© Л. А. Пименова, 2014

© ПРОБЕЛ-2000, 2014

Стихотворения, не включенные в авторские сборники, незавершенное, наброски

«Вы задумались. Я молчу…»

 
Вы задумались. Я молчу.
Свет – в непроглядной мгле.
Не дай Бог погасить свечу,
Что горит на столе…
 

25.02.1974

Памяти Малера

 
Я прикажу оркестру
Где-нибудь в людном месте…
 

И. Северянин

 
Ночью, при ярком свете не фонарей – созвездий,
В час, когда в целом мире люди ложатся спать,
Я прикажу оркестру где-нибудь в людном месте
В память Густава Малера траурный марш играть…
 
 
Время его настало! Начинайте, маэстро!
Начинайте программу маршем в манере Калло.
Эй, счастливые люди! Слышите плач оркестра?
То над Добром убитым рыдает-хохочет Зло.
 
 
Лучше в костёр – живому, лучше к чертям – на вертел,
Чем, как святой Антоний, бесплодным огнём гореть.
Подлость и святотатство могут избегнуть смерти,
Но Доброта и Святость – обречены на смерть.
 
 
Пусть грохочут литавры, пусть безумствуют скрипки
В бешеном вихре скерцо, чтобы каждый готов
Был в этой страшно-сладкой дьяволовой улыбке
Видеть облик Кандидова «лучшего из миров».
 
 
Люди будут напрасно ждать в эту ночь рассвета,
Заслушавшееся Время остановит свой бег…
Наша больная совесть требует нас к ответу,
Малер сегодня ночью судит двадцатый век.
 
 
Подлость и святотатство, вам не уйти от мести!
В час, когда люди в городе будут спокойно спать,
Я прикажу оркестру где-нибудь в людном месте
В память Густава Малера «Песнь о Земле» играть.
 

1974

Могила Пастернака

 
Тихий свет звезды печальной,
Ожидание разлуки,
И симфонии прощальной
С неба льющиеся звуки,
 
 
И заката луч последний,
Словно царь над целым миром.
…Колокол звонит к обедне,
Но давно безмолвна лира…
 

1974

«За любовь твою ко мне Аллилуйя!..»

 
За любовь твою ко мне Аллилуйя!
За тепло весенних дней Аллилуйя!
За письмо моей любви Аллилуйя!
И за нежность губ твоих Аллилуйя!
 
 
За стихи в вечерний час Аллилуйя!
И за зелень этих глаз Аллилуйя!
За чудесный голос твой Аллилуйя!
За все дни мои с тобой Аллилуйя!
 
 
За восьмое декабря Аллилуйя!
За мои страданья зря Аллилуйя!
За отказ мне одному Аллилуйя!
За любовь твою к нему Аллилуйя!
 

1974

Саше Чёрному

 
Ох, уже эти мне дотошные потомки,
Любопытные Варвары всех времён!
Собирающих осколки да обломки
Прошлых лет число от века – легион.
 
 
В мемуарах старой дурочки-девицы
Чуть вранья – а уж потомки – тут как тут.
Что не сыщут – вспомнят деды-очевидцы,
Что не вспомнят – внуки сами приплетут.
 
 
Ах, поэзия двадцатого столетья —
Благовиднейший предлог для трепотни.
Ходасевич, мол, вращался в высшем свете,
И писал Волошин в стиле «Иверни»^[1].
 
 
Я предвижу, что таким же тихим бредом
Нам проклятые потомки отомстят.
Станет Бродский нудным классиком-поэтом,
Чьи стихи тупые школьники твердят.
 
 
Кто-то страшный замечтается на стуле,
Втиснув голову под лиственницы сень.
Бац! – статья: «Как редактировал Кривулин
Прогрессивный орган века «Тридцать Семь»^[2].
 
 
Он напишет, что Охапкин^[3] был – пророком,
А Савицкий^[4] чисто выбритым ходил.
Раз пятнадцать перепутав Блоха^[5] с Блоком,
Он напишет, что Алейников не пил!
 
 
И добавит тоном, смешанным с слезою
(Были, мол, поэты, были, да ушли!),
Что печатался Алейников порою
В эротическом журнале «Ширали»^[6].
 
 
«В Драгомощенко стихах такая горечь, —
Он воскликнет, – что хоть падай, а хоть стой».
Он напишет, что пленяла Самойлович
Современников предлинною косой…
 

«Дождь из перьев, пёрышки дождя…»

 
Дождь из перьев, пёрышки дождя…
Та, что вас любила – умерла.
Что вам нужно, птицы, от меня?
Перья капель, капельки пера…
Умерла ты – значит, умер я.
Я не знаю, где я и зачем.
Копоть капель, саван из дождя…
Но неужели больше никогда?
Копоть перьев. Так улетайте же, птицы,
И гнёзда оставьте. Что? Нет?
Это время не для перелётов?
Это неважно. Ласточки утра, летите из
комнаты прочь!
И вы прочь, вечерние птицы!
Что? Не хотите?
Останьтесь, тогда я уйду.
Сажа перьев – копотью дождя…
И я уйду. Моя судьба отчасти
Повсюду быть, отчасти быть нигде.
Останьтесь здесь, о ласточки несчастья,
В покинутом хозяином гнезде.
 

«Может быть, мечтою странной…»

 
Может быть, мечтою странной
Увлеклись сегодня Вы.
Вам казалось: Божий Ангел.
Это – зеркало, увы…
 
 
Волосы Элеоноры
Распустились на ветру.
Моему явился взору
Облик нежный поутру.
 
 
Несомненно, нет резона
Ревность мужа вспоминать.
Я, крылатый и влюблённый,
Научу и Вас летать.
 
 
Муза лжи колец нанижет
Вам презрительных речей
Пастуха, чья гордость выше,
Чем гордыня королей.
 

«Над миром городов…»

 
Над миром городов
Небесный град стоит.
Есть земли облаков
Над облачной землёю.
За веру тёмных снов
Господь меня простит,
Господь меня простит,
И будет свет – со мною.
 
 
Я верю в Божий свет
И в грозный Судный День,
Но есть иной обет —
Есть вера сновидений.
Без Бога чуда нет,
И сон – всего лишь тень,
И сон – всего лишь тень,
А я – лишь пленник тени.
 
 
О, это странный плен:
Так гаснет пламя свеч,
Так сумрачный Нерон
Сжигает стены Рима.
Не вырваться из стен,
Но невозможно сжечь,
Но невозможно сжечь
То, что неопалимо.
 
 
Ты истинно всеблаг,
Господь, а мы – грешны.
Огонь Суда зажжён
Над сумраком предместий.
Но если сгинет мрак,
Мои стихи и сны,
Мои стихи и сны
Умрут со мною вместе.
 

Свобода

А.Ч.

 
Вы, эксперты фальшивой страсти,
Святоши и дармоеды,
Помните ли, как Искатель Счастья
Учеником был предан?
Слышите: в горе своём застонали
Даже небесные своды?
Это люди Любовь распяли,
Это распяли Свободу!
Нам говорят о свободе серой
Под диктаторской тенью.
Он говорил о Свободе веры,
О Свободе прощенья.
Это слово рубили мечами,
Живым зарывали в землю,
Но люди планеты Земля веками
Этому слову внемлют.
 
 
Умирающий был во власти
Слишком страшного бреда:
«Помните ли, как Искатель Счастья
Учеником был предан?
Вы, которые растоптали
Пепел святой Руана,
Помните ли, как в костре сжигали
Тело живое Жанны?»
 

«Встретились на краткое мгновенье…»

 
Встретились на краткое мгновенье —
И навек прощаться им пора —
Девушка, живущая в Забвенье,
Юноша из вечного Вчера.
 
 
И была небесным откровеньем
(Чистый голос, быстрых рук игра!)
Девушка, живущая в Забвенье,
Юноше из вечного Вчера.
 
 
И я знаю: в смутный час волненья
Будет вспоминать по вечерам
О принцессе с Острова Забвенья
Юноша-мечтатель из Вчера…
 

Февраль-март 1975

Dead Babies^[7]

 
Не рыдайте об умерших детях,
Их к себе на небо взял Христос,
Им не надо больше ваших денег,
Им не надо больше ваших слёз.
 
 
Ваши лица строги и серьёзны,
Сбросьте маску горя своего!
Плакать об умерших слишком поздно,
Им теперь не нужно ничего.
 
 
Мать рукой дрожащей поправляет
Локоны у бледного чела,
Плачет Джон и в голос Энн рыдает:
Маленькая Бетти умерла.
 
 
Над могилой насыпают землю
И уходят: дома ждёт еда…
Тихим летним днём земля приемлет
Маленькую Бетти навсегда.
 
 
Джонни продаёт автомобили,
Энн-сестрица замужем давно,
Маленькая Бетти спит в могиле,
Спит последним непробудным сном.
 
 
Год идёт за годом. Зимний ветер,
Как о чём-то чистом и святом,
Плачет по ночам о крошке Бетти,
Спящей под заржавленным крестом…
 
 
Не рыдайте об умерших детях,
Им теперь не надо ваших слёз,
Утешайтесь: рай высок и светел
И к безгрешным милостив Христос.
 
 
Бросьте плакать об умерших детях,
Лить потоки лживых слёз, скорбя,
Спи спокойно, маленькая Бетти:
Мир был слишком грязен для тебя.
 

13.06.1975

Сожжённое сомненье

 
За горечь и презренье,
Обиды и прощенья,
За головокруженье
И яд бесценный стрел,
 
 
За чувств и дум смятенье,
Тревоги, треволненья,
Еретика Сомненье
Сжигают на костре.
 
 
Сжигают: слишком мрачен.
Сжигают: долг оплачен.
Сжигают: это значит —
Умри и замолчи.
 
 
А он горит – не плачет,
А он улыбку прячет,
И терпят неудачу
Не он – а палачи.
 
 
Он знал любви мученья,
Он знал нужду, гоненья,
Ни пыткой, ни сожженьем
Его нельзя сломить.
 
 
В костре сгорят поленья,
Из плоти – станет тенью
Владычество Сомненья
Над Богом и людьми.
 

3.08.1975

«Прощай, мой месяц, крёстный мой отец…»

 
Прощай, мой месяц, крёстный мой отец,
Ты покидаешь вновь меня. Быть может,
Разлука – навсегда? Меня тревожит
Не смерть, а ясной юности конец.
 
 
Прощай, ноябрь! Биением сердец
Двоих ты подарил мне жизнь. И что же?
Я мало жил, но слишком много прожил.
И заслужил и пропасть, и венец.
 

28.11.1975

«…И внимая тихому напеву…»

Люде Вайнзоф

 
…И внимая тихому напеву
В час восхода бледного светила,
Нарекли израильскую деву
Древнерусским именем – Людмила.
 
 
Нарекли – и хор благословений
Пели, улыбаясь вновь рождённой…
И склонялись к изголовью тени
Назарянина и Соломона.
 
 
А ребёнок спал. И невесомы,
Над его головкой сны витали.
Спал так безмятежно, что из дома
Вдруг ушли все беды и печали.
 
 
За окном благоухало лето,
Тёплый дождь на тишину обрушив.
И смеялся первый луч рассвета
На ресницах девочки уснувшей.
 

Осень 1975

«Коль вернётся – что сказать…»

 
– Коль вернётся – что сказать
Мне о смерти Вашей?
– Что ждала – да умерла,
Так и не дождавшись.
 
 
– Перед ним держать ответ,
Видно, мне придётся.
– Будьте с ним нежны. Ему
Может быть, взгрустнётся.
 
 
– Что ответить, коль о Вас
Спросит он печально?
– Ничего. Пусть он возьмёт
Перстень мой венчальный.
 
 
– Ну а спросит: почему
Комната пустует?
– Пусть слуга откроет дверь
И свечу задует.
 
 
– Что она в последний час, —
Спросит, – говорила?
– Улыбнулась, чтоб не лил
Слёз напрасных милый…
 

1.12.1975