Отвага без подвига – забава.
Это дело богов.
Трусость без подвига – забота.
Это дело людское.
Дело героя – подвиг.
Я не знаю для героя другого дела.
 

Я. Голосовкер. «Сказания о титанах»

Книга I
Сказание об уходящих за ответом

 
Я лег на сгибе бытия,
На полдороге к бездне…
 

В. Высоцкий

Тень первая

Человек, Зверь, Бог.

Сигурд Ярроу, Девятикратный

1

Так далеко он еще никогда не забирался.

Лес изучающе разглядывал одинокую человеческую фигурку, подмигивая мириадами солнечных бликов, и путник иногда думал о тех трех жизнях, которые у него еще остались, и об их ничтожности перед зеленой шелестящей вечностью… Кроме того, Перевертыши вторые сутки шли по его следу. Это он знал наверняка.

Если глянуть на западные склоны горного массива Ра-Муаз с высоты орлиного полета… Впрочем, что может понадобиться крылатому хозяину перевалов в путанице стволов и лиан, начинавшейся сразу от пограничных форпостов Калорры и тянущейся вплоть до древних рудничных штолен, заброшенных и обвалившихся невесть когда?.. Лети домой, гордая птица, гоняй круторогих архаров с уступа на уступ, купайся в слепящей голубизне – даже твоим всевидящим взором не пробить переплетения крон деревьев, не разглядеть скрытого в вязком, текучем шорохе…

Он устало посмотрел вслед орлу, мелькнувшему в просвете листвы, и поправил сползающий вьюк. Потом подумал и туже затянул перевязь, сдвигая рукоять меча за спиной ближе к правому плечу. Повертел головой, приноравливаясь к новому положению поклажи, поднял и опустил руки – да нет, вроде все в порядке, не давит, не звякает… – и двинулся дальше.

Трава у его ног зашевелилась, и из нее медленно всплыла плоская тупоносая голова на гибкой шее толщиной с мужскую голень. Голова качнулась из стороны в сторону, подрагивая раздвоенным язычком, и настороженно замерла, косясь на поросль молодого бамбука.

– Спокойно, Зу, – сказал человек, прекрасно понимая, что змея его практически не слышит, – не мельтеши… Время твоей охоты еще не пришло. Расслабься…

Его ладонь опустилась на шею удава, чуть пониже тусклого медного ошейника, пальцы еле заметно прошлись по чешуе – но змея и не думала успокаиваться. Трава расступилась, рождая толстые упругие кольца – коричневые с желтым, – и предупреждающее шипение вспороло пряный аромат летнего леса.

Человек превратился в изваяние и стал ждать.

Между узловатыми стволами возник пятнистый силуэт, еще мгновение – и маленькая лань выскочила на притихшую поляну. Животное вздернуло капризную головку, чутко поводя ноздрями, затем Зу свернулся в страшный узел, готовясь к броску…

Лань выгнулась всем телом и растворилась в кустах горного жасмина.

Человек тихо рассмеялся.

– Ночью, – бросил он недовольно шипящему удаву, – ночью будешь охотиться. Понял, Зу? А днем другие дела есть. Так что – пошли…

И снова улыбнулся. Уж больно нелепо прозвучало слово «пошли» по отношению к ловчему удаву Зу, гордости корпуса «гибких копий», семи с лишним шагов в длину – хороших, уверенных шагов, и до восьми совсем чуть-чуть не хватает…

Когда они пересекли поляну, человек обернулся на колышущийся кустарник, где исчезла испуганная лань, и на лице его мелькнула тень беспокойства.

– Нет, – сказал он сам себе, – вряд ли… И зверь неподходящий. Совсем глупый зверь. И хилый. Глухие места, нетронутые…

Он коснулся пояса, на котором висел крохотный инструмент величиной с ладонь, нечто вроде игрушечной арфы с непропорционально толстыми струнами, – и низкий вибрирующий звук поплыл над землей. Рябь травы, выдававшая движение змеиного тела, стала смещаться вправо. Зу безошибочно понял хозяина.

…Спустя несколько часов солнце изранило все тело о ветки деревьев и обрызгало кровью заката ледники вершин – но человек и змея уже успели выбраться к месту предполагаемой стоянки. Едва перед ними возник ручей, стальным клинком рубящий надвое овальную лощину, удав немедленно скользнул вниз по глинистому склону и лениво поплыл по течению, а человек снял вьюк и спустился к воде, поглядывая по сторонам. Он напился, ополоснул руки и долго смотрел на свое отражение.

Спокойные серые глаза. И неправдоподобно длинные для мужчины ресницы.

Крупный нос с еле заметной горбинкой.

Резко очерченные скулы.

Белесый шрам, вздергивающий верхнюю губу.

Вполне обычное лицо. Если не заглядывать поглубже в серые стоячие омуты. А вот если рискнуть…

Из воды смотрело лицо салара Пятого уровня Сигурда Ярроу, лицо Скользящего в сумерках.

Охотника за Перевертышами.

С глухим проклятием он ударил ладонью по воде, расплескав отражение, и капли воды потекли по щекам, оставляя мокрые бороздки. Он плакал лживой водой затерянного ручья. Он знал, чье лицо разбилось под ударом.

Лицо труса. Человека, видевшего смерть друга и не сделавшего ничего. Ровным счетом – ничего.

То, что он и не мог ничего сделать, не играло никакой роли.

Впервые он пожалел о том, что у него оставалось еще три жизни.

* * *

…Лань нырнула в кустарник, и пятна ее шкуры перемешались с пятнами веток и листьев, с солнечными бликами… Через некоторое время из кустов вышел мальчик-подросток. На ту же поляну. Вышел и остановился.

Нет, не мальчик. Девушка. С узкими бедрами и твердой маленькой грудью. Она повернулась в ту сторону, куда направился Скользящий в сумерках, – и словно мороз тронул блестящую гладь ее глаз. Вот уже хрупкая ледяная корка сковала края озера, еще немного…

Пальцы рук девушки сжались в плотные кулачки, так напоминающие копытца лани. Она еще немножко постояла, переступая с ноги на ногу, потом прыгнула в заросли…

И лес принял ее в себя.

* * *

Ночь прошла на удивление спокойно. Пару раз Сигурд просыпался, вслушиваясь в темноту – его будил короткий, хрипящий всхлип четвероногих неудачников, – и на рассвете Зу приполз сытый, благодушный и немедленно свернулся в клубок, рассчитывая подремать в холодке.

Его хозяин обошелся половиной черствой лепешки с сыром, затем распаковал вьюк и достал точильный брусок.

Сигурд собирался править заточку Оружия.

С большой буквы.

Собственно, уже с Третьего уровня понятие «оружие» порядком расплывалось, а для салара верхних ступеней оружием было все. Пояс от туники. Подобранный камень. Ветка. Локоть. Палец.

Сигурд вспомнил, как он и еще тройка «почек», гордых серыми форменными плащами, заявились на бахчу к наставнику Фарамарзу и попросили – да нет, потребовали сократить часы занятий с каменным ядром за счет увеличения объема секирного боя. И в тот день подтвердились все легенды о дурном характере наставника Фарамарза.

Тощий, костлявый Внук Богов – так именовались учителя на официальных встречах – погнал Сигурда в оружейную за топорами, заставил учеников вооружиться, а потом избил всех четверых, тщетно машущих своими секирами, избил собранными им дынями и арбузами.

С тех пор Сигурд терпеть не мог поздних фарсальских дынь с шершавой твердой кожурой и липкой жижей в середине.

Но Оружие… Тот же Фарамарз мог часами распространяться о форме и балансе древних мечей, ходя вокруг найденного в развалах клинка и облизываясь, как Зу при виде молока. Он сам подбирал мечи для своих выпускников, не доверяя никому, да и самим выпускникам в том числе, – кстати, он так ни разу и не ошибся в выборе. А Оружие для самого Ярроу наставник позаимствовал из личной коллекции – это уже после VII летних экзаменов – и очень обиделся, когда пунцовый Сигурд стал мямлить и отказываться.

Знал старый Внук Богов правду рукояти меча. Знал правду рук учеников своих. Умело вкладывал одно в другое.

Оружие. Узкое, чуть выгнутое лезвие синей стали. Два локтя от скоса острия до овальной гарды. Рукоять вполклинка, продолжающая общий изгиб. Обтяжка – из кожи неведомого морского зверя, шершавой, как наждак. Не скользила такая рукоять в умелой ладони, и рубил меч бронзу без зазубрин и воздух – без свиста.

Фехтовать им было нельзя. Не для того предназначался.

Оружие. Брат Скользящего в сумерках.

…Сигурд сдул с клинка невидимые пылинки, протер меч до глянцевого блеска специально припасенной ветошью и опустил оружие в ножны. Потом спрятал брусок и покосился на притихшего удава.

– Подъем, Зу! Если до завтрашнего вечера мы не отыщем Пенаты Вечных – или как они там еще зовутся? – нами непременно кто-нибудь отобедает. Или отужинает. Поползли, приятель, спросим Отцов о неизвестном…

Удав просунул голову сквозь немыслимый узел собственных колец, задумчиво пожевал нижней челюстью и спрятался обратно.

– Лентяй, – грустно заметил Сигурд. – Лентяй и обжора. Гнилой жирный канат…

Ответа не последовало.

Тогда Скользящий в сумерках сделал шаг к своему спутнику, пошарил по траве и изо всех сил дернул Зу за кончик хвоста. Через мгновение он уже напрягал все тело, сдерживая неистовый напор обвившегося вокруг него удава, а тот громко шипел и мотал головой у самого лица салара.

Это была их обычная игра. Один раз из дюжины Ярроу успевал отпрыгнуть до броска, один из семи – ухитрялся высвободить руку и ухватить Зу за горло, один из трех – пытался вытерпеть ту вечность, после которой удовлетворенная змея сменяла гнев на милость и ослабляла хватку.

В тех случаях, когда человек выигрывал, Зу немедленно обвисал, шлепался на землю и подставлял свою белесую шею под самой челюстью – чесать. В остальных же он гордо отползал в сторону и ждал вкусненького. Тем более что в поклаже Сигурда всегда находилось несколько древесных лягушек-ревунцов или фляжка кислого молока.

Свежее молоко Зу не любил. И сливки не любил. Он вообще мало что любил. А хозяину удав скорее покровительствовал.

Во всяком случае, так иногда казалось самому Ярроу.

Салару все-таки удалось вырвать левую руку из мертвых тисков змеи, но он не стал поддерживать игру и просто похлопал Зу по морде.

– Не время сейчас, – сказал Сигурд, и на какое-то мгновение ему примерещилось, что удав внимательно следит за движением человеческих губ. – Уходить надо. Пенаты Вечных дожидаться не станут. Вопросы, Зу, вопросы сводят мне скулы и жгут гортань – а ответы на них неизвестно где… Да и есть ли они, ответы на мои вопросы?..

…Раздвинув листья гигантского папоротника, хрупкая, грациозная лань следила за удалявшимся человеком, за лентой извивающейся травы у его ног, и в выпуклых глазах лани, в их темной глубине, стыл лед – мертвый, обжигающий лед, придающий лани сходство с каменными полузверьками-полуженщинами древних барельефов.

А Сигурд уходил, не оборачиваясь, и, пока тело его двигалось в отработанном неутомимом ритме, он снова и снова касался своей памяти острым ножом боли и бессилия, делая тончайшие срезы, обнажая забытые пласты, рассматривая ушедшее время, ища крупицы ответов на безнадежные вопросы…