Кремль…

Согласно записям в «тетрадях» дежурных секретарей Сталина они вошли в его кабинет в 20 час. 50 мин. О Тимошенко можно сказать, что он вернулся: нарком находился у председателя СНК с 19 час. 05 мин. до 20 час. 15 мин. У Сталина уже собрались Молотов, К. Е. Ворошилов, Л. П. Берия, Г. М. Маленков. До них Сталин принял Н. А. Вознесенского, Кузнецова (видимо, наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова) и И. А. Сафонова, начальника мобилизационно-планового отдела Комитета Обороны при СНК СССР. Одновременно с Тимошенко и Жуковым пришел С. М. Буденный, а около 10 вечера – Л. З. Мехлис.

А что было до этих часов? Днем Сталин принял московских руководителей А. С. Щербакова и В. С. Пронина и приказал им задержать секретарей райкомов на рабочих местах. «Возможно нападение немцев», – объяснил он, об этом пишет адмирал Кузнецов со слов Пронина. О том, что Сталин на встрече с Щербаковым и Прониным предупредил их о возможном нападении немцев, свидетельствует и управляющий делами СНК Я. Е. Чадаев. Около 7 вечера ему об этом рассказал Н. А. Поскребышев, заведующий особым сектором ЦК КПСС, канцелярией Генерального секретаря ЦК партии и личный секретарь Сталина Он же сказал Чадаеву, что «хозяин…только что разговаривал с Тюленевым. Спрашивал у него, что сделано для приведения в боевую готовность противовоздушной обороны». Адмирал Кузнецов так же пишет, что И. В. Тюленев, бывший в те дни командующим Московским военным округом, сообщил ему об этом разговоре. А днем было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о создании группы резервных армий, передислоцированных в мае-июне в западные районы из внутренних регионов в порядке подготовки к отражению немецкой агрессии.

На Политбюро было также заслушано сообщение НКО СССР о состоянии противовоздушной обороны. На заседание вызывались и некоторые руководители наркоматов оборонных отраслей промышленности. Все они получили указание о принятии дополнительных мер по выпуску военной продукции. Запись посетителей кабинета Сталина 21 июня заканчивается фразой: «Последние вышли – 23.00».

Определить с большей точностью, когда Сталину сообщили о начале войны, пока невозможно. Доподлинно даже неизвестно, что делал Сталин в четыре утра – время, когда, считается, началась война. Разговоры о том, что он в эти минуты спал, как и информация об обсуждении директивы, получила распространение после публикации мемуаров Жукова «Воспоминания и размышления». Он пишет, что около четырех утра по приказу наркома обороны позвонил на дачу Сталина: «К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец слышу сонный голос дежурного генерала… Минуты через три к аппарату подошел И. В. Сталин».

Однако по воспоминаниям наркома Военно-Морского Флота Кузнецова Сталин узнал о нападении Германии на Советский Союз несколько раньше, даже раньше, чем ему сообщил о нем начальник Генерального штаба. Адмирал рассказывал, что, получив сообщение о бомбардировке Севастополя, он «немедленно взялся за телефонную трубку и доложил Сталину о том, что началась война. Через несколько минут мне позвонил Г. М. Маленков и спросил: Вы представляете, что Вы доложили Сталину?

– Да, представляю. Я доложил, что началась война!

Вслед за этим позвонил Тимошенко Он не был удивлен. Видимо, был подготовлен к этому».

К сожалению, ситуацию тех предутренних часов различно описывают не только разные авторы, но и одни и те же. Информацию о телефонном звонке наркома ВМФ Кузнецова Сталину я взял из интервью адмирала, которое он дал Куманеву в 1973 году. Куманев опубликовал его в книге «Рядом со Сталиным». Но Кузнецов и сам написал книгу. В полном объеме она вышла лишь после его смерти (он умер в декабре 1974 года), но в предисловии к ней есть фраза, которая говорит, что над воспоминаниями о первых днях войны автор работал в 1966 году: «И сейчас, четверть века спустя, я отчетливо помню трагический вечер и ночь на 22 июня 1941 года».

Как следует из самих воспоминаний, эпизод о звонке Сталину в его памяти не сохранился. Больше того, Кузнецова пишет, что он не разговаривал со Сталиным. Звонил, но не дозвонился до него. В 3 часа 15 минут он позвонил в кабинет Сталина. Дежурный ему ответил, что Сталина нет, а где он ему неизвестно. А на слова наркома том, что у него для Сталина сообщение исключительной важности, ответил, что ничем помочь не может. После разговора с дежурным в Кремле Кузнецов позвонил коллеге – наркому обороны Тимошенко и рассказал о докладе командующего Черноморским флотом Ф. С. Октябрьского о налете немецкой авиации. Реакция наркома обороны показалась Кузнецову несколько странной, и он спросил: «Вы меня слышите?» «Да, слышу». «В голосе Семена Костантиновича, пишет Кузнецов, не звучит и тени сомнения, он не переспрашивает меня. Возможно, не я первый сообщил ему эту новость.»

Переговорив с Тимошенко, Кузнецов вновь пытается связаться со Сталиным: звонит по разным номерам. «Ничего не выходит», – пишет Кузнецов. И опять звонит в Кремль: «Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это же война!» Дежурный отвечает: «Доложу кому следует». Доложил дежурный о начале войны почему-то Г. М. Маленкову, человеку в партии, как известно, и в то время не последнему, но бывшего тогда только кандидатом в члены Политбюро. Маленков был раздражен и недоволен: «Вы понимаете, что докладываете?» Больше Кузнецову никто не позвонил, поэтому в 10 часов он поехал в Кремль. «Кругом было тихо и пустынно. Не застав никого в Кремле, вернулся в наркомат», – вспоминал о том дне адмирал.

Какому Кузнецову можно верить? Тому, который давал интервью Куманеву? Или тому, который написал книгу? Не знаю. После того, как я прочитал воспоминания флотоводца, из которых временами ложь просто выпирает, мне не хочется верить ни тому, ни другому.

А бывший сотрудник правительственной охраны А. Т. Рыбкин в своих воспоминаниях приводит рассказ шофера Сталина П. Митрохина. По его словам, «в 3.30 22 июня я подал машину к подъезду дачи в Кунцеве. Сталин вышел в сопровождении В. Румянцева какой-то тяжелой походкой, тяжело дыша через нос. Это был выходной день, но Сталин еще не ложился спать». Рассказ водителя Рыбкин дополняет свидетельством одного из сотрудников личной охраны Сталина П. Лозгачева: «В 3–40 Сталин появился в Кремле. Впереди его шел Петр Горундаев. Сразу погасили в Кремле уличное освещение. Вскоре появились С. Тимошенко и Г. Жуков».

Несколько иначе рассказывал о той ночи писателю Ф. И. Чуеву Молотов. По его воспоминаниям члены Политбюро собрались у Сталина около двух ночи, а немецкого посла Шуленбурга он «принимал в пол-третьего или в три ночи, думаю, не позже трех часов… И Жуков с Тимошенко прибыли не позже трех часов. А то, что Жуков это относит ко времени после четырех, он запаздывает сознательно, чтобы подогнать время к своим часам. События развернулись раньше». А члены Политбюро находились у Сталина, между прочим, еще до звонка посла… Молотов по поводу попыток Чуева внести полную ясность в этот вопрос сказал: «Что вы держитесь за пустяковую часть этого дела? Все, конечно, интересно, и эти детали можно уточнить, но они не имеют значения». Кстати, в «дневнике Молотова» существует запись его беседы с немецким послом с точным указанием времени: «Прием германского посла Шуленберга 22 июня 1941 г. в 5 час. 30 мин. утра». Только вот в чем заковыка: запись в своем дневнике Молотов даже… не видел, о чем и свидетельствует надпись на документе старшего помощника наркома иностранных дел С. П. Козырева: «тов. Молотов не смотрел».

Молотов, как будто, прав: ну какое принципиальное значение может иметь точное время звонка Жукова Сталину, время приема Молотовым германского посла, эти минуты, ну, час-другой… «Пустяковая часть» продолжавшейся 1418 дней и ночей войны… Однако, оказалось, имеет. Именно несовпадения деталей в воспоминаниях людей, тех же Жукова и Кузнецова, других, которые что-то знали, что-то делали, что-то слышали или что-то говорили в те дни, несоответствие некоторых их рассказов записям в так называемых «тетрадях», как иногда называют журналы учета посетителей Сталина, «антисталинисты» используют для того, чтобы навести тень на Сталина в те рассветные часы.

Да что часы! Под сомнение ставится, с явным утвердительным уклоном, даже само нахождение Сталина в Москве в первую неделю войны! Он-де в эти дни в Сочи пребывал, где должен был встретиться с представителем… Гитлера. Это что, бред психически ненормального человека? Возможно. Злобный антисоветизм может лишить и разума. Один антисоветчик, Джеймсом Форрестолом звали, так перепугался русского нашествия (а, между прочим, был в Америке военным министром), что и лечение не помогло: выбросился из больничного окна. Американскому психу не удалось никого убедить, в том, что русские пришли в Вашингтон. Удалось ли российским форрестолам убедить колго-либо из своих читателей и слушателей в том, что Сталин поехал на Кавказ встречаться с представителем фюрера не знаю, но убеждают старательно. И доказательств у них – тьма! Такие, например: если бы Сталин был в Москве, то его соратники должны были поступить так-то; если бы Сталин был в Москве, то он должен был сделать то-то и то-то… Молотов говорил, что Сталин принимал участие в редактировании его выступления по радио 22 июня, а сталинской правки на тексте нет!.. Значит, Сталин не редактировал его?