ГЛАВА I

Мой брат Фрэнк – очень практичный мальчик. Я могу быть предвзятым, но мне почему-то кажется, что нет ничего лучше, чем близкий личный контакт с действующими вулканами, чтобы научить молодого человека благоразумию, хладнокровию и способности приспосабливаться к обстоятельствам. «Том», – сказал он мне, пока мы стояли и наблюдали за странной компанией на палубе, поглощающей таро-пасту, как неаполитанец глотает длинные нитки макарон: «Не думаешь ли ты, что если нам придется так долго жить в туземной хижине и питаться этим портвейном, то мы могли бы также приспособиться к их манерам и обычаям, какими бы они ни были, при самой удобной возможности?»

«Разве ты не слышал, мой дорогой мальчик, – сказал я, – что написал морской офицер, когда его попросили доложить Адмиралтейству по этому самому вопросу о нравах и обычаях жителей островов Южного моря? «У них нет никаких манер, – ответил он со спартанской краткостью, – а их обычаи отвратительны».

«Ни капельки», – быстро ответил Фрэнк в своей веселой манере. «Что касается меня, то я думаю, что эта липкая, пастообразная штука, которую они едят пальцами, хотя она немного тяжелая, выглядит как настоящее варенье, и я бы предпочел пообедать чем-то подобным здесь, на палубе, из местного калабаса, чем спуститься и съесть цивилизованную еду ножом и вилкой в той убогой, душной маленькой каюте».

Признаюсь, лично мне он не очень понравился. Будучи космополитом, я возражаю против пальцев вместо ложек. Мы были на борту королевского гавайского почтового парохода Liké Liké, грузоподъемностью 500 тонн, из Гонолулу в Хило, на острове Гавайи; и, должен признать, более странной группы, чем туземцы на палубе, я никогда не видел во всех своих странствиях, по морю или по суше. Крошечный пароход был построен на самом деле специально, чтобы удовлетворить все вкусы, будь то дикари или цивилизованные люди. Внизу находился салон, где регулярные обеды по европейскому образцу хорошо подавались смуглым полинезийским стюардом в белой льняной куртке тем роскошным особам, которые предпочитали принимать их в этой ортодоксальной манере. Но неискушенные туземцы в своих живописных нарядах, твердо веря в истинность пословицы о том, что пальцы созданы раньше вилок, больше любили носить с собой в корзинах свою простую еду. Они устраивали пикник на палубе веселыми кружками, смеялись и разговаривали во весь голос (когда их не укачивало море), сидя на корточках на своих циновках из сплетенной травы вокруг семейной миски для таро. Из этого общего блюда родители и дети, юноши и девушки ели все вместе, каждый ловко окуная указательный палец в липкую массу, а затем поворачивая его, как можно было бы скрутить кучу полусырой ириски, пока они благополучно не приземлялись внезапным вращением в своих благодарных ртах. «Должно быть, это ужасно вкусно», – задумчиво продолжал Фрэнк, голодным взглядом разглядывая сомнительную смесь. «Им это, кажется, так нравится, иначе, конечно, они бы не облизывали свои пальцы! Хотелось бы мне сейчас завязать дружбу с некоторыми из этих любезных светлых туземцев и заставить их разделить с нами свой обед. Интересно, как они называют эту свою драгоценную штуку?»

«Мы называем это таро», – ответил один из ближайшей группы, к нашему большому удивлению, на совершенно хорошем и понятном английском. «Хотите попробовать? Очень вкусно. Мы будем рады, если вы попробуете. Гавайцы всегда гордятся тем, что могут оказать гостеприимство дружелюбным незнакомцам».

Она была хорошенькой юной девушкой восемнадцати лет, которая говорила, гораздо светлее по цвету лица, чем большинство других туземцев вокруг, и она сидела с высоким, смуглым, серьезным на вид старым гавайцем за калабашем странной пастообразной смеси, вид которой так привлек благосклонное внимание Фрэнка. Говоря, она немного отодвинулась в сторону, чтобы освободить нам место на своей циновке, как будто они все играли в «Охоту на тапочек»; и Фрэнк, чьей ошибкой, я должен признать, никогда не была застенчивость, тут же, без всякого смущения, как портной, присел на корточки на палубе рядом с ней и с большой благодарностью принял вежливое предложение окунуться в миску таро.

«Честное слово, Том», – сказал он, неловко запихивая в рот большой кусок странного на вид теста, – «это первоклассная еда, когда вы ее распробуете. Немного кисловато, конечно, но так же хорошо, как блины. Если вы собираетесь кормить нас таким образом на островах, сэр», – добавил он, поворачиваясь к суровому старику, «я не думаю, что мы будем торопиться снова бежать».

«Принеси еще еды, Кеа», – вежливо прошептал девушке смуглый старый гаваец на английском, который был не так хорош, как ее собственный, но все же очень бегло, «и спроси джентльмена», слегка поклонившись мне, «не будет ли он столь любезен присоединиться к нам за нашим скромным обедом».

«Я буду только рад», – ответил я, чрезвычайно удивленный и с некоторыми угрызениями совести из-за моего неудачного замечания о манерах и обычаях, которые я никогда не ожидал, что кто-либо из туземцев на борту поймет. «Я уверен, что будет гораздо приятнее принимать пищу здесь, на палубе, чем спускаться в этот душный и жаркий салон внизу».

Когда я сел, девушка Кеа взяла с собой симпатичную корзину из плетеных пальмовых листьев и достала из нее несколько кусков сушеной рыбы, немного холодной жареной свинины, палочку или две сахарного тростника, несколько свежих апельсинов, только что сорванных с дерева, и соблазнительную выставку бананов и хлебных плодов. Фрэнк и я были достаточно старыми моряками и достаточно старыми путешественниками, чтобы роскошно питаться такими превосходными продуктами; действительно, мы только что прибыли на острова из Сан-Франциско последним почтовым пароходом, и свежие фрукты были для нас большой роскошью; в то время как после столь долгого путешествия по открытому Тихому океану мы ничего не думали об этом приятном маленьком летнем круизе между прекрасными частями этого вулканического архипелага.

Совместная трапеза – это прекрасное знакомство. В течение десяти минут мы все четверо были в прекрасных отношениях друг с другом. Кеа представила нам смуглого старика как своего дядю Калауа, гавайского вождя старинного рода, имеющего некоторое превосходство, чей дом был примечателен тем, что располагался выше по склонам великого вулкана Мауна-Лоа, чем любой другой на всем острове. Сама она, как она дала нам понять случайными взглядами, была полукровкой по рождению, хотя выглядела едва ли такой же смуглой, как многие европейцы; ее мать была единственной сестрой Калауа, а ее отец – капитаном английского китобойного судна; но оба они умерли, добавила она со вздохом, и теперь она живет со своим мрачным старым дядей у самой вершины великой пылающей горы. Она рассказала нам очень много о себе, фактически в качестве вступления, с обычной откровенностью простых, неискушенных детей природы, и в ответ задала нам множество вопросов, желая узнать, поскольку мы не были ни миссионерами, ни китобоями, ни сахарными плантаторами, ни торговцами, чем, черт возьми, мы могли бы заниматься на Гавайях.

«Ну, – сказал я с улыбкой веселья, – вы действительно сочтете это очень забавным, когда я расскажу вам, в чем дело. Мы приехали, чтобы провести наблюдения на Мауна-Лоа».

«Чтобы провести наблюдения!» – ответила Кеа с легким трепетом торжественного благоговения в своем приглушенном голосе. «О, не говори так. Это… это так опасно». И она робко взглянула в сторону своего дядюшки.

Калауа быстро поднял на нас подозрительный взгляд. «Наблюдения на Мауна-Лоа?» – воскликнул он очень суровым тоном. «На нашем великом вулкане? Научные наблюдения? По правде говоря, человек поступает неразумно, если пытается слишком много совать нос и вынюхивать что-то о Мауна-Лоа!»

«О, тебе не нужно бояться», – смеясь, ответил Фрэнк. «Они нужны, Том? Это далеко не первый наш опыт извержений. Мой брат – ужасный знаток вулканов, ты знаешь. Он видел десятки; и его послала исследовать этот, в частности, Британская ассоциация содействия развитию науки. Я его помощник-эксперт, без жалованья. Звучит ужасно грандиозно, не правда ли? Но мы хотим весело провести время на Гавайях. Расходы оплачены, все найдено; и ничего не остается, как спуститься в кратер и осмотреться. Мы рассчитываем прекрасно провести время. Нет ничего, что я люблю так, как действительно хороший вулкан».

Но, несмотря на восторженный взгляд Фрэнка на этот вопрос, я сразу понял, что упоминание о цели нашего визита на Гавайи сразу бросило тень уныния на Кеа и ее дядю. Старик, казалось, стал угрюмым и угрюмым; Кеа была скорее огорчена и опечалена. Остальная часть нашей трапезы прошла менее приятно. Только когда мы начали жевать зеленый сахарный тростник вместе в качестве десерта, настроение Кеа вернулось. Она смеялась и снова говорила с родным добродушием, показывая нам, как обдирать и чистить свежий тростник, и весело подшучивая над нами, потому что из-за нашей английской неловкости кусочки волокна безнадежно застревали между передними зубами. И все же я не мог не подозревать, что что-то немного тяготит ее разум. Очевидно, они были либо обижены, либо расстроены тем, что мы думаем о научном наблюдении Мауна-Лоа. Я много думал о том, считают ли они гору слишком священной вещью, чтобы пытливая наука совала туда свой нос, или же они просто считают ее слишком опасным кратером, чтобы смелый исследователь мог небрежно вмешиваться в нее. Если это было только последнее, меня это не сильно волновало. Фрэнк и я были в полном владении скверно настроенными вулканами и слишком хорошо знали их трюки и манеры, чтобы хоть немного их бояться. Я действительно занимался изучением их проявлений последние шесть лет; и Фрэнк, который был рожден, чтобы сталкиваться с опасностью, присоединялся ко мне во всех моих экспедициях и исследованиях с тех пор, как он стал достаточно большим, чтобы нести рюкзак.

Однако в течение дня я случайно оказался с хорошенькой маленькой Кеа около носа парохода, пока ее дядя медленно расхаживал по квартердеку, погруженный в разговор с гавайским знакомым. Это была изящная молодая девушка с венком из желтых цветов, обвитым по тихоокеанскому обычаю вокруг ее широкой соломенной шляпы, и еще одной гирляндой из малинового гибискуса, легко наброшенной, как шарф, на одно изящное плечо. Она робко оглянулась, чтобы проверить, находится ли Калауа далеко от слышимости; затем, убедившись, что она в безопасности, она сказала мне тихим, полушепотом: «Если бы я была вами, мистер Хессельгрейв, я бы отказалась от идеи исследовать Мауна-Лоа».

«Откажитесь от этого!» – закричал я. «Да ведь это же совершенно невозможно! Я специально проделал весь этот путь из Англии, чтобы посетить его. Неужели гора так уж опасна?»

Голос Кеи стал еще тише. «Это более чем опасно», – сказала она очень нервно. «Это почти наверняка смертельно».

«Как же так?» – спросил я. Меня было не так-то легко напугать.

Она колебалась мгновение. Затем она ответила с выражением боли и полуиспуга: «Никто на Гавайях не окажет вам никакой помощи».

«Почему нет?» – спросил я. «Они все так ужасно боятся вулкана?»

«Не вулкана», – ответила Кеа с явным благоговением в голосе, – «а Пеле, Пеле. Хотя, полагаю, вы никогда даже не слышали о Пеле!»

«Никогда!» – повторил я, беззаботно смеясь. «Просвети мою тьму. Кто он, или что это?»

«Это не он и не оно», – ответила гавайская девушка тихим голосом. «Это она, если это кто-то есть. Пеле – богиня, которая живет, как когда-то верил наш народ, в огненной пещере у подножия Мауна-Лоа!»

«Чушь!» – ответил я, забавляясь явным суеверием девушки. «Я думал, вы все здесь давно обратились. Вы же не хотите сказать, что ваши люди продолжают верить в такую детскую чушь, как боги и богини?»

Голос Кеи стал тише, чем когда-либо, и она огляделась вокруг себя испуганным взглядом. «Мы не поклоняемся им, вы знаете», – ответила она извиняющимся тоном, почти себе под нос; «но мы не можем не верить, что там кто-то есть, конечно, какое-то сверхъестественное существо, когда мы слышим, как Пеле стонет, стонет и рыдает среди ночи, или видим, как она выбрасывает огромные раскаленные камни и потоки лавы, когда злится». Она помолчала мгновение, затем добавила таинственно, торжественно вполголоса. «В этом что-то должно быть. Мой отец это знал. Он был одним из самых храбрых и искусных китобоев во всем Тихом океане, и он всегда говорил, что в этом что-то есть».

У меня не хватило духу ответить ей тем же. Я не считал капитана китобойного судна неоспоримым авторитетом в таком вопросе науки; но я не мог позволить себе помешать трогательной вере бедной девушки в высшую мудрость ее покойного отца; поэтому я гуманно воздержался от враждебной критики. «А ваш дядя?» – спросил я после короткой паузы.

Кеа, казалось, была почти напугана этим вопросом. «Мой дядя», – сказала она, шаркая, – «хорошо знает одно – что, согласно твердой традиции наших предков, если нога белого человека когда-либо ступит на внутренний пол дома Пеле, то сам белый человек должен в тот же день навлечь на себя гнев богини. Это может быть правдой, а может быть и ложью: но, во всяком случае, так нам говорили наши отцы».

Я снова рассмеялся. Она была так нелепо и глубоко серьезно настроена по отношению ко всему этому. «В таком случае», – сказал я с легким поклоном, – «я могу составить завещание немедленно и оставить свое имущество ближайшим родственникам, поскольку все зависит от меня. Я собираюсь сам исследовать кратер, и, вряд ли нужно вам говорить, Фрэнк будет меня сопровождать. Мы заедем как-нибудь утром к парадной двери и оставим визитку этому ужасному Пеле. Надеюсь, леди будет вежлива и будет дома, чтобы принимать посетителей».

Девушка вздрогнула. «Тише», – закричала она с испуганным лицом. «Не говори так. Не говори больше об этом. Ты не знаешь, что говоришь. Мой дядя идет. Я бы ни за что на свете не хотела, чтобы он нас услышал. Мы, конечно, больше не верим в Пеле. Но я надеюсь, что ты никогда не попытаешься исследовать кратер».

В этот самый момент старый вождь Калауа, который давно был глубоко погружен в разговор со своим другом на корме, очевидно, обсуждая какую-то серьезную тему, подошел и присоединился к нам. Он поклонился еще раз, приближаясь, со странной старой дикой гавайской вежливостью; ибо вежливостью манер эти тихоокеанцы могли бы дать очки большинству образованных англичан. «Я подумал», сказал он, вытаскивая сигару и обращаясь ко мне, «что если вы и ваш брат действительно хотите исследовать Мауна-Лоа, то вам не будет лучше, чем приехать и остановиться в моем доме на вершине горы. Это ближе всего к вершине любой другой горы на острове, и это будет удобное место для вас, чтобы всегда начинать ваши исследовательские экспедиции. Вы сэкономите на долгой дороге вверх по склонам. Могу ли я рискнуть предложить вам гостеприимство скромной гавайской крыши? Это хороший теплый дом, построенный в европейском стиле – его построил мой английский зять, отец Кеа; и я думаю, мы сможем сделать так, чтобы вам было так же комфортно, как и любому другому на Гавайях. Вы согласны? Что скажете?»

«Вы, конечно, позволите мне платить за наше питание и проживание?» – вопросительно ответил я. «В противном случае я не должен был бы так далеко посягать на вашу любезную снисходительность».

Старый туземец тут же выпрямился с оскорбленным достоинством. «Я вождь», – ответил он с тихим ударением. «Кровь великого Камеамеа Первого течет в моих жилах. Когда я приглашаю вас в свой дом, я приглашаю вас как своего гостя. Не оскорбляйте меня, умоляю вас, предлагая мне деньги!»

Я чувствовал, что действительно задел гордость старого вождя и оскорбил его чувства, поэтому я поспешил извиниться, используя самые лучшие выражения, которые я мог придумать, и заявить, что у меня нет ни малейшего намерения каким-либо образом пренебречь его щедрым предложением. «В Англии, – продолжал я, – мы не привыкли, чтобы нас принимали совершенно незнакомые люди в таком княжеском стиле щедрого гостеприимства».

Калауа поклонился. «Хорошо», – ответил он с величественным достоинством. «Приходите ко мне домой, и вы получите все, что мой дом предлагает бесплатно. Можем ли мы ожидать, что вы остановитесь у нас? Мне и моей племяннице будет величайшим удовольствием в жизни, уверяю вас, принять вас».