© ООО ТД «Издательство Мир книги», 2011

© ООО «РИЦ Литература», 2011

* * *

Часть четвертая. Бедствия Эгера

1

Если в небесах есть книга, в которую записывают историю венгерцев, то следующие восемь лет должны быть записаны так:

1545. Турки взяли Буду, Эстергом, Фейервар, Сегед, Ноград, Хатван, Веспрем, Печ – почти вся страна в руках турок.

1546. Турки поделили Венгрию на пятнадцать санджаков^[1]. Уцелели только Верхняя Венгрия и один-два комитата на границе с Австрией.

1547. Венгерцев обирают не только турки, но и австрийцы.

1548. По всей стране распространяется вероучение Лютера и Кальвина. Венгерцы враждуют не только с турками и австрийцами, но и меж собой.

1549. Турки забирают под видом дани все, даже детей.

1550. Войска румын и турок двинулись в наступление на Эрдей. Монах Дёрдь за несколько дней выставил ополчение в пятьдесят тысяч человек. Румын разбили. Турки убрались вон.

1551. Королева Изабелла покинула Эрдей. Монах Дёрдь убит из-за угла.

Наступил 1552 год.

Сизым налетом покрывались шопронские сливы и поспевали подсолнухи. Однажды в солнечный ветреный день Эва Борнемисса вышла после обеда на веранду своего дома и стала разбирать мужнино платье. Она искала одежду какому-то юноше, уезжавшему на чужбину.

С тех пор как мы расстались с Эвой, она немножко пополнела, стала женщиной. Лицо, правда, еще сохраняло девичью белизну и бархатистость, но в милых кошачьих глазках не было уже прежней плутовской улыбки. Черты выражали кротость и спокойный ум.

– Вот вам, Миклош, даже два наряда, – сказала она школяру, разложив на столе поношенный костюм из узорчатого шелка вишневого цвета и будничный полотняный костюм. – Этот вам еще широковат. Но, может быть, через несколько месяцев будет как раз впору.

– Благодарю, благодарю вас, ваша милость! – пролепетал Миклош, зардевшись от радости.

– Правда, шелк кое-где посекся, – сказала Эва, разглядывая одежду. – Но вы ведь передохнёте у нас, а до вечера я все успею подштопать. – Потом она подняла серый полотняный костюм. – Вот этот будет вам как раз впору. Муж ездил в нем в Буду, когда турок занял ее и мы с королевой переезжали в Липпу.

– Благодарю вас! – радостно сказал школяр. – В нем я и поеду. Его никакая пыль не возьмет!

Женщина обшарила карманы – все были пусты. Однако в кармане поддевки она нащупала что-то твердое.

Карман был дырявый. Эва сунула в него палец и нашла за подкладкой сложенный в несколько раз тоненький листик пергамента.

Посмотрела на него Эва, развернула, разгладила. Какой-то чертеж вроде пятиугольника, повсюду линии и точки.

– Миклош, скажите, что это такое? Черепаха, что ли?

Юноша положил бумажку себе на ладонь, потом повернул и долго рассматривал.

– Нет, это не черепаха, – сказал он, замотав головой, – хотя и похоже.

Из комнаты выбежал шестилетний черноглазый мальчуган. На поясе у него висела в ножнах из вытертого красного бархата превосходная сабля с позолоченной рукояткой.

– Мама, – защебетал ребенок, – ты обещала купить мне и трубу! Золотую трубу!

– Янчика, не мешай мне сейчас, – отстранила его мать. – Ступай, милый, в сад к Луце.

– А купишь потом золотую трубу?

– Куплю, куплю.

Ребенок сел верхом на саблю и, топоча, помчался во двор, а оттуда в сад.

– Так вот, – сказал школяр, внимательно разглядывая бумагу, – это план крепости, притом Эгерской.

– Эгерской крепости?

– Да. Извольте поглядеть: черепаха обведена двойной линией. Это крепостная стена. А голова черепахи и четыре лапки – пять башенных выступов. Четырехугольнички, начертанные тонкими линиями, – здания.

– А что это за серп возле черепахи?

– Наружные укрепления. В них нет зданий, как бывает обычно в наружных дворах крепости, – только две башни, с двумя вышками.

– А вот эти два черных крючка, которыми прикреплена середина серпа к черепахе?

– Это Темные ворота.

– Почему «Темные»?

– Потому что они под землей.

– А что это возле ворот?

– Конюшня.

– Такая большая конюшня?

– Большая и нужна, ваша милость. Тут же, наверно, и каретный сарай и жилье для конюхов. Должно быть, и ключник здесь живет.

– А вот эти точки возле ворот?

– Тут была церковь, которую построил еще король Иштван Святой. Половину ее, увы, снесли не так давно: десять лет назад.

– Как жаль!

– Конечно, жаль. Но на месте разрушенной части строения провели большой ров и построили наружные укрепления. Это было необходимо. Ибо эта и восточная сторона крепости были уязвимее всего.

– Но откуда вы это знаете, Миклош?

– Как же мне не знать! Я два года учился в эгерской школе, и там все об этом говорили. Тогда и построили Темные ворота.

– Поглядите, и на западной стороне, возле речки, тоже есть ворота.

– Есть ворота и здесь, с юга. В крепости трое ворот.

– А вот эти разные красные черточки – это что такое?

Школяр разглядывал, разбирал значки. Покачал головой:

– Это подземные ходы.

– Столько подземных ходов?

– Их много, только иные из них уже стали непроходимы.

– А четырехугольники в виде комнат?

– Это подземные залы. Здесь водохранилище. Тут кладбище.

– Кладбище? Среди подземных ходов?

– Должно быть, так. Видите, под этим подземным ходом написано: «Дорога мертвецов».

Женщина содрогнулась:

– Странно, что здесь хоронили мертвецов…

– Только во время холеры, – ответил школяр. – Теперь я припоминаю, что слышал об этом.

– Ах, Миклош, как жаль, что вы не пришли к нам двумя неделями раньше!

– А почему, ваша милость?

– Тогда бы я раньше дала вам одежду и бумажку нашла бы раньше. А ведь мой муж, бедняга, как раз поехал в Эгерскую крепость.

– Я слышал, что турки повернули туда.

– Потому-то муж и отправился в Эгер. Только зачем он согласился взять с собой и моего отца? Подумайте только, семидесятилетний старик! И рука и нога у него деревянные, а поехал вместе с мужем.

– Воевать?

– Да, и воевать тоже. А еще потому поехал, что в крепости живет его старый друг – отец Балинт. Год назад они из-за чего-то поссорились. Тогда еще и мать, бедняжка, была жива. Отец Балинт перебрался в Эгер, к Добо. Вот мой батюшка и отправился мириться с ним. Они очень любят друг друга.

Эва открыла зеленый крашеный сундук, расписанный цветами, и достала оттуда книжечку – свой молитвенник. Она вложила в него чертеж крепости и выглянула в сад, где возле служанки, поливавшей цветы, бегал ее сынишка.

– Кто-нибудь да приедет из Эгера, – сказала она в раздумье. – Здесь живет старший брат Гашпара Петё. Он близок к королю и послал в крепость, где служит Гашпар, целый воз пороху и ядер. Если к нему придет гонец из Эгера, я пошлю мужу чертеж.

Она взяла иголку с ниткой и положила на колени шелковый костюм. Пока они беседовали, во двор вошел мужчина в темно-синем ментике. Прикрыв калитку, он попрощался с кем-то.

– Не утруждайте себя, – сказал он, – здесь я уже и сам найду дорогу.

Эва встала. Голос ей был незнаком, человек тоже.

На веранду вели три ступеньки. Дойдя до них, незнакомец поднял голову. Это был одноглазый, смуглый, дородный мужчина. Усы у него были подкручены, в руке он держал палку вроде той, с которой ходят деревенские старосты.

– Добрый день! – приветствовал он Эву. – Говорят, что здесь живет его благородие лейтенант Гергей Борнемисса.

– Да, живет, – ответила Эва, – только его нет дома.

– Так он уже в самом деле уехал?

– Уехал в Эгер.

– Ах, какая жалость! – Незнакомец покачал головой. – Хотелось мне потолковать с ним… Но, может быть, его супруга…

– Я его супруга. Милости прошу.

Незнакомец поднялся по лестнице, снял шляпу и поклонился с глубоким почтением.

– Меня зовут Тамаш Балог, – сказал он, – я дворянин из Ревфалу.

По манерам незнакомца видно было, что он не крестьянин.

Эва любезно пододвинула ему стул и представила школяра:

– Школяр Миклош Рез. Едет в школу на чужбину. Старший брат его служит в войсках короля и знаком с моим мужем. Вот Миклош и заехал к нам на попутной телеге, чтобы передохнуть.

– Здравствуй, братец, – небрежно бросил одноглазый и, сев на стул, начал рассказывать: – Я приехал на конскую ярмарку, – сказал он, хлопнув себя по колену, – и были у меня разные дела к вашему супругу. Да и деньги я ему привез.

– Деньги? – удивилась Эва.

– Говорили, он нуждается в деньгах. Едет в Эгер и продает кое-какие серебряные и золотые вещички.

– Да ведь у нас почти и нет ничего.

– Я очень люблю перстни.

И он показал свою левую руку: на ней сверкали перстни один прекраснее другого. Может быть, и на правой руке пальцы были унизаны кольцами, но правую обтягивала замшевая перчатка, и поэтому не было ничего видно.

Незнакомец продолжал:

– Говорят, у него есть одно великолепное кольцо.

– Есть, – ответила Эва улыбнувшись.

– С полумесяцем?

– И со звездами.

– Полумесяц топазовый?

– А звезды алмазные. Но откуда вы все это знаете?

– Нельзя ли мне взглянуть на кольцо? – Голос гостя задрожал.

– Нет, – ответила Эва. – Муж всегда носит его в кармане. Это какое-то счастливое кольцо, оно принадлежало турку.

Янчика бренчал в саду своей саблей. Он одним махом очутился на лестнице и, увидев незнакомца, взглянул на него с ребяческим удивлением.

– Поздоровайся с дядей, как положено, – сказала мать с улыбкой.

– Это чей мальчик? Сын господина лейтенанта? – спросил незнакомец. – Но к чему я спрашиваю! Вылитый отец!

Он привлек к себе ребенка, поцеловал его.

Какое-то неприятное чувство шевельнулось у Эвы, но через мгновение она уже забыла о нем.

– А когда же мы купим трубу? – приставал к матери мальчик.

– Разрешите мне купить ему трубу, – с готовностью предложил школяр. – Мне все равно придется завернуть на ярмарку. Я отведу Янчи и к моему вознице, покажу ему жеребеночка.

– Пусть будет по-вашему, – согласилась мать. – Вот вам динар, купите ему трубу. Но хорошенько смотрите за ним, Миклош! А ты, Янчика… ты ведь знаешь, что сказал отец. – Она обернулась к Тамашу Балогу и, печально улыбнувшись, добавила: – Он наказал нам беречь ребенка, как зеницу ока.

Янчика, прыгая от радости, отправился со школяром на ярмарку.

Мать крикнула им вдогонку:

– Миклош, гуляйте возле церкви! Мы сейчас тоже пойдем туда.

Она еще вчера собиралась на ярмарку, хотела приобрести кое-какую мелочь у приезжих венских купцов.

Господин Тамаш Балог рассеянно вертел в руке шапку, понуро глядя в сад.

– Какие вести из Солнока? – спросила Эва; глаза ее были полны тревоги. – Ведь правда туркам его не взять?

– Я тоже так думаю, – небрежно ответил Тамаш Балог.

– Муж сказал мне на прощанье, что нынче турки вряд ли попадут под Эгер. Солнок очень укрепили в прошлом году. Он сильнее Эгера.

– Гораздо сильнее.

– Но пусть Эгер не так укреплен, зато его будет защищать вся Верхняя Венгрия.

Господин Тамаш Балог кисло улыбнулся:

– Скажите, а есть у вас какой-нибудь портрет вашего супруга, господина лейтенанта?

– Конечно, есть, – ответила Эва. – В прошлом году написал немецкий художник.

– Не будете ли вы так любезны, ваша милость, показать мне портрет? Я много доброго слышал о витязе Борнемиссе. Хотелось бы посмотреть на него.

– Разве вы не знакомы? – удивленно спросила Эва.

– Когда-то были знакомы, да уж давно не встречались.

Хозяйка ввела гостя в комнату. Там стоял полумрак и приятно пахло лавандой. Эва отворила ставни. Видно было, что это гостиная. На полу – турецкие ковры. У стены – диван, покрытый медвежьей шкурой. Возле окна – конторка и книжный шкаф, а в нем не меньше сотни книг в кожаных переплетах. На стене – портреты. Портрет старика Цецеи в шлеме, писанный в ту пору, когда у него волосы были еще черные; портрет косоглазой жены Цецеи в шали, расшитой золотом. Потом пожелтевшее изображение Христа в ореховой раме; дальше – шаловливое личико девушки, очень похожей на хозяйку дома, и рядом портрет Гергея Борнемиссы. Тонкие черты смуглого, как у цыгана, лица. Большие глаза светятся умом и юношеским задором. Усы подкручены, подбородок окаймлен круглой, мягкой бородкой. Волосы отпущены до плеч.

С интересом разглядывая портрет, Тамаш Балог кивал головой:

– Бравый, красивый мужчина! Сколько же ему лет?

– Двадцать шесть.

– И у вас такой большой сын?

– Мы уже восемь лет женаты, – с улыбкой ответила молодая женщина. – Совсем еще детьми поженились.

Господин Тамаш снова взглянул на портрет:

– А правда, что господин витязь бывал и в Константинополе?

– Конечно, правда. Я тоже была с ним.

– Есть у меня знакомый турок, он рассказывал о нем. Мэндэ-бей. Огромный такой мужчина. Ваш супруг оказал ему однажды большую любезность.

– Мэндэ-бей? Никогда не слышала этого имени.

– Может быть, ваш супруг поминал Хайвана? Прежде этого турка звали Хайваном.

Эва улыбнулась:

– Хайван? Как же не знать! Я тоже видела его.

Тамаш Балог еще раз устремил взгляд на портрет, долго смотрел на него, насупившись и молча кивая головой, словно прощался с ним. Потом поклонился и, пятясь назад, вышел.

Снова в сердце Эвы зашевелилось тягостное чувство. Такое же, как в ту минуту, когда Тамаш Балог прикоснулся к ее ребенку. Тем не менее она проводила гостя до самой лестницы веранды.

Он шел все время по правую руку от нее. Так идут обычно крестьяне. На прощанье отвесил глубокий поклон, что свидетельствовало о благородных манерах. Из дверей вышел пятясь – на турецкий лад.

Эву что-то беспокоило, но она стала корить себя за это: «Нехорошо думать дурно о несчастном! Он одноглазый, потому и взгляд у него какой-то змеиный».

Она снова села за шитье и запела, чтобы отогнать тревогу. В саду пела служанка – Эва подхватила ту же песню. Потом проворными пальчиками начала пришивать пуговицы к вишневому шелковому костюму. В одном месте распоролся шов. Она стала искать красные шелковые нитки.

Но посетитель все не выходил у нее из головы.

«Кто этот человек? – размышляла она, опустив шитье на колени. – О кольце спрашивал, рассматривал портрет… Упоминал о Хайване… Ушел на турецкий манер… Кто этот человек?..»

Побледнев, она смотрела невидящим взглядом на запертые ворота, силясь что-то вспомнить. Теперь уже и лицо пришельца показалось ей знакомым. Но где же она видела его? Потом пришла в голову мысль о кольце. Гергей сказал, что возьмет кольцо с собой. Сказал шутя и сунул в карман будничной поддевки. Взял ли он эту поддевку с собой?

Она поспешно подошла к сундуку. Раскидала, разбросала всю одежду. Поддевка здесь. Дотронулась до кармана – и нащупала что-то твердое. Кольцо! Кольцо! И даже не завернуто в бумажку.

И вдруг, словно молния, прорезавшая тучу, в голове ее мелькнуло имя. Она ударила себя по лбу: Юмурджак!

Тут как раз вернулась из сада служанка. Видит, что хозяйка лежит у сундука среди раскиданных платьев, в лице ни кровинки, глаза обведены темными кругами.

– Ваша милость!

Нет ответа.

Служанка озирается, вбегает в другую комнату. Грабитель, что ли, здесь побывал? Ведь только в прошлую субботу среди бела дня ограбили прянишника Боту. Грабителей до сих пор не нашли.

Схватив флакон с уксусом, служанка трет хозяйке виски, подносит ей к носу флакон.

– Мой муж в опасности! – вот первые слова, которые вырвались из уст Эвы, лишь только к ней вернулось дыхание. – Где мальчик? Ах да, я отпустила его. Луца, скорей дай мне плащ! Пойдем за Янчи!

– Но, ваша милость, куда вы? Ведь вы так больны…

– Я не больна. Идем!

А на самой лица нет, бледна, как покойница. Поднялась на ноги и в чем была поспешно вышла за ворота.

От ощущения опасности напряглись все ее мышцы. Она понеслась прямо к церкви.

По улицам сновали люди, приехавшие на ярмарку. На площади среди телег, коров, привязанных за ногу, прихрамывающих свиней и всякой другой скотины ходили крестьяне, нагруженные бочонками и кадушками. Стоял обычный на ярмарке гомон, носились облака пыли и пахло луком.

Служанка догнала Эву только возле церкви и накинула на нее плащ.

Вдруг из толпы показался школяр.

Он понесся к ним бегом, расталкивая людей и крича:

– Басурмане взяли Солнок! Только что объявили перед церковью. Как же я поеду теперь?

– Мое дитя! – крикнула ему Эва. – Где вы оставили его?

– Господин Балог повел Янчи в церковь. Сказал, чтобы я известил вас, пока он будет молиться. О господи, господи! Конец стране! Если Солнок в руках турок, то и Эгер не устоит!

– Дитя мое! Дитя мое! – кричала Эва, задыхаясь, и помчалась вверх по лестнице.

Она вбежала через главный вход в церковь, пробилась сквозь толпу.

– Дитя мое! – кричала она, едва переводя дух. – Дитя мое!

В церкви шла как раз всенощная, и окрестные немецкие крестьяне, сидя на скамьях, громко пели на своем языке: «Christus höre uns! Christus erhöre uns! Herr erbarme dich unser!»^[2]

Мать с воплями бросилась к рядам скамеек:

– Янчи! Янчи, сын мой!

Но Янчика не откликнулся.

2

Пятого сентября Гергей приветствовал утреннюю зарю неподалеку от Широкской крепости. Солнце светило в глаза ему и всей его дружине, где было двести пятьдесят веселых солдат. Впрочем, Гергей приветствовал не столько рассвет, сколько показавшийся на дороге отряд. Гергей даже снял шапку и поднес ее к глазам, защищаясь от яркого солнца.

Отряд двигался им навстречу.

Гергей ехал верхом впереди своих солдат и первым заметил этот в беспорядке двигавшийся отряд. Солдаты шли вооруженные саблями и пиками.

– Что за чудеса! – пробормотал Гергей. – Кто это такие? Турки не турки… А если венгерцы, то почему они идут со стороны Эгера?

Вдруг сердце его сжалось: а что, если Добо покинул Эгер?

Ведь король Фердинанд только на словах посылает подкрепления. Не дождавшись от него помощи, пали нынче и Липпа и Темешвар.

Кто знает, устоит ли Солнок! Добо – умный и осторожный человек, он очень скоро сообразит, что один венгерец не может управиться с сотней турок.

По дороге им встретилось много священников, ехавших на повозках со стороны Эгера; на телегах горой высились всякие пожитки, сундуки, шкафы, мешки. Гергей сперва здоровался с попами, потом расстроился и перестал уступать им дорогу.

На мгновение он испугался, подумав, что Добо оставил Эгерскую крепость. Но только на мгновение. Он тут же отогнал от себя эту мысль. Не такой Добо человек! Кого угодно можно встретить сейчас на этой дороге, но только не Добо. И если б даже уходило его войско, Добо все равно не встретишь среди беглецов. Он останется один, погибнет, но в летописях страны никогда не будет записано, что Добо покинул порученную ему крепость. Ведь Эгер – ворота в Верхнюю Венгрию.

Приближавшиеся солдаты шли без знамени. Было их человек двести. Они двигались быстрым шагом, разбившись на мелкие группы.

Гергей подал знак Цецеи. Старик ехал верхом позади отряда, беседуя с каким-то пожилым солдатом. Цецеи всегда с кем-нибудь беседовал. Когда же зять поманил его к себе, он тотчас подъехал.

– Я поеду поразведать, что делается впереди, – сказал Гергей, – а вы, отец, командуйте тут без меня.

Он дал шпоры жеребцу и рысью подъехал к незнакомому отряду.

Глаза его искали офицера. Но в отряде не оказалось ни одного человека с пером на шапке. Тогда Гергей осадил коня и, подняв саблю, приказал отряду остановиться.

– Вы кто – кашшайцы?

Никто не ответил. Все смотрели смущенно. Иных даже в краску бросило.

– Откуда идете?

И на это он не услышал ответа.

– Ну? – воскликнул с досадой Гергей. – Вы что же, дали обет молчания?

Наконец, саженный детина с широким подбородком поднял голову и кисло ответил: