Вторая часть дилогии о противостоянии советских спецслужб с собственным народом. Впрямую она не продолжает события первой книги, только косвенно. Персонаж этой книги, Павел Егорович Хваткин, чем-то похож на героя из «Петля и камень в зеленой траве», он состоит в союзе писателей, он так же безудержно пьёт. Правда есть существенное отличие — он бывший работник органов, полковник МГБ в отставке. Здесь и кроется косвенная связь с первой книгой, там герой — простой человек, если это словосочетание можно применить к сыну генерала... ну, он точно человек не идущий в ногу с генеральной линии партии. А тут персонаж как раз за ней очень следит, ведь это помогает ему избегать чисток, в том числе и в органах, предвидя их заранее. Желание выжить становится главным стремлением, идеей и целью Хваткина. Главная печаль то, что он не может забыть всё когда-то происходившее. А возможно главная печаль то, что уже нельзя просто так стрелять людей, а его желание — снова к этому вернуться.
Забвения. Я хочу забвения. Чтобы все всё забыли. Мы сможем помириться. Но... раз я все помню так отчетливо, значит есть и другие, такие же памятливые? Из тех, кому удалось сменить роль. И выжить.
Мы убивали людей не потому, что надо, и не потому, что хотели, и не потому, что это нравилось!
— А почему?
— Потому что знали: можно. Нам можно.
Честно говоря, никогда мы не боялись ничьей мести, но этот прекрасный порядок, делавший всю семью заложниками и соответчиками, очень помогал нам правильно воспитывать недостаточно сознательное население.
Прошлое преследует Хваткина, словно древнегреческие Эринии, не давая покоя, не позволяя забыть или найти прощение. И хотя ему бы хотелось, чтобы духи возмездия сменились на Эвменид, в нём кроется слишком много ожесточённости и беспамятства, чтобы это стало реальностью. Ведь вся сотворённая жестокость возвращается к палачу в виде невыносимого бремени. И его желание «забвения» — не надежда на покаяние, а стремление избавиться от ответственности, забыть собственную роль в преступлениях, стать таким же «пострадавшим» от системы, как и те, кого он уничтожал. Ведь по его мнению если он действовал по приказу, ответственность должна быть перенесена на руководство.
По законам всего мира палач не может и не должен оценивать правосудность приговора. Это в его компетенцию не входит, милый ты мой друг. И ответственности за исполнение неправосудного приговора он тоже не несет. Вот так-то! Нет такого закона! И обвинять меня поэтому ни в чем нельзя, поскольку это противоречило бы фундаментальной идее юриспруденции: нуллюм кримен, нуллюм пёниа сине леге — нет преступления, нет и ответственности, если нет закона. Все понятно?
Портрет Хваткина создан с ясностью и откровенностью. Он не испытывает раскаяния за свои действия. Скорее, его мучает ощущение утраты власти. Переход от активного палача к пенсионеру вызывает в нём тоску по временам, когда он был неуязвим и неподсуден. Это своеобразная ненормальная форма тоски. Тоски по боевому прошлому, вместо того чтобы размышлять о лучшем будущем. Так что это можно рассматривать как деградацию. Причём деградация не только человека, но и всей системы, породившей кучу таких «Хваткиных». Система, которая когда-то была всемогущей, рано или поздно теряет свою хватку, прекращает хватать людей, а её деятели отодвигаются в сторону, на обочину истории. Тут и скрыта главная печаль героя: он не может смириться с новым миром, где его методы больше не востребованы.
У Вайнеров снова получилось создать ужасающую, наводящую тоску картину времени репрессий:
Для кого — тюрьма, а для кого — Отчизна. Для кого — вертухай, а для кого — верный солдат Родины.
Кто не пережил сам, кто не испытал животного палящего ужаса от своей беззащитности, полной обреченности, совершенной подвластности громадной жестокой воле, тот этого понять не может.
Даже пытались построить систему кары — старались угадать, за что берут сейчас.
По профессии? По нации? По очередной кампании? По происхождению? По заграничному родству? По алфавиту?
Где берут?
Когда берут?
И конечно, никакой системы не получалось, потому что они сами не хотели поверить в то, что брали везде, всегда, за все, ни за что.
Великая благодать всеобщего стукачества, сытная манна тотального осведомительства, свежий воздух агентурной информации!
