Вместо предисловия

Как историку мне иногда приходится иметь дело с весьма и весьма любопытными документами. Это могут быть письма какого-нибудь деятеля прошлого, статистические данные или мемуары, проливающие свет на политические события былых времён, и многое другое. Недавно мне пришлось покопаться в архиве, обнаруженном на месте бывшего иезуитского монастыря, и среди разного хлама я увидел толстую старую, почерневшую от времени тетрадь, относящуюся к 16 столетию. Чего стоило привести её в надлежащий вид и перевести с испанского! Но эти труды не были напрасными, поскольку то, что в ней содержалось, оказалось весьма интересным. Конечно, автор тетради не сообщает нам ничего нового о покорении испанцами Перу, но уже то, что он был непосредственным участником этих событий, способно вознести сей документ в ранг наиболее интересных. К тому же, в этом повествовании проливается свет на некоторые обстоятельства, по поводу которых историки до сих пор не могут найти вразумительных объяснений. К примеру, о том, как закончил свои дни первооткрыватель реки Амазонки Франциско Орельяна.

Вначале я рассчитывал переделать это сочинение в приключенческую повесть, но впоследствии передумал. Видите ли, автор, некий Хуан де Веласкес, и сам обладал довольно незаурядными писательскими способностями. И я подумал: зачем сыпать соль в море, если оно и без того достаточно солёное? Пусть остаются неизменными сюжет, композиция и стиль, пусть читатели сами оценят это сочинение. Вот почему я предлагаю его вашему вниманию почти без изменений.

Предисловие автора

Когда бабочке надоедает один цветок, она расправляет крылья и перелетает на другой. Точно так же поступает и человек: почувствовав дискомфорт или скуку, он оставляет насиженное место, бросая друзей и родителей, отказываясь от того минимума, который обеспечивал ему относительный покой и стабильность, проявляя при этом максимум эгоизма, не заботясь об интересах всех, кто в него верил. Новое место или новое окружение – это как чистая страница, которую можно заполнить, как того сам пожелаешь, а всё, что было до того, с лёгкостью предаётся забвению, словно его и не было. Что ж, такова защитная реакция человека – существа эгоистичного, горделивого и непоседливого. Но, совершая поступок, он и в мыслях не может предполагать, что всё, что с ним когда-либо происходило, неминуемо сохраняется в той великой кладовой, которую мы называем памятью, и однажды наступит момент, когда кое-что спрятанное в ней, как ему казалось, надёжно, начинает напоминать о себе. Плохой продукт, как его ни прячь, обязательно напомнит о себе зловонием; и гниёт он день ото дня сильнее, – так, что от него начинает портиться всё окружающее. Если когда-то ты совершил отвратительный поступок или проявил излишнюю жестокость по отношению к кому-то, полагая, что в будущем сие деяние перекроется благими поступками и забудется, ты тем самым обрекаешь себя на ожидание возмездия. Потому что мы – не боги, и вследствие этого не в состоянии точно взвесить чью-то вину и, соответственно, определить точную меру наказания за неё. И вообще, для того, чтобы быть богом, надо, как минимум, уметь управлять случаем… Как правило, наш приговор оказывается жёстче и суровее вины ближнего. Конечно, собственную неправоту или угрызения совести мы можем спрятать за непроницаемым занавесом глаз, улыбки, за мишурой рассуждений о чести и долге. О, я мог бы многое рассказать о том, на какие подлости способен человек ради чести и долга, но для этого я слишком ценю время. Во всяком случае, теперь мне точно известно, что всё, что мы совершаем в молодости, вылезает боком в преклонном возрасте, и чем более мы бываем самоуверенны в правильности своего поступка, тем большее раскаяние испытываем впоследствии. Это касается тех случаев, когда наказанный человек был действительно виновен перед нами. А если спустя многие годы вдруг обнаруживается, что мы ошибались на его счёт? В таком случае угрызений совести могут не испытывать лишь три категории людей – идиоты, судейские (у которых, как известно, совести вовсе нет) и священники, которые лицемерно заявляют, что на всё – воля Божия. Вот так… Бог для них – эдакий рубаха-парень, за спиной которого можно спрятаться самому от глаз людских и за дланью которого удобно прятать собственное ничтожество. Однако, не осмеливаясь причислять себя ни к одному из вышеупомянутых типов, я решил описать свою жизнь на бумаге, уповая на то, что это в какой-то степени облегчит тяжёлый груз, давящий на мою совесть. Полагаю, что это повыше исповеди, поскольку я не имею возможности заранее приобрести индульгенцию и не уверен, что буду понят и прощён.

ГЛАВА 1

В Испании можно насчитать великое множество семейств, которые, пользуясь различными ухищрениями, изо всех сил скрывают от окружающих собственную убогость. К числу подобных относилась и моя семья, что, впрочем, для Наварры, где она проживала, вовсе не удивительно. В этом краю бедность издавна не считается пороком, и здесь до сих пор можно встретить виконтов, баронов и даже графов, чья одежда существенно не отличается от крестьянской. Однако до конца прошлого века мой род ещё кое-как выкручивался, благодаря чему знатный герб подкреплялся землями, неким числом зависимых крестьян и относительным благосостоянием.

В семидесятые годы прошлого века христианнейшие величества Фердинанд и Изабелла, как вы, вероятно, помните, сочетались браком и начали объединять страну. На это понадобилось много средств. Впрочем, деньги выкачивались из самых разных источников, поэтому процесс был доведён до логического завершения – в течение десятка лет Испания превратилась в единое централизованное государство. Но казна настолько истощилась, что их величества порою не имели возможности выплачивать долги своим кредиторам или награждать отличившихся идальго. Но об их нищете подозревали лишь наиболее избранные люди; для подавляющего большинства подданных царственная чета казалась наиболее блистательной в Европе. Это мнение всячески поддерживалось церковью и, в частности, Конгрегацией Индекса Запрещённых Книг (или, говоря попросту, «святой» инквизицией).

Наблюдая за развитием политических событий, мой дед, человек уважаемый и, казалось бы, неглупый, подозревал, что объединение страны и реформы, затеянные королём, должны привести к экономическому процветанию. Ему казалось, что на народ вот-вот посыплется манна небесная или, по крайней мере, золотой дождь. Стараясь не остаться от сего дождя где-то вдали, он отважился на отчаянный шаг, который должен был максимально сократить расстояние между его кошельком и этими иллюзорными перспективами. Следует заметить, что до тех пор, находясь на службе у Его Величества, мой дед, Франциско де Веласкес, был на хорошем счету: за некоторые заслуги король даже пожаловал его орденом, а при встрече всегда доброжелательно улыбался. Конечно, в глазах челяди такие знаки внимания значили очень много, но деду хотелось заработать кое-что посущественнее орденской ленты и улыбок. Поэтому во время одной из встреч, пользуясь благим настроением монарха, он пригласил его посетить Наварру и отобедать в нашем родовом гнезде. Подобное приглашение могло бы показаться странным для людей, знакомых с народными баснями (помните ту из них, в которой говорится о крестьянине, вздумавшем пригласить в гости само Солнце?), но дед в тот час даже не задумывался о возможных последствиях.

Следует заметить, что приглашение коронованной особы на трапезу – идея вовсе не новая и, в принципе, ничего особенно зазорного в ней нет. За два года до описываемых событий некий барон де Охара тоже пригласил Его Величество пообедать в свой замок, находящийся где-то в глубинке Андалузии, и остался в выигрыше. Для того, чтобы привести замок в порядок, потребовалось более полумиллиона дукатов, которые король немедленно распорядился выдать; а после мероприятия барон превратился в маркиза с чином полковника. Моего почтенного дедушку вдохновил к действиям именно сей пример. В разные времена при разных королях таким же образом поступали некоторые люди и им удавалось исправить своё положение к лучшему. Но… Как я выяснил, достигнув сознательного возраста, упомянутый барон возглавлял партию, которая противилась объединению страны. Подкупив его, Фердинанд привлёк на свою сторону целую партию, в придачу к которой получил Андалузию. То есть, обед имел символическое значение; в действительности решались важные политические вопросы. Приблизительно так же обстояли дела и в остальных случаях королевской щедрости.

То, что крестьяне называли замком, на самом деле представляло собою довольно хлипкий каменный дом в два этажа. В нём было бы комнат восемь, если бы прежние хозяева обладали средствами на его своевременный ремонт. Но к описываемому времени несколько из них пребывали в довольно плачевном состоянии, вследствие чего жилыми оставались всего три. Жалованья деда хватало лишь на то, чтобы поддерживать в приглядном виде эти три комнаты да кормить семейство, состоящее из супруги, двух детей и служанки. Впрочем, всё бы ничего, кабы это жалованье выплачивалось своевременно. Моей бабке то и дело приходилось своими руками чинить одежду и готовить пироги, а в периоды полного безденежья просить в долг у некоего еврея-ростовщика. В иные времена визит короля решал все проблемы подданного, но на сей раз всё закончилось по-другому…

Ради торжественного приёма дорогого гостя дед влез в огромные долги, ведь следовало помнить, что вместе с королём пожалуют и его приближённые, друзья, подхалимы и слуги. Всю эту ораву надо чем-то накормить, где-то разместить их лошадей и так далее. Дед, когда пред ним открылась вся горькая правда предстоящего мероприятия, ужаснулся, но отступать было слишком поздно. Да и выхода не было, кроме надежды на покрытие всех расходов королевской дланью. Помимо этого, он надеялся, что визит правителя устроит судьбу его сыновей. Что касается последних, это были два крепких парня, едва грамотных, зато сильных телом и воспитанных в лучших традициях испанской аристократии. Им бы на службу к королю, им бы выдвинуться на военном поприще, да ведь только на это тоже требовались деньги, деньги, деньги…

Хлопоты и приготовления продолжались в течение нескольких недель. Наконец наступил день, когда не только семейство графа де Веласкеса, но и соседи могли воочию узреть Величество, соблаговолившее посетить захудалый городишко Хака. В те времена наше селение наполовину состояло из французов, поскольку Наварра не раз переходила под опеку французской короны или же на некоторое время обретала автономию. Прямым следствием влияния французов стало распространение протестантизма, что, впрочем, нисколько не мешало мирно и дружно сосуществовать соседям. Протестанты даже одевались как-то свободнее, чем католики, отвергали крестное знамение, иконы, мессу и, конечно, папу римского. До тех пор они ещё не ведали, что такое святая инквизиция и Варфоломеевская ночь…

В тот день, как раз перед въездом в Хаку, Фердинанду доложили о том, что в столице что-то не ладится. В тот же миг сиятельная улыбка сменилась мрачным настроением. Король не замечал ничего, а на верноподданнические улыбки и приветствия каких-то Веласкесов он попросту не ответил. Ел он так мало, что поневоле создавалось впечатление, будто пища пришлась ему не по вкусу. Между тем, его многочисленная свита опустошала сады и лавки соседей, топтала копытами лошадей их нивы и цветники.

Закончив трапезу, Фердинанд встал, чтобы совершить благодарственную молитву. И тут ему бросилось в глаза, что не все присутствующие осеняют себя крестным знамением!

Что было дальше? Не стану углубляться в подробности; замечу лишь, что дед ничего не получил, а спустя несколько дней в Хаку приехали мрачные личности в монашеских одеяниях, которые хватали всех, кого подозревали в принадлежности к протестантизму. Естественно, немало семей потеряли кормильцев и обвиняли в этом именно семью де Веласкес. Деду ничего не оставалось, как переселиться в Бургос, а затем – в Саламанку. Королевскую службу ему пришлось оставить, как и семью: он скончался вскоре после того, как обосновался в Саламанке.

Что касается двух его сыновей, следует сказать, что старший из них, Диего, под вымышленным именем отправился в одно из тех безнадёжных плаваний, из которых редко кто возвращается, а младший, Фернандо, взялся за ум. Это позволило ему закончить колледж и стать преподавателем в нём. Позже, когда появился на свет ваш покорный слуга, он уже числился в свите Карла Пятого, где занимался невесть чем, за что получал неплохое жалованье.

Я родился в 1510 году, чем несказанно обрадовал родителей. К тому моменту они тщетно ожидали ребёнка более десяти лет. В природе, видите ли, иногда происходят довольно странные вещи, одной из которых можно считать деторождение. Здоровые люди, несмотря ни на что, почему-то не могут зачать ребёнка, и в этом благородном деле не в силах помочь ни лекари, ни молитвы, ни молебны. Признаться, я, после всей своей богатой на приключения жизни, не очень-то доверяю как первым, так и вторым и третьим, и мне кажется, что для того, чтобы женщина забеременела, нужно нечто иное. Уж так повелось, что католическая церковь в своём фанатизме вскричала, что любовь – это грех (хотя в первой главе Библии написано: «Живите и размножайтесь.»)… Во всяком случае, теперь вы можете понять, почему моему появлению так обрадовались и почему в этом доме в течение последующих лет все терпели моё непослушание. Кроме того, ввиду пропажи дяди и отсутствия у него детей я оказался единственным наследником родового имени. Мне прощалось всё – от разорванных панталон до выбитых окон, от драк со сверстниками до издевательства над животными и людьми. Да, именно людьми. И сейчас нахожу уместным поведать об этом подробнее.

Началось всё с того, что когда мне исполнилось лет пять или шесть, старшие мальчишки научили меня новому развлечению, которое заключалось в привязывании к кошачьему хвосту колокольчика или иной дребезжащей вещицы. Наблюдать, как испуганное животное беспорядочно носится по двору – это ведь несравненное удовольствие. Во всяком случае, мне тогда так казалось. А всё – по причине избалованности и пресыщения родительским вниманием. К слову, те способы развлечения, которые избирал я, показались бы вам актами доброй воли в сравнении с «развлечениями» его величества Филиппа Второго. Излюбленным его развлечением считалось втыкание острых спиц в головы четвероногим…

Однажды перепуганная кошка выбежала из двора и в припадке страха набросилась на приходского священника. Это был пожилой человек со слабым сердцем. От неожиданности он упал и был вынужден провести несколько дней под наблюдением лекаря. Конечно, он понял, кому обязан счастьем вынужденного отдыха, кто именно мог привязать к хвосту животного колокольчик. Спустя неделю после случившегося он велел меня изловить и порядочно попотчевал розгой.

Я затаил обиду. Как вы, наверное, знаете, милостивый государь, мы, – испанцы, – люди порядочно злопамятные, в особенности насчёт того, что называется оскорблением, унижением чести и достоинства. Быть может, это происходит от того, что мы проживаем в суровых краях и обделены с раннего детства как лаской, так и самым необходимым?..

Каким образом ребёнок может отомстить взрослому человеку, к тому же облачённому в рясу? Да в католической Испании подобное никому и в голову не придёт! Но всё же я кое-что придумал на сей счёт.

Была у нас небольшая собачонка, весьма шаловливая и хитрая. Я приучил её цепляться зубами за конец верёвки и висеть. Вскоре наступил момент, когда я провёл серьёзную репетицию, прицепив такую верёвку к капюшону матери. Собака бесшумно подбежала и, схватившись зубами за конец, повисла на нём. Уже через день подвернулся случай для мести, когда мой враг выходил из храма. Незаметно прицепив верёвку к воротнику его плаща, я спрятался и стал ждать. Моя сообщница, заметив вожделенный конец верёвки, не заставила себя ждать. Видели бы вы насмерть перепуганного аббата, беспорядочно размахивающего руками – бледного, с вытаращенными от ужаса глазищами!..

Однако именно этот случай стал переломным в моей судьбе. Драгоценное здоровье святого отца пошатнулось окончательно, а меня в срочном порядке определили в школу, в которой царили весьма строгие порядки. Увидев воочию, как там обращаются с нарушителями и лентяями, я немедленно взялся за ум и вскоре продемонстрировал чудеса прилежности, благовоспитанности и познания. В отличие от представителей простонародья, которые учились вместе со мной, меня обучали верховой езде, фехтованию и прочим премудростям, которые могли когда-то пригодиться отпрыску дворянской семьи. Вместе с нами проходили обучение немало детей сомнительного происхождения, или так называемых внебрачных. В их числе был и Гонсало Писарро, приехавший из Трухильо. Поговаривали, будто отцом ему и его старшим братьям приходился некий гранд, который по каким-то причинам не мог официально вступить в брак с его матерью, простой крестьянкой. Что ж, в числе множества предрассудков, порождённых церковью, существует и такой. На мой взгляд, дело обстоит просто и ясно: встретились два человека, полюбили друг друга, нажили детей; почему бы не пожениться? Но нет, святая церковь не может позволить такую роскошь; причём, только потому, что он принадлежит к высшему сословию, а она – к низшему. А то, что его официальная супруга не способна родить ребёнка, церковь не интересует. И какое ей вообще дело до чужих отношений?..