Шантарам

Дорогой друг! Пишу тебе из окопа. Подозреваю, что многичисленная армия поклонников этой книги будет в ярости. Наконец-то закончились 16 дней моих мучений и я дочитала таки эту книгу размером с телефонный справочник. Хитрецы-издатели наверняка используют грязные методы гипноза и нейролингвистического программирования, потому что разумного объяснения бешенной популярности этой книги у меня нет. Если исходить из утверждения на обложке

"Человек, которого "Шантарам" не тронет до глубины души, либо не имеет сердца, либо мертв, либо то и другое одновременно.".
Джонатан Кэрролл

диагноз ясен, я - бревно бессердечное.

Возможно, дело в том, что я не люблю индийские фильмы. Между ними и книгой много общего. Она так же затянута, ГГ, конечно же, благороден, но страдает самолюбованием, всё очень пафосно и слезовыжимательно, и совершшшшшшенно уморительные драчки. Ну не верю, не верю я, что если человека избивают бамбуковыми палками с расщепленным концом несколько часов подряд, в несколько рук, и несколько смен избивающих (так как прежние притомились) то он может выжить и не стать даже калекой. Потом весь в кровяке он валялся в тюремной грязи со всеми признаками сепсиса, но все чудом прошло стоило ему только промыть раны. Ну что за бред.
Подозреваю, что в детстве маленького Дэвида Робертса заперли одного в комнате на неделю, а из развлечений оставили один толковый словарь, что, несомненно, отразилось в его творчестве. Он узнал много новых слов и решил обязательно использовать их при случае. Блеснуть, так сказать, эрудицией.

Когда я поцеловал ее, грозы, назревавшие в глубине ее глаз, разразились в наших ртах, а слезы, струившиеся по ее пахнущей лимоном коже были слаще меда, продуцируемого священными пчелами в жасминовом саду Храма Момбадеви.

Я мог бы так и остаться лежать лицом в грязь с бешено колотящимся, словно передающим земле свой сейсмический ужас сердцем, если бы не моя лошадь.

Нож, воткнутый в грязное жилистое горло, как приток в русло реки.

-Спасибо, - ответила она, глядя на меня с такой страстной интенсивностью, что сердце у меня стало колотиться о грудную клетку.

Я могу таким образом сюда полкниги переписать. Через 30 страниц подобного текста я была готова рыдать кровавыми слезами из жалости к себе и своему потерянному времени. Но так как книгу мне подарили, то надо было дочитать как минимум из уважения к дарителю.

Затем маленький Грегори решил стать окулистом, что-то там видимо не сложилось, но любовь к глазам никуда не делась. Это слово встречается по три раза на странице, и иногда описания глаз принимают весьма причудливые формы.

Мои глаза отправились в свободное плавание без руля и без ветрил по океану, мерцавшему в ее невозмутимом твердом взгляде. Ее большие глаза поражали своей интенсивной зеленью. Такими зелеными бывают деревья в ярких живописных снах. Таким зеленым было бы море, если бы оно могло достичь совершенства.

Красивый, как Омар Шариф в день своего тридцатилетия, смертельный, как подкрадывающаяся черная пантера, с глазами цвета песка на ладони за полчаса до захода солнца.

Я в который раз попытался мысленно подобрать природный эквивалент зеленого пламени в ее глазах. Мне приходили на ум опалы, листва и теплые морские отмели на коралловых островах. Но живые изумруды ее глаз в золотистой солнечной оправе сияли мягче, намного мягче. В конце концов я нашел естественную зелень, идеально соответствовавшую цвету ее прекрасных глаз.

В глазах его набухли красные прожилки, как на кулаках у боксера

Глаза его были такого же цвета, какой приобретает песок у тебя на ладони за несколько минут до того, как солнце опустится за морской горизонт.

И пусть в своем мнении я буду так же одинока, как "моджахед на вершине горы на часовом посту в ночь перед решительным боем", зато честна перед собой, как доблестный Шантарам и моя сердечная мышца не будет тревожить меня в темный предрассветный час.

Еще с первых строк этой книги я влюбилась в ее терпкий, чувственный слог. Яркие краски Бомбея окружили меня плотной стеной, помогая забыть об окружающей зимней серости каждый раз, когда я открывала эту волшебную книгу, полную чудесных контрастов. Никогда прежде мне не хотелось в Индию так сильно, чтобы увидеть ее живьем, так, как ее увидел автор, вместе с печальными трущобами, горделивыми высотными домами и крохотными деревеньками…

Ладно, выдыхайте. На самом деле, все просто ужасно. Ужасно от первой буквы и до последней сноски. Начнем с примечаний. Джаггернаут оказывается просто статуей Кришны, типичные немецкие междометия исковерканы, приключения проститутки, поведанные на немецком, зачем-то в русском варианте изменены. Не буду вдаваться в грязные подробности, чтобы ненароком не оскорбить кого-нибудь упоминаниями члена всуе, но, тем не менее, смею надеяться, что даже нежные натуры не рады обнаруживать перевод «лепестки фиалки» в примечании к слову «Scheiße», следовательно, внезапная цензура вызывает некоторое недоумение.

Но главный тут, конечно, авторский текст. О, это похоже на медленную извращенную казнь, где человека топят в меду. Раздражает до аллергического почесывания. Не буду голословной. Готовьте кулечки, я отсыплю вам парочку приторных карамелек авторской мудрости!

Я смотрел на окружающий насквозь промокший мир и думал о той реке, что течет в каждом из нас, где бы мы ни жили. Это река наших сердец, наших сердечных желаний. Это чистая, глубочайшая истина, показывающая нам, кем мы являемся и чего можем достичь.

А? Еще?

Истина в том, что нет хороших или плохих людей. Добро и зло не в людях, а в их поступках. Люди остаются просто людьми, а с добром или злом их связывает то, что они делают – или отказываются делать.

Очень красиво, правда?

Но можно сказать, что после того, как мы покинули море, прожив в нем много миллионов лет, мы как бы взяли океан с собой. Когда женщина собирается родить ребенка, у нее внутри имеется вода, в которой ребенок растет. Эта вода почти точно такая же, как вода в море. И примерно такая же соленая. Женщина устраивает в своем теле маленький океан. И это не все. Наша кровь и наш пот тоже соленые, примерно такие же соленые, как морская вода. Мы носим океаны внутри, в своей крови и в поту. И когда мы плачем, наши слезы – это тоже океан.

Это плохо, отчаянно плохо. Плюсом кое-как можно посчитать только линейную композицию – тонуть в меду читатель будет прямо вниз, сворачивать в липкие ароматные субстанции флэшбеков и оригинальных сюжетных решений не придется. В остальном же – беспросветный ужас. Притянутая за уши псевдофилософия, появляющаяся в самых неожиданных местах, растянутые косноязычными сравнениями предложения («прутья грудной клетки» это вам не фунт панира!) , повторы-повторы-повторы одних и тех же эпитетов и описаний, сомнительное авторское самолюбование и похожие на марионеток герои. Все они красивы и обаятельны до тошноты, если речь о зарплате, то учтите, бедняжки-индусы получают не доллары, а центы, центы, центы, а не доллары, главный герой способен пережить любые повреждения и травмы без особых усилий, главари разных бандитских шаек сплошь мудрые и власть капает с кончиков их усов, в глазах каждого прохожего можно утонуть, а улыбкой дышать как воздухом. И все эти деревянные чурбанчики пляшут на фоне картонной Индии, полной добродушных прокаженных и укуренных монахов. Ни то, что автор хочет рассказать читателю, ни то, как он это делает, не вызывают радости совсем.

А если еще и учесть размеры произведения, становится мучительно больно за бесцельно прожитые часы. Слава статуе Кришны, это уже закончилось, прошло, оказалось позади, миновало и уплыло на реке жизни прочь от меня. Спляшу, нарядившись в зеленое, как мои глаза на берегу северного моря в рассветный час, сари и тысячу звонких браслетов, на угольках вымышленных бомбейских притонов, и моя рыжая как шерсть грустной осенней лисицы в сумерках понедельника коса, пропитанная кокосовым маслом, будет сиять в сто тысяч раз ярче самой искренней индийской улыбки.

*удаляется, напевая*
Пам-парам Шантарам
Очень распрекрасный срам
Пам-парам Шантарам
Наказание глазам...

Я никогда не думал, что автобиографическая книга о жизни бомбейского гангстера по концентрации приторно-карамельной ванильности может превзойти признанных мастеров романов для чувствительных барышень. А вот может, жизнь, оказывается, внезапна и удивительна. С другой стороны, в фаворе сейчас типажи самые разные, но неизменно нетривиальные - от лондонского детектива через скандинавского бога к эльфийскому королю. Чем необычнее то есть, тем лучше. Всякие там лётчики, моряки и прочие простые романтики забыты, это уже прошлый век. А вот герой Робертса, то есть, простите, сам Робертс, в общем и целом годится. Он сразу и мыслитель, и романтик, и любовник, и опасный криминальный тип, и интеллектуал, и альтруист, и гуманист и чёрт знает, кто ещё. Гений, плейбой, филантроп, миллионер, ага. Такой, значит, персонаж, который может откусить человеку кусок щеки или выдавить глаз, а потом долго плакать над умершим щеночком. Тонко чувствующая натура, способная при случае разбивать людям черепа, это ли не идеал? Понятно, что многое автор о себе приврал, но всё равно пробиваться через все эти тонны самолюбования физически тяжело. Сначала-то нота была взята верная, и Лин напоминал мне этакого керуаковского бродягу-симпатягу, но потом что-то сломалось, и началась монотонная штамповка глав. Герой куда-то пошёл, с кем-то поговорил, что-то сделал, непременно порефлексировал и закончил главу лирико-философским отступлением на пару страниц. Довольно скоро я насобачился просматривать эти кладези мудрости по диагонали, чтобы не слишком укарамелиться, но и не пропустить удачные моменты, которые, скажу справедливости ради, всё же были. Глобальный сюжет и вообще магистральная интрига появляются в книге непозволительно поздно, что непростительная ошибка для огромадного кирпича, не блещущего ни интересными мыслями, ни ярким языком.

Сюжет, на самом деле, лучшее, что есть в книге. Ни история любви, ни размышления о боге и смыслах бытия, ни поиски духовного наставника и отца в лице старого мафиози меня не впечатлили. Это скучно, наивно, банально. Индия картонна, нарисована какими-то смазанными штрихами и по подлинности примерно соответствует болливудскому фильму с танцами и плясками. В книге есть момент, когда один гангстер пересказывает другим сюжет нового хита. Спасаясь от полиции, предприимчивый вор прячет украденный бриллиант в вещах красавицы-танцовщицы и пытается потом завоевать сердце девушки, чтобы подобраться поближе и забрать украденное назад. Братки внимательно слушают, после чего один из них интересуется, почему герой сразу не пристрелил девушку. Ну а чего, просто, быстро, эффективно. И, главное, жизненно. Вот так авторские философские писания, подозреваю, и соотносятся с суровой правдой жизни. В Бомбее Робертс бил людей, барыжил валютой, поддельными паспортами, а потом и героином. Роковая любовь, обаяние и искренность трущоб, улыбка Прабакера, сцена на поезде и прочая милота почти наверняка вымышленна. В пользу этого говорит и совершенно книжная, изящно выстроенная многоходовка Кадера. В жизни так не бывает, слишком уж всё сюжетно для роковой игры случая.

На самом деле, Робертс очень хорошо почувствовал витающую в воздухе идею идеального романа об авантюристе-мечтателе. В этом есть, несомненно, что-то подлинно трогательное и одновременно кинематографичное. Эстетика востока, глубокие переживания и чувства, эмоции напоказ, контраст небоскрёбов и лачуг бедноты, яркие краски одежд, витающий в воздухе запах пряностей, танцы и музыка, переплетённые тела влюблённых на песке у моря, кровь, смерть и медведи. Но Робертсу банально не хватило таланта и умения вовремя остановиться. Он украл, вытащил эту историю из этих ваших чертогов разума - ноосферы - коллективного бессознательного и на живую нитку пришил к собственной жизни, распял, можно сказать, на кресте гвоздями. Пришпил, чёрт его дери, эту эфемерную красоту к своим грабежам, пробитым черепам и героину, как бабочку к куску картона. Вор, грабитель! Неслучайно мы почти ничего не знаем о прошлом героя, о том, что случилось с его семьёй. Неслучайно скрыт от нас и финал истории - арест, катарсис, раскаяние, примирение с собой. Ничего этого не было, Робертс совсем не тот, кем хочет казаться, его попросту взяли с поличным, нашли героин, стопку фальшивых паспортов и отправили на нары. Нет там никакого духовного поиска, книга кончается тогда, когда у автора выходит запас придуманных картинок из жизни своего идеального героя. Иногда перед сном я придумываю себе новую жизнь. Вероятно, в тюрьме Робертс от нечего делать тоже придумал себе идеальную жизнь-оправдание и присвоил её.

А самое смешное, как по мне, то, что наиболее увлекательные и талантливо выписанные фрагменты - про кровь, смерть, героин, пробитые черепа и кровавую рану вместо лица. То, что действительно прожито, вырезано на кости, выблевано и выплакано кровавыми слезами. То, что и вправду было. Но Робертс не хочет себе такой жизни, не хочет признать себя соучастником, грабителем, наркоманом и наркоторговцем. Он хочет быть Шантарамом, философом и интеллектуалом. И что? Я вот хотел бы быть великим певцом, как Фредди Меркьюри, чтобы собирать стадионы плачущих от восторга обожателей, чтобы люди в самые страшные моменты своей жизни включали мои песни, и им становилось хоть чуточку лучше. Вы, я уверен, тоже чего-то такого хотите. Вот и Робертс, он в своём праве мечтать и даже вправе попытаться уже постфактум с помощью этой своей книги дотянуться, допрыгнуть до несбывшегося, сделать неслучившееся правдой и памятью. Но это не книга гения и не книга о праведнике, ни разу. Простите.