Писатель и самоубийство

Прелюбопытная, как бы кощунственно это ни прозвучало, вещица. Григорий Шалвович Чхартишвили, видимо слегка подустав от своей немалой коллекции масок, а может просто дав немного отдохнуть другим своим эго, решил отбросить развлекающую составляющую своего творчества и в очередной раз порадовал своей тягой к строгой систематике и подробной классификации. Даже тема человека и самоубийства не явилась преградой к тому, чтобы разложить ее по разным полочкам и всевозможным отсекам. Очень интересный монолог автора раскрывает некоторые аспекты этой темы, над которыми я и не задумывался раньше. Но главное, чем книга привлекает, - это тема писательского самоубийства. Небольшие, если не сказать крошечные, истории знаменитых и не очень литераторов со всего света, объединенные одной лишь мыслью, одним исходом, одной жаждой. Тут интересна даже не сама идея самоубийства гениев различной величины, а то, что этот шаг совершило столько людей одного орудия труда, то, что очень многие явления окружающей действительности способны толкнуть на этот шаг. И нет никакой разницы в количестве смелости или трусости, размере гонорара или толщине написанных книг. Писатели тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо, а убивают себя лишь люди. Ну не об этом речь. Очень о многих писателях слыхом не слыхивал, о многих захотелось узнать, многих захотелось почитать или перечитать.
Даже не пытаясь оценить произведение с какой-либо профессиональной стороны, скажу, что чтение доставило удовольствие и впечатлило объемом проделанной работы, особенно энциклопедия "литературцида", хотя иногда и хотелось услышать мнение другого автора, способного облечь эту тему в преинтереснейшую обертку.

Самоубийство - самый страшный грех. Акунин пытается рассмотреть это явление как объект интереснейшего исследования, и у него это получилось. Книгу нельзя читать несовершеннолетним и людям с неуравновешенной психикой, потому что соблазн велик. Написано увлекательно и конкретно.
Из представленных эссе узнала для себя много нового. Учебник по данному предмету я бы не осилила, а писатель смог так непринуждённо и легко подать очень тёмную тему.
Соглашусь, что у творческих людей нервы оголены, и они больше склонны перепадам настроения, что может привести к самовольному уходу из жизни.
Много писать не буду, потому что лучше прочитать и самому сделать вывод. Книга достаточно интересная.

Сначала показалось, что из названия можно смело убрать слово «писатель», ибо самоубиваются в книге не только творцы, а все подряд. Это добросовестное исследование (не роман) на мрачную тему, прочитанное летом, под ярким солнцем, оказалось совсем не мрачным, а именно добросовестным трудом дотошного ученого. Много исторических фактов, широкий охват темы. Но постепенно нарисовался и «писатель»!

У каждого автора (почти) наступает момент, когда он берется за тему писательства и либо делает творцом очередного главного героя, либо пишет напрямую учебник или советы молодым коллегам, либо ограничивается эссе с размышлениями. В крайнем случае излагает, как сам начал писать. У Акунина размышления о писательстве и писателях запрятаны в этой книге, как изюм в булке. Вот что получается, если немного наковырять.

«Творчество — профессия опасная и заниматься ею могут только люди, у которых изначально не все в порядке с инстинктом самосохранения. Мир художника анормален, патологичен. Творческие профессии вредны для здоровья».

«Что здесь отправной пункт, а что следствие — бог весть. То ли творческий дар становится порождением психической аномалии, причудливым цветком, расцветшим на патологической почве; то ли безумие обращается расплатой за чрезмерную творческую вибрацию души».

«Всякий человек обладает неким запасом психической и нервной прочности. Персональные чаши терпения весьма разнятся по своей емкости — от бездонной бочки до напёрстка. У творческой личности этот сосуд совсем мал. Каждая падающая в него капля — не мелочь, а событие, обретающее значение символа. Когда несчастья или даже просто неприятности сыпятся сплошной капелью, писатель слышит в этом дробном речитативе зловещий рокот судьбы».

«Интеллигенция» и «народ» (оставим кавычки, чтобы обозначить авторское недовольство этими некорректными определениями) традиционно находились в ситуации неразделенной любви первой ко второму, что, в общем, естественно: душа может любить тело, к которому приписана, но телу на душу наплевать».

«С Богом у художника — каким бы религиозным он ни был – отношения тоже небезмятежны. Все дело в том, что у творческого человека проблема со смирением — оно несовместима с избранной им профессией. А без смирения какая уж богоугодность? Творческий человек может весь лоб себе расколотить о каменные плиты церковного пола, но все равно в глубине души останется еретиком, вечно сомневающимся в существовании Бога или, по крайней мере, в правильности Его законов и действий».

«Из всех людей искусства писатель особенно уязвим. Над ним всегда висит подозрение в шарлатанстве — если не со стороны читателей, то в собственных глазах. Художник умеет рисовать, скульптор умеет ваять, композитор тоже, слава Богу, консерваторию заканчивал — их профессионализм очевиден. А писатель владеет только словом, только знает буквы. Как и все остальные. В периоды депрессии писатель чувствует себя самозванцем, вжимает голову в плечи, боясь услышать торжествующее: «А король-то голый». Король и сам не уверен, что он одет. Отсюда уже упоминавшаяся болезненная чувствительность к критике».

«Опаснее всего то, что магическая сила художника зависит не от него самого, а от некоей внешней силы, перед которой он беззащитен. Не столь важно, как он эту силу называет — Богом, Демоном, Музой или Вдохновением. Когда она есть, творческий человек чувствует себя неуязвимым и всемогущим, ему кажется, что он небожитель и пребудет таким всегда. К несчастным собратьям но цеху, разуверившимся в себе и наложившим на себя руки, в такие минуты художник относится свысока».