Мне очень понравился «Степной волк» Гессе! И чтение Владимира Самойлова, я эту книгу слушала. Но мне часто хотелось прочитать куски, так что возможно я ее еще перечитаю))
Люблю, когда книги пересекаются с твоими собственными раздумьями, а с хорошими книгами это закономерно! :)
Понравилось многое. И чем больше пытаешь вспомнить — тем больше всплывает, дойдет до того, что захочется пересказывать 90% книги)
Цитировать кусищами — свинство, а сохранить хочется. Не буду вас закидывать, приведу парочку, остальное напишу себе в тетрадке по-тихому и буду затирать таинственными выделениями, как хиппи в цитате чуть ниже :)
От книги создается впечатление, что она не слишком тщательно замаскированная оболочка под размышления Гессе. То есть сюжет как таковой там как-то на десятом месте, по-моему, сам сюжет — одно большое рассуждение)
Забавная цитатка про книгу:
Даже после того, как Герману Гессе в 1946 году вручили Нобелевскую Премию, его почти никто не читал. Он стал известен всему миру, и большинству в Германии, только благодаря американским битникам 60-х. "Степной Волк" стал Библией целого поколения. Удивительно, но мысли и чувства пятидесятилетнего человека в кризисной ситуации, стали созвучны двадцатилетним. Может замечания Профессор Гардварского университета Тимоти Леари (Timothy Leary), что для настоящего психоделического переживания перед приёмом ЛСД, необходимо почитать "Степного Волка" или "Сиддхартху", и что "Магический театр" просто должен стать учебником любого свободного человека, были тому причиной - во всяком случае, Герман Гессе стал самым читаем и почитаемым среди детей цветов. (Один мой довольно преуспевающий приятель, проведший года два, кажется на Майорке, в колонии хиппи, показывал мне реликвию юности - затёртый, со следами слёз или может быть других выделений, томик).
*
Понравились мысли о мещанстве и гении — как можно выйти за эти пределы и как можно остаться мещанином. Понравились рассуждения о бессмертии
Любовная вся линия страшно понравилась. Было забавно чувствовать себя одновременно и Степным Волком, и Марией
Научиться, наверное, стоит любить вот так, как Мария, а то я, как дебил, по-Германовски требовательна:
От женщин, которых я прежде любил, я всегда требовал ума и образованности, не вполне отдавая себе отчет в том, что даже очень умная и относительно очень образованная женщина никогда не отвечала запросам моего разума, а всегда противостояла им; я приходил к женщинам со своими проблемами и мыслями, и мне казалось совершенно невозможным любить дольше какого-нибудь часа девушку, которая не прочитала почти ни одной книжки, почти не знает, что такое чтение, и не смогла бы отличить Чайковского от Бетховена.
У Марии не было никакого образования, она не нуждалась в этих окольных дорогах и мирах-заменителях, все ее проблемы вырастали непосредственно из чувств. Добиться как можно большего чувственного и любовного счастья отпущенными ей чувствами, своей особенной фигурой, своими красками, своими волосами, своим голосом, своей кожей, своим темпераментом, найти, выколдовать у любящего отзыв, понимание, несущую счастье ответную игру для каждой своей прелести, для каждого изгиба своих линий, для каждой извилинки своего тела — вот в чем состояли ее искусство, ее задача. Уже во время того первого робкого танца с ней я ощутил это, уже тогда почуял я этот аромат гениальной, восхитительно изощренной чувственности и был околдован им.
И не случайно, конечно, всеведущая Гермина подвела ко мне эту Марию. В ее аромате, во всем ее облике было что-то от лета, что-то от роз.
Больше всего понравилась мысль о том, что в каждом миллионы душ и проживание их; И одной из вариантов жизни «все женщины твои». :) (Макс Фрай так нагло слизал в «Жалобной книге» это, слегка изменив! ;)) Всего-то нужно переступить через своё «я», навязанное самому себе, чтобы открыть в себе кучу новых возможностей и характеров
Понравились мысли о музыке и об искусстве — от Пабло, Марии, и про радио, сквозь «пошлость» которого нужно почувствовать бессмертное искусство и про жизнь.
И тронуло то, что можно искренне переживать такие опошлевшие, невысокие, вульгарные, казалось бы, вещи — ответ снобам и псевдоинтеллектуалам вроде меня тоже:
Мир танцевальных и увеселительных заведений, кинематографов, баров и чайных залов при отелях, который для меня, затворника и эстета, все еще оставался каким-то неполноценным, каким-то запретным и унизительным, был для Марии, для Гермины и их подруг миром вообще, он не был ни добрым, ни злым, ни ненавистным, в этом мире цвела их короткая, полная страстного ожидания жизнь, в нем они чувствовали себя как рыба в воде.
Они любили бокал шампанского или какое-нибудь фирменное жаркое, как мы любим какого-нибудь композитора или поэта, и какой-нибудь модной танцевальной мелодии или сентиментально-слащавой песенке они отдавали такую же дань восторга, волненья и растроганности, какую мы — Ницше или Гамсуну.
Рассказывая мне о моем знакомом красавце саксофонисте Пабло, Мария заговорила об одном американском сонге, который тот им иногда пел, и говорила она об этом с таким увлеченьем, с таким восхищеньем, с такой любовью, что они тронули и взволновали меня куда сильней, чем экстазы какого-нибудь эрудита по поводу какого-нибудь изысканно благородного искусства. <...>
Оставалось, конечно, прекрасное, то немногое непревзойденно прекрасное, что не подлежало, по-моему, итожим сомненьям и спорам, прежде всего Моцарт, но где тут была граница?
Разве все мы, знатоки и критики, не обожали в юности произведения искусства и художников, которые сегодня кажутся нам сомнительными и неприятными? Разве не так обстояло у нас дело с Листом, с Вагнером, а у многих даже с Бетховеном?
Разве ребячески пылкая растроганность Марии американским сонгом не была таким же чистым, прекрасным, не подлежащим никаким сомнениям сопереживанием искусства, как взволнованность какого-нибудь доцента «Тристаном» или восторг дирижера при исполнении Девятой симфонии?
Двумя словами, страшно любопытно! Хотя, возможно, нужен соответствующий настрой. А так — рекомендую :)
