Читать книгу «Куда глядят монументы» онлайн полностью📖 — Геннадия Дмитриевича Сердитова — MyBook.
image
cover

БРАТЬЯ ЗУБИКИ

рассказ

Обычно пацаны сбиваются в ватагу по месту обитания. Вспоминаю друзей детства – Имай, Пыха, братья Кирпичи, братья Кролиеи, Женька Гербес, Борька Брунчик, Толя Зубик… Кто-то пережил блокадный голод, кто-то пару лет прожил в деревне «под немцем», кто-то был эвакуирован в глубокий тыл.

Отдельно расскажу про Толю Зубика. Он жил с родителями в халупе из серых шлакоблоков, одиноко торчавшей среди картофельных огородов.

Толя не отличался ни физической силой, ни особой ловкостью, был скромен и обаятелен, принадлежал к той редкой породе мужиков, одно появление которых заставляет окружающих расслабиться и улыбнуться. Думаю, к этой породе принадлежали поэт Сергей Есенин, космонавт Юрий Гагарин, довоенный киноактёр Пётр Алейников. Трудно представить себе этих народных любимцев седыми стариками, они навсегда остались в людской памяти молодыми, улыбчивыми, обаятельными. Не дожил до старости и наш приятель Толя Зубик, но об этом чуть позже.

Был у Толи старший брат, которого мы видели редко – бОльшую часть времени он проводил в заключении. Стоило ему появиться после очередной отсидки, и Толя из нашей компании исчезал. Однажды, когда мы грелись на берегу после купания в Большой Невке, к нам подошли братья Зубики. Старший разделся, и мы увидели его спину всю в жутких синяках и кровоподтёках. Можно часами слушать рассказы о волчьих нравах в местах заключения, а можно просто взглянуть на такую спину и мгновенно оказаться в теме. Взгляд у старшего Зубика был тяжёлый, звериный, поэтому мы всегда старались держаться от него подальше. И в тот раз мы спешно оделись и смылись в свой двор.

Шли годы. Мы повзрослели и разбрелись по своим судьбам. Я отучился в институте, начал работать в конструкторском бюро, с головой ушёл в работу, в семью. В жизни страны стали происходить большие перемены, наступила так называемая «оттепель». Началось освоение космоса, к которому я тоже оказался профессионально причастен.

Между громких «фанфарных» новостей, как обычно, проскальзывала и другая хроника, бытовая. Так в апреле 1962 года сообщили о гибели в автокатастрофе мэра города Смирнова. Ещё через год, когда я перед свадьбой забирал свою невесту из студенческого общежития на Чёрной речке, оно оказалось на улице имени этого самого Смирнова, переименованной из бывшего Ланского шоссе. Помнится, позже ещё была криминальная информация о том, что всю семью бывшего мэра вырезали какие-то бандиты. Моя мама как-то сообщила, что этих несчастных погубили братья Зубовы – наши старо-деревенские Зубики. И оба уже осуждены и расстреляны.

Новость покоробила меня, уж очень не вязался образ ясноглазого Толи Зубика из моего детства с волчьим обликом убийцы.

Минуло полвека. Улица Смирнова снова стала Ланским шоссе. А в недрах Интернета я неожиданно наткнулся на такую историю. Якобы тогда, в 1962 году, после гибели мэра в его сейфе обнаружили пачки долларов. Это сейчас доллары кочуют по стране чемоданами, а для 1962 года такое событие было крупным преступлением. Обратились с расспросами к вдове покойного. «Да это ему Фрол посоветовал, – припомнила та. – Сказал, ещё неизвестно, как ситуация повернётся». Она имела в виду Фрола Козлова, бывшего Первого секретаря Ленинградского обкома партии, незадолго до того переведённого в Москву. Фаворит Хрущёва, искушённый придворный интриган, он в разговорах не скрывал, что считает себя будущим генсеком, чем нажил немало врагов в Кремле и его окрестностях. Те с радостью передали слова вдовы Хрущёву. «Как это ситуация повернётся? – взбеленился тот. – Ну, Фрол, погоди! Вот выйди из больницы!». А тот подвёл и не вышел. Покинул не только банку с вельможными пауками, но и белый свет. Экзекуция сорвалась. А пресловутые доллары отдали семье. На них-то, видимо, и клюнули братья Зубики.

Не знаю, насколько эта история соответствует реальным событиям, остаются бесспорно достоверными только гибель мэра, трагедия его семьи и расстрел братьев Зубовых.

Много лет спустя довелось мне ехать в машине со старым приятелем МихМихом. Он долгие годы работал следователем и вышел на пенсию в чине полковника. Когда мы проезжали мимо студенческого общежития на Ланском шоссе, волна воспоминаний накрыла меня. И я рассказал приятелю и про мэра, и про его доллары, и про братьев Зубиков. МихМих долго молчал и заговорил лишь, вырулив на проспект Энгельса.

– Странная история. Начнём с того, что номенклатура в ДТП просто так не погибает. А если и погибает, значит, кому-то это очень надо. История с баксами выглядит правдоподобно. Но кто эту сугубо закрытую информацию слил уголовникам? И как эти уголовники проникли в охраняемый дом? И почему их так быстро взяли? Думаю, в милицейских архивах хранится только официальная версия. А правду мы не узнаем никогда.

– Какую правду? – не понял я.

– Как всё было на самом деле. А если и узнали бы, я нисколько не удивился, если вдруг выяснилось, что эти твои Зубики никого не убивали. Они же были примитивными домушниками. Попахивает классической подставой.

На этот раз надолго задумался я.

– Не бери в голову, – снова заговорил МихМих, – после лихих девяностых, никому эта заурядная история не интересна. Вот и улица Смирнова снова стала Ланским шоссе. Ряска на поверхности затянулась, будто ничего и не было. Тишь да гладь, божья благодать. Сиди себе ровно на заднице да грызи семечки.

Вот сижу и грызу.

ПЯТЬ СМЕРТЕЙ ИВАНА ТОПОРКОВА

рассказ

Старая Деревня моего детства, северо-западная окраина тогдашнего Ленинграда, была уникальным местом обитания людей. С одной стороны можно было, одевшись поприличней, сесть в трамвай и уже минут через двадцать катить по Петроградской стороне к Невскому проспекту. Или, пройдя через ЦПКиО -Центральный парк культуры и отдыха, выйти на Крестовский остров и далее ехать на Большой проспект – хочешь Петроградской стороны, хочешь, Васильевского острова.

С другой стороны можно было, перейдя железную дорогу, крутить педали велосипеда или топать босиком по тропкам среди луговых трав и цветов, распугивая бабочек и стрекоз.

Соседство ЦПКиО дарило нам, пацанам, радость всю зиму напролёт носиться на коньках по его многочисленным каткам. А летом – поглощать копеечное молочное эскимо на палочке, лицезреть выступление на эстраде лучших питерских артистов и смотреть кино в летнем кинотеатре.

Но огромный город одаривал свою окраину не только благами цивилизации. С какого-то времени за железнодорожным полотном напротив нашего дома была устроена городская свалка, и десятки машин повезли туда из города содержимое его помоек.

Запомнился ещё один щемящий момент, когда на наши огороды высадился десант работяг с лопатами. Грязный грохочущий бульдозер сгребал с огородов плодородный слой до белёсого суглинка, работяги (в основном женщины) в серых, как тот бульдозер, ватниках весело закидывали эту землю лопатами в кузов грузовых машин, и те увозили её. Куда? То ли на городские газоны, то ли кому-то на дачу, то нам, пацанам, наблюдавшим этот произвол, было не ведомо. Взрослые были на работе, иначе не известно, чем бы этот грабёж средь бела дня обернулся. Ведь в эти клочки земли годами вносились удобрения – печная зола, коровий навоз, покупаемый здесь же, у старо-деревенских частников. Кого-то эти картофельные огороды спасли от голода в блокаду. И серьёзно поддерживали всех в непростые послевоенные годы.

Впрочем, ни у кого из хозяев этих клочков земли никаких документов на владение ими не было. Ушлые во все времена чиновники это прекрасно знали. И Старая Деревня покорно промолчала. Только женщины по углам перешёптывались: «Сталин-то этого не знает».

Ещё одна уродливая участь окраины большого города – самоубийства. В любой стране, да, пожалуй, и в любом большом городе есть такие зловещие места, где нередко несчастные сводят счёты с жизнью. Отвесные скалы, водопады, мосты…

Было такое место и в Старой Деревне – участок железной дороги рядом с нашим домом. Здесь жилые постройки расступались, уходили в сторону от железнодорожного полотна, и рельсы, как бы вырывались на свободу, устремляясь к Лахте по безлюдной болотистой местности с унылыми кустами и рахитичными деревцами. Именно здесь, где железная дорога делает небольшой плавный поворот вправо, иногда подолгу стояли поезда, дожидаясь завершения всех дел, сопутствующих случившейся трагедии. Естественно, мы, пацаны, бегали туда (а как же без нас?!) и, замирая от ужаса, глазели на разбросанные по насыпи и шпалам части ещё недавно бывшие целым живым человеком. Что-то неподдающееся пониманию, мрачное и страшное вторгалось в наше сознание. Оно никак не вписывалось в то, что нам говорили в школе, о чём вещала по радио «Пионерская Зорька», о чём писали детские газеты «Пионерская Правда» и «Ленинские Искры». Даже сейчас, по прошествии многих лет, мне жутко вспоминать эти сцены.

Наверняка все не раз видели в цирке или на эстраде фокус, когда ряженый маг распиливает чёрный ящик с очаровательной ассистенткой внутри. Все зрители знают секрет этого фокуса, понимают, что их примитивно и беззастенчиво дурят, тем не менее, ахают, смеются и хлопают в ладоши. Я не люблю этот фокус. И каждый раз жду, когда из ящика выскочит живая и невредимая обаяшечка. Я-то знаю, что в жизни таких чудес не бывает, я на всю жизнь запомнил, как на самом деле выглядит половина человека…

Но что было, то было. И никто из нас тогда не думал, не гадал, что подобное может случиться с кем-то из нашего дома. Однако по порядку.

В нашем дворе только у троих пацанов отцы вернулись с войны живыми. Первым пришёл Борькин отец Илья Иванович. Он был фронтовым шофером, возил на передовую снаряды. Отец Женьки Гербеса был водолазом и вряд ли в своём водолазном облачении – резиновом скафандре и свинцовых ботах – появлялся на передовой. Он был могуч и молчалив. Зато отец Вовки Имая, дядя Ваня Топорков, пришедший последним, поскольку успел повоевать ещё и с японцами, сидя на лавочке в нашем дворе, охотно делился своими фронтовыми историями,. Из его рассказов я запомнил, что перед уходом на войну его, якобы, заговорила от смерти их деревенская колдунья. И он пять раз чудом спасся от, казалось бы, неминуемой смерти.

Первый раз это случилось, когда они со старшиной отправились в тыл за мылом. Вернувшись утром, он узнал, что его взвод поголовно вырезали финские лыжницы. Во второй раз, когда он сопровождал кого-то из офицеров с документами в штаб, они опоздали, как он выражался, на «ероплан», и этот самолёт был сбит.

Остальные его чудесные спасения в моей голове затерялись, переплелись с сотнями других подобных историй, слышанных, читанных или виденных на экране за долгие годы жизни. Твёрдо помню лишь, что у дяди Вани их было пять. Пять случаев чуда, позволивших рядовому Ивану Топоркову целым и невредимым выйти из кровавой круговерти войны… И вернуться, чтобы вскормить, вырастить, поставить на ноги пятерых детей – четверых сыновей и одну дочь.

Старшим из его отпрысков был Валентин. Крупный, статный, светловолосый и круглолицый, весь в отца, он отслужил в армии и готовился завести свою семью. Но что-то пошло не так.

Помнится, был тёплый сентябрьский вечер, настоящее бабье лето. Я сошёл с трамвая и подходил к нашему двору. Многие соседи либо копали невдалеке картошку, либо сидели на лавочках, радуясь и закатному солнцу, и мирному послевоенному небу, да и просто расслабленному ничегонеделанью после дневных трудов. Такая вот картина покоя и умиротворения, достойная кисти старых мастеров, картина понятных человеческих чувств и простых радостей. Если к этому ещё добавить мерный колокольный звон, плывший со стороны Серафимовского кладбища, то эта картина станет ещё выразительней, ещё более погрузит зрителя в созерцательную задумчивость и вечные человеческие ценности… Недаром такой звон называется благовест.

И привычный шум поезда, идущего справа налево по верхней кромке этого картинного полотна никак не нарушал пасторальную идиллию вечера. Если бы… Если бы не жуткий крик, ворвавшийся вдруг в эту гармонию людей и природы – навстречу поезду по путям бежал человек. Ещё миг, и в лучах закатного солнца брызнул фонтан из того, что только что было его мозгом, его мыслями, знаниями, мнениями и сомнениями…

Поезд встал, люди на лавочках и в огородах остолбенели – опять! И снова у нашего дома…

Кто-то уже выпрыгивал из вагона, кто-то спешил к поезду через огороды. Перед поездом собралась толпа. А ещё через некоторое время по соседям поползло: «Это Валька, Валька Топорков… Ужас-то какой… А с виду вроде был нормальным парнем…».

Через пару дней, сидя с нами на лавочке, его отец, дядя Ваня, бубнил куда-то в пространство: «Деньги пропали… Всей семьёй собирали… Ему на пальто… Всё из-за бабы. Она могла ему и своего тела подкинуть…Врачи сказали, что он сошёл с ума…А как они определили?.. Ведь его мозги у меня в сарае в кастрюльке лежат. Я их утром собрал, когда уже всё увезли…».

Не знаю, может быть для тех, кто на фронте ходил в рукопашную, месяцами жил рядом со смертью, терял товарищей и, бывало, убивал сам, собирать мозги в кастрюльку дело будничное, заурядное, но мне тогда стало жутко. И вместо того, чтобы как-то посочувствовать страдающему человеку, я встал и ушёл.

Вторым по старшинству среди детей Топорковых был Николай, Коля. Пожалуй, самый интеллигентный, самый «городской» в семье, недавно перебравшейся из деревни в город. На свою беду он влюбился в смазливую официантку из дешёвого ресторанчика в парке. Я как-то случайно увидел его спрятавшегося за деревом и наблюдавшего за этой фигуристой бабёнкой. А потом он повесился. В дровяном сарае. В том самом, где когда-то стояла кастрюлька с мозгами его старшего брата Валентина.

Третьим ребёнком Топорковых была дочь Шура. Красивое лицо с необыкновенно большими печальными глазами. Она редко выходила из дому, поскольку сильно хромала – с рождения одна её нога была короче другой. Жили они на первом этаже, и её часто можно было видеть сидящей у окна. В картинных галереях мира висят сотни живописных полотен на тему «Женщина у окна», поистине глубокая и неисчерпаемая тема. Сменялись эпохи, страны, стили живописи, одежда и причёска, окружающие предметы… Но не книги, прялки и вязание привлекают зрителя в этих картинах. Художники пытались изобразить, прежде всего, Ожидание и Надежду, иногда – Печаль и Безысходность. Такую печаль и безысходность в облупившейся раме окна мы могли часто видеть, гоняя мяч во дворе. Такими я и запомнил глаза Шуры Топорковой.

В нашем доме обитало несколько многодетных семей. Одна из них, семья Кантемировых, лишилась отца ещё в Финскую войну. Был в этой семье очень колоритный тип, Вовка Хромой, сапожник, пьяница, драчун и весельчак. Он ещё до войны лишился одной ноги, по своей шалости попав под трамвай. Вовка был старше нас, чинил обувь всем жильцам дома и по совместительству гнал в сарае самогон, что по тем временам было очень даже наказуемо. Его любили за лёгкий нрав, за шутки-прибаутки и золотые руки.

Вот этот Вовка и углядел «барышню в окошке» – Шуру Топоркову. Мне довелось видеть эту пару, возвращавшуюся из парка. Они шли рука об руку, сильно хромая на один бок. А главное, их лица светились от восторга. Казалось, весь мир вокруг замер и радуется неподдельному счастью этих калек.

Весь мир, но только не дядя Ваня Топорков. Будучи человеком крутого нрава и кондовой домостроевской патриархальности, он запретил Шуре не только встречаться «с этим шалопаем и пьяницей», но и вообще выходить на улицу. И снова можно было видеть в окне красивое девичье лицо с ещё более печальными, чем прежде, глазами.

А что же Вовка? Наш влюблённый Ромео, вместо того, чтобы грамотно выстроить осаду и довериться целительному бегу времени, запил. И в пьяном виде неоднократно пытался пообщаться с дядей Ваней, а потом и влезть в окно к Шуре. Будучи с позором выброшенным на улицу, он ушёл в крутой запой. Последний раз я его видел, когда он пытался прорваться на мою свадьбу и затеял драку с гостями, вышедшими покурить на улицу. Я тогда сгрёб его в охапку и отнёс в их комнату в соседнем подъезде, где он благополучно заснул на диване.

Что касается Шуры… Долгой зимой, последовавшей за отцовским запретом, её не стало. Никто из соседей толком не знал, как это произошло. Хотя болтали всякое.

Потом мы все разъехались, оставив свои картофельные огороды и дровяные сараи, а дощатый дом наш был разобран на дрова.

Моя мама как-то умудрялась общаться со своими прежними соседками, разбросанными по всему городу, при отсутствии не только нынешних мобильных телефонов и компьютеров, но и домашних телефонов в большинстве тогдашних квартир. Иногда она ездила на Ситный рынок, где старо-деревенские частники торговали редиской и корешками. Короче, жиденький ручеёк новостей с прежнего места нашего обитания продолжал потихоньку журчать. Так я узнал, что мой приятель Вовка Топорков по кличке Имай женился на Лёльке, жившей неподалеку в частном доме, но всё время проводившей в нашем дворе.

На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Куда глядят монументы», автора Геннадия Дмитриевича Сердитова. Данная книга имеет возрастное ограничение 18+, относится к жанру «Современная русская литература». Произведение затрагивает такие темы, как «загадочное исчезновение», «альпинизм». Книга «Куда глядят монументы» была написана в 2017 и издана в 2024 году. Приятного чтения!