Nosce te ipsum - так на латыни звучало древнегреческое изречение, украшавшее стену храма, где обитал Дельфийский оракул. Познай самого себя - звучит оно по-русски. Как-то иначе оно звучит по-норвежски, но суть остается та же.
"Пера Гюнта" я поставлю на своей виртуальной полке прочитанных книг рядом с "Фаустом" и "Мастером и Маргаритой", а все потому, что в этих книгах их авторы рассматривают глубже других проблему познания человеком самого себя, то есть, своей души.
Вообще-то эта книга относится к тем, которые периодически хочется перечитывать, и не потому, что они написаны изысканным языком, хотя язык в самом деле прекрасный, не потому, что от чтения их получаешь какое-то особое удовольствие, хотя и без этого тоже не обходится, а потому что эти книги помогают переосмысливать собственный опыт, и каждое новое прочтение открывает грани и аспекты, которые ты упустил раньше. А ты не мог их не упустить, потому что тогда ты еще не был готов к принятию новых истин.
Поэтому я безжалостно снёс свою рецензию на пьесу, написанную более двух лет назад, и попытался выразить свои мысли после нового прочтения.
В центре сюжета молодой человек, которому многое дано, он силен, харизматичен, беспредельно талантлив, и как результат - он сам ждет от жизни многого и жизнь готова дать ему много. Но, если нет твердых жизненных принципов и приоритетов, такое изобилие предложения таит для молодого человека серьезные проблемы. Что и случилось с главным героем. Пер Гюнт проходит через сонм искушений и испытаний, его соблазняли женщины, деньги, власть. Он брал все это, в надежде, обрести через них себя, и отшвыривал за ненадобностью, потому что обладание внешним снова и снова не давало ему ощущения внутренней гармонии, не позволяло ему познать себя.
Он часто не различал добро и зло, он пробовал их на вкус, то с жадностью набрасываясь, то с отвращением отворачиваясь. Он все время менялся, преобразовывался, и все время оставался неудовлетворенным, потому что каждая новая победа, каждое новое достижение, ни чуть не открывали завесу над тайной: что же есть он сам.
Возможно, главная проблема этого многогранного произведения - противостояние человеческого принципа "быть самим собой", и принципа троллей, нечистой силы, - "упиваться самим собою".
Пер Гюнт пытается воплотить первый из них, но все время попадается в капканы второго. Вся его жизнь превращается в насыщенный событиями марафон бегства от себя к себе, от упивания собой к познанию себя.
Обращает на себя внимание еще одна линия драмы - это крестьянин, отрубивший себе палец. Помните реакцию Пера?
"Но отрубить?... Навсегда потерять?...
Можно задумывать, можно желать, -
Но совершить? Непонятное дело".
Здесь обнаруживается природный оптимизм главного героя, он всегда и во всем борется до конца, он отрицает любую предопределенность, любую безвозвратность. Но он же бросает любящую его и любимую им Сольвейг. Да, бросает, но не навсегда. Она и есть та путеводная звезда, которая, не видимая им подчас во мраке суетных дней, вела его к себе. И, засыпая навек на ее коленях, он по-настоящему счастлив, наконец-то обретя в этот миг себя. Но не поздно ли? Он прожег жизнь, гоняясь за миражами, а настоящее счастье всё это время ждало его, и для этого не нужно было совершать подвиги, достаточно было протянуть руку.
Хотя неизвестно, стал ли он счастливее крестьянина, отрубившего себе палец, и прожившего тяжелую жизнь труженика. Один горел, другой тлел, один потратил на поиски себя всю жизнь, другой, рубанув по пальцу, нашел себя сразу. Кто милее Богу? Оба не праведники, хотя как там в Библии? "По плодам их узнаете их". Вот то-то и оно, что крестьянин оставил троих сыновей, произвел три человеческие души, которые будут в свой черед искать себя, а Пер Гюнт породил беса, который будет упиваться собой.
Так и остается вопрос: а не зря ли Пер Гюнт прожил свою жизнь? Ведь нельзя с достоверностью утверждать, что он минул "ежовых рукавиц" пуговичных дел мастера и избежал переплавки, финал-то у пьесы открытый, мастер намекает на возможную "встречу". Но есть надежда и на то, что на коленях Сольвейг Пер достиг нирваны и его круг перерождений замкнулся.
Да-да, как ни странно, драма Ибсена имеет не только норвежские корни, но и индуистские. А норвежский фольклор, безусловно, является шикарным интерьером, но не более того... Возможно, Ибсен и опасался, что не норвежцы могут не понять его произведение, потому что предполагал, что норвежский фольклорный антураж, поразив своей яркостью и самобытностью, закроет от них главную идею драмы.