Введение

Если раньше человек очень зависел от книги, которая и сформировала человечество, то сегодня он стал зависеть от соцмедиа. Именно там люди проводят лучшие часы своей жизни. Другие после желания выглядеть так, как в Инстаграме, идут к пластическим хирургам. Революции и протесты тоже имеют свою базу в соцмедиа.

В мире возник не прямой, а опосредованный игрок в политике, экономике, общественной жизни. И это – соцмедиа, которые принесли с собой эпоху постправды, а она породила фейки.

Фейки опасны тем, что читающие и распространяющие фейки, не читают сайтов, где эти фейки разоблачают и развенчивают. Это два разных потока: поток фейков и поток разоблачений. По этой причине все усилия, вкладываемые в разоблачение, безуспешны. Более того, опровержение фейка не только косвенно распространяет его содержание и тем, кто о нем не слышал, но и создают контексты из тех же слов, облегчающих его.

Если информационная война воздействует на процессы передачи информации, то когнитивная – на процессы мышления и принятия решений. Именно здесь рождаются, к примеру, интерпретации событий, которые могут быть полностью противоположными, хотя строятся на базе одного и того же события. И в этом сила и опасность когнитивной войны.

* * *

Автор выражает признательность сайтам «Детектор. Медиа», «Хвиля» и газете «Зеркало недели» за многолетнее сотрудничество.

Глава первая
Когнитивная война на пороге

1.1. Когнитивная операция как атака на разум

Множество причин привели к тому, что война на уничтожение как базовая модель войны трансформируется в другую базовую модель – когнитивную войну. Ярким примером такого инструментария были атаки на американскую президентскую кампанию 2016 года, когда и Россия через петербургских троллей, и сам штаб Трампа через фирмы Cambridge Analytica влияли на американское массовое сознание с помощью психологического или бихевиористского микротаргетинга. Точные политические портреты нужного типажа избирателя позволяли выстраивать персонализированные сообщения, направляемые на нужные группы избирателей.

Война без уничтожения физических тел однотипно представляется в современном мире предпочтительнее, чем кровь и убийства. Еще бурская война, где Черчилль оказался в качестве журналиста, показала силу и мощь когнитивного подхода. Когда в британских газетах стали писать о бурах как о борцах за свободу, а английские войска заняли в общественном мнении место душителей свободы, Британия отказалась от войны. Однотипно первая чеченская война была проиграна Россией – на телеэкранах давали интервью борцы за свободу Ичкерии, воевавшие против… федеральных войск. На второй чеченской войне те же борцы за свободу стали моджахедами, что является абсолютно иностранным и даже страшным словом, а федеральные войска – российскими, и это изменило поддержку войны среди населения. Кстати, «Би-Би-Си» даже переозвучивает голоса бойцов ирландской республиканской армии, чтобы у зрителя не возникли симпатии (к акценту? к голосу?). То есть коммуникация максимально нейтрализуется.

Модель мира в нашей голове наиболее чувствительна к разделению на друзей и врагов, своих и чужих. Манипулируя этими понятиями, власти всех стран добиваются нужных им целей. Можно начинать войну, объявляя кого-то коварным врагом, можно заканчивать войну однотипно, заявляя, что коварный враг разгромлен.

В современной войне часто трудно понять, что перед нами – выигрыш или проигрыш. Дональд Рамсфельд, когда был министром обороны, просил подчиненных, чтобы они дали ему хоть какую-то метрику войны, дабы разобраться: США выигрывают или проигрывают. То есть явных и объективных критериев нет.

Когнитивная война направлена на управление мышлением и влияние на принятие решений. Одну из первых моделей такого рода предложил Бойд. Она была названа НОРД и состояла из четырех этапов: Наблюдение – Ориентация – Решение – Действие. Мы видим нечто – принимаем решение – что это – действуем. Бойд придумал свою модель для боев с советскими истребителями во Вьетнаме. Они были более быстроходными, и чтобы их обыграть, решения следовало принимать раньше, меняя местоположение. В этом случае советский пилот, принимая решения медленнее, стрелял бы по старому расположению самолета.

Реально Дж. Бойд предложил способ управления противником [1–3]. Рефлексивное управление как способ управления противником является также базой российских информационных операций [4–5]. То есть воздействие на «другого» является важной задачей в военном деле.

Бойд считал, что сегодня нельзя принадлежать к школе Клаузевица, поскольку много произошло после 1832 года, нельзя по этой же причине принадлежать к школе Сунь-Цзы, поскольку слишком многое произошло после 400 года до нашей эры.

Сделанное Бойдом не зависит от технологий, это модель мышления, способа принятия решений, что будет важным всегда. Идея противостояния состоит в том, что цикл НОРД надо проходить быстрее своего противника. Если мы будем мешать противнику принимать правильные решения, то он будет действовать в результате своих неправильных решений. А это с неизбежностью ведет его к проигрышу.

Когнитивная война – это воздействие на высший уровень мышления человека, его смыслы и ценности, которые предопределяют его поведение. Меняя их, меняя интерпретации физических событий, мы в результате ведем его к иному типу поведения.

Ричард Шафрански еще в 1994 году (это были первые работы в области информационного противодействия, созданные полковниками американского авиауниверситета) подчеркивал важность ментального измерения и высших ценностей, поскольку военные действия направлены на принуждение оппонента подчиниться чужой воле. Ричард Шафрански говорит: «Знание ценностей противника и использование его репрезентативной системы позволяет нам соотносить ценности, общаться с мозгами противника на вербальном и невербальном языке врага» [6].

Противник всегда нуждается в информации, поэтому многое делается так, чтобы получаемая им информация не просто была неверной, а вела его к неправильным решениям. А в условиях быстрой смены картинки ситуаций, характерной для военных действий, у противника даже нет времени на полную проверку получаемой информации.

Владимир Лепехин увидел результаты такого программирования поведения во всем мире: «Люди уже не просто разобщены и дезориентированы. Они максимально индивидуализированы и сориентированы на получение строго отмеренных порций реальных и виртуальных благ. Массовый индивид все больше программируется на действия в параметрах и диапазонах, исключающих суверенное и осмысленное поведение» [7].

Когнитивные войны можно увидеть на самом высоком цивилизационном уровне, о чем писал С. Хантингтон [8–9]. И это понятно, поскольку цивилизации и религии покоятся на несовпадающих базовых наборах ценностей. И раз они не совпадают, это становится базой для конфликта.

Израиль признает, что военные не умеют работать с инструментарием когнитивной войны [10]. В то же время значимость традиционной военной силы падает. То есть работа с телами гораздо проще работы с мозгами.

Сегодня работает множество машин влияния, под которые подпадает любой человек, поскольку как потребитель он должен все время отдавать кому-то деньги за товары и услуги. Этот термин «машина влияния» предложен в одном из военных исследований для нового вектора угроз, создаваемого с помощью алгоритмического порождения контента, личностного таргетинга и распространения с помощью пожарного крана [11].

Реклама, паблик рилейшнз, политические технологии толкают нас к выбору чего-то одного из однотипного набора объектов с одновременным запретом обратиться к конкурирующему типу объекта. В политике запрет на другого выражен еще более ясно, поскольку большой объем политической рекламы составляют отрицательные сообщения об оппонентах, чего нет в случае рекламы товаров.

У российской пропаганды К. Пол выделяет такие отличительные черты [12–13]:

– большие объемы и многоканальность;

– быстрая, непрерывная и повторяющаяся;

– нет соответствия объективной реальности;

– нет логичности.

Кстати, авторы считают, что некоторые такие характеристики явно контринтуитивны, но все равно почему-то работают.

При этом российские модели когнитивной войны и взгляд на нее отражают желание защититься от западного влияния, а не выстраивание чего-то своего собственного (см., например, [14]).

И это можно объяснить тем, что в этом плане Россия оказалась без своей базы, а западную использовать для борьбы с Западом как-то не с руки.

Михаил Хазин так видит схожую проблему: «С геополитическим [языком – Г.П.] сейчас пытаются бороться на государственном уровне, по крайней мере, в России, хотя получается плохо. Поскольку базовые понятия все равно описываются в рамках примата „западных” ценностей, ответа на вопрос „а зачем вы, в смысле, Россия, идете против всех?” в рамках этого подхода найти не удается. Нет, можно вернуться в термины советские (что иногда делается), но тогда сразу возникают встречные вопросы типа: „А зачем вы драпируете Мавзолей Ленина на праздновании Дня Победы 9 мая, если именно к нему бросали знамена побежденной Германии?” И в результате у наших властей возникает жуткий когнитивный диссонанс, с которым пока они бороться не научились. Как следствие, кстати, Кремль все время проигрывает идеологические войны. Поскольку отказаться от схем, основанных на „западных” ценностях он (пока?) не может, а патриотические схемы в рамках соответствующих ценностных конструкций и терминов описывать не получается! Вот все и ловят кремлевскую пропаганду на противоречиях. А она, не в силах внятно объяснить в чем причина, начинает бороться не с объективной причиной сложностей, а с теми, кто на них указывает. Последний законопроект о клевете тому пример. Рабинович, ну вы определитесь, право слово, крестик или трусы! Ну, или, иначе, патриотизм или либеральные ценности!» [15].

Хазин возрождает здесь понятие идеологической войны, как до этого это сделали американские военные эксперты, когда им пришлось анализировать нахождение в США в ситуации долгой войны.

Любое решение вытекает из ментальной модели ситуации, взвешивания за и против любого решения. Именно на них основывается принятие решений, давно являющееся предметом анализа военных и правительств. Новые подходы выросли из множества нетрадиционных взглядов, которые оказались очень эффективными: из моделирования принятия решений в условиях неопределенности (Канеман), из модели «подталкивания» (Талер и Санстейн), из интуитивной модели принятия решений (Клейна) [16–17], который менее известен на постсоветском пространстве, но тоже очень интересен и востребован именно в военной среде, например, он обучал принятию решений представителей морской пехоты США.

Не следует забывать и методологии микротаргетинга, которая пришла из бизнеса в политтехнологии, и в последнее время президентские выборы в США строятся именно по этой схеме как друзьями, так и врагами. Только меняется цепочка терминов для одного и того же подхода: микротаргетинг, психологический таргетинг, бихевиористский таргетинг.

Кристофер Уайли из исчезнувшей Cambridge Analytica вернулся в модельный бизнес [18–19], а запущенные им процессы живут и процветают (см., например, о Прибалтике как арене соцмедийной войны [20], рекомендации Европарламента по борьбе с дезинформацией из России [21], британский парламент дает свои рекомендации [22]). Мир действительно озаботился этими новыми угрозами, идущими отнюдь не из физического пространства, как это всегда было раньше. В конкретизациии возникают термины «вооруженный нарратив» и «нарративная война» [23–24].

Сейчас наблюдается повышенная активность в использовании соцмедиа как инструмента в когнитивной войне. Конечно, это самый быстрый и всеохватывающий канал, но нельзя ставить знак равенства между ним и массовым сознанием, которое обладает большим количеством собственных сдерживающих механизмов.

Владислав Сурков, пугая Запад, заявляет, что Россия вмешивается в их мозг: «Чужеземные политики приписывают России вмешательство в выборы и референдумы по всей планете. В действительности дело еще серьезнее – Россия вмешивается в их мозг, и они не знают, что делать с собственным измененным сознанием. С тех пор как после провальных 1990-х наша страна отказалась от идеологических займов, начала сама производить смыслы и перешла в информационное контрнаступление на Запад, европейские и американские эксперты стали все чаще ошибаться в прогнозах. Их удивляют и бесят паранормальные предпочтения электората. Растерявшись, они объявили о нашествии популизма. Можно сказать и так, если нет слов» [25].

Мир занят созданием оружия против разума, а не против тела. Все то, что работает на разум, получило новое внимание. Во времени интернет и соцмедиа совпали с этим развитием ситуации и стали главным полем проверки действенности этих методов. Сегодня можно видеть и будущее развитие инструментария влияния на человека [26].

Литература

1. Boyd J.R. A Discourse on Winning and Losing // www.airuniversity.af.edu/Portals/10/AUPress/Books/B_0151_Boyd_Discourse

_Winning_Losing.PDF

2. Richards C. Boyd’s real OODA loop // fasttransients.files.wordpress.com/2012/03/boydsrealooda_loop.pdf

3. Brehmer B. The Dynamic OODA Loop: Amalgamating Boyd’s OODA Loop and the Cybernetic Approach to Command and Control // www.dodccrp.org/events/10th_ICCRTS/CD/papers/365.pdf

4. Смолян Г. Л. Рефлексивное управление – технология принятия манипулятивных решений // gtmarket.ru/library/articles/7309

5. Микрюков В. Наука побуждать. Противник становится марионеткой // vpk-news.ru/articles/30204

6. Szafranski R. Neocortical warfare? The acme of skill //Information, Power, and Grand Strategy: In Athena’s Camp // In Athena’s camp. Ed. By J. Arquilla, D. Ronfeldt. – Santa Monica, 1997.

7. Лепехин В. Футбол как элемент глобального производства нового человека // www.velykoross.ru/actual/all_8/article_2724/

8. Huntington S.P. The clash of civilizations and the remaking of world order. – New York, 1996.