Цитаты из книги «Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941»

Наконец, по прошествии многих часов, поезд остановился на маленькой железнодорожной станции. Немного вытянув шею, я смог разглядеть полоску платформы. Но я увидел больше; увидел, как первых умерших просто выбросили из окон. Тяжелораненых, с ранениями в живот и подобными, уложили в купе. Сами они не могли этого сделать, для них это было слишком трудно. После третьей остановки стало посвободнее, поскольку все больше и больше умерших выбросили из поезда. С огромным трудом мы с Вернером на коленях переползли в купе. С помощью еще одного товарища я поднял Вернера на багажную полку, а сам забрался на скамью. Это была удача для наших ног! Поезд с печальным грузом шел еще в течение трех дней. Боевых товарищей, умерших в пути, оставляли на каждой пройденной станции. Первая медицинская помощь была оказана только в Варшаве. К сожалению, для половины из отправившихся в путь на этом поезде это оказалось уже слишком поздно. Одновременно большую часть раненых, которым требовалась неотложная помощь, сняли с поезда и распределили по окрестным госпиталям. Поезд с остальными продолжил путь. С первыми лучами рассвета мы пересекли старую немецкую границу. Мы были в Германии!

Перед нами стоял немецкий скорый поезд! Один лишь вид ряда вагонов был словно приветом из дома! Как будто строгая официальная надпись немецкой государственной железной дороги на вагонах говорила: «Добро пожаловать!» Как давно мы в последний раз видели немецкий поезд? «Добро пожаловать!», впрочем, ограничивалось лишь этим. Вагоны были настолько набиты ранеными, что мы не могли вообразить, куда там воткнуться пресловутой иголке, уже не говоря о нас. Стеная от боли, мы, толкаясь и распихивая друг друга, прокладывали себе дорогу к вагонным поручням. Не было никакой враждебности из-за того, что нам никто не помогал. Люди были стеснены настолько, что, стоя в проходах, не могли пошевелиться. Но люди лежали не из нежелания встать. О нет! Просто у них были настолько тяжелые ранения, что они заслуживали большего внимания… В конце концов нам с огромным трудом все же удалось отыскать себе местечко. С отмороженными больными ногами нам пришлось стоять! В купе невозможно было пошевелиться. Мы стояли там, где удалось встать, нравилось нам это или нет. Можете себе представить, что настроение в поезде царило отнюдь не радостное. Голод (мы уже успели забыть, когда в последний раз ели), холод и вши. То были худшие часы в моей дотоле славной военной карьере!

На деревенских улицах связные уже вовсю прогревали моторы, тут и там выкрикивали распоряжения. Вот тебе и спокойный сон у теплой печки! Нет уж, это было бы слишком хорошо. Надвигалась буря. Неужели нам придется покинуть это наше маленькое, уютное прибежище, к которому мы уже успели привыкнуть? Ощипанные курочки полетели в коляску – ничего, они нам еще пригодятся! Везде царил страшный переполох. Взвод связи сматывал провода, грузил радиооборудование. Командный пункт перебрасывали в разведбатальоны дивизии. Необходимо было организовать прикрытие нашего отхода. Стали отъезжать первые грузовики. Надсадно гудя, наш мотоцикл пробирался через метель. Видимость была сильно ограничена. Мы передали необходимые распоряжения в разведбат и возвращались в свое подразделение. Сидевший в коляске Вернер пинком мне в бок дал знак остановиться. Спешившись, мы принялись хлопать друг друга по спине – просто выработался некий ритуал – это мы так пытались согреться. Мотоцикл вновь пробирался сквозь вьюгу и снежные заносы по узкой, покрытой льдом дороге, скорее напоминавшей лесную тропинку. И мы ехали по ней с чувством, что замыкаем «победное» шествие германской армии. Позади уже были иваны.

Бухом не отрывали взора от Старика, вмиг побледневшего как смерть, потом вдруг побагровевшего. Из краткого обмена мнениями я понял, о чем шла речь. У Клингенберга отвисла челюсть, было видно, какого труда ему стоило ответить «Яволь!». Потом он грохнул телефонную трубку на аппарат. Я почувствовал сильнейшее желание исчезнуть. Клингенберг окинул взором расстеленную перед ним на столе оперативную карту. И могу поклясться – незаметно смахнул набежавшую слезу. Все выглядело так, будто комар в глаз угодил. Но какие к дьяволу комары в декабре? Я знал Клингенберга еще по Франции. А когда он принял командование батальоном, мы встречались практически ежедневно. Я никогда не видел этого человека не то что потрясенным, а даже растерянным. И он отдал лаконичный приказ. Приказ к отступлению! Взятие Москвы в этом году отменялось!

из всех нас оставался только Хан, служивший в десантных частях. Как-то он даже прислал мне письмо из Нарвика. Но самое жуткое еще предстояло пережить! В одном из писем от матери было вложено извещение о смерти, опубликованное в местной газете, – черная рамка и так далее. Одним словом, как полагается. Я сначала даже не понял, кого оно касалось. А потом понял… Это была похоронка на МЕНЯ! Стандартный текст, имя, фамилия, затем место и обстоятельства гибели.

Мы первыми вошли в Белград, ну а почему бы не въехать парадным маршем в Москву? Разумеется, все кругом ныли и ворчали, как и прежде, но, несмотря на нытье и ворчание, в воздухе витал дух скорой победы. Операции теперь, причем успешно, совершали настолько малочисленные группы, что наш инструктор по тактике лишь криво улыбнулся бы, расскажи мы ему об этом. Когда заканчивались боеприпасы, мы выбивали русских с позиций саперными лопатками, кинжалами и прикладами винтовок. Русские с ужасом взирали из прорытых в земле нор, как мы вдруг словно ниоткуда появляемся на своих мотоциклах. Пока какой-нибудь там Гриша из Казани или Иваново приходил в себя от изумления, мы спрыгивали с наших машин, и ему ничего не оставалось, как поднять руки. Знай этот Гриша, что у нас было по обойме патронов для винтовки, да еще, может быть, пол-ленты для пулемета, он повел бы себя по-другому, но он не знал, поэтому и предпочитал сдаться в плен[23]. Девиз мотоциклетных частей – «Дерзость плюс скорость равняется победе» – был актуален, как никогда прежде. Мы не сомневались, что уже к Рождеству погреем озябшие ноги где-нибудь в Кремле у «папы Сталина»!

подобном и слыхом не слыхивали. Все шло своим чередом, в известной степени стихийно. Потому что у наших боевых товарищей, нередко с трудом понимавших по-немецки, было с нами одно общее: они стремились не дать большевикам и большевизму расползтись по Европе. Мы представляли собой истинно европейские вооруженные силы, я сомневаюсь, что когда-нибудь нечто подобное возникнет вновь.

Разумеется, у нас были кое-какие преимущества в сравнении с вермахтом. В первые годы войны большинство частей и подразделений СС комплектовалось на добровольной основе. Основной личный состав – от 17 до 19 лет. Может, именно это следовало бы считать «особым фактором» наших войск? Ведь молодежь куда быстрее обучить, причем обучить, как говорится, с нуля, чем старых военнослужащих. Новые методы боевой подготовки и выучки предусматривали такие категории, как «войсковое товарищество», то есть некий корпоративный дух, еще более укреплявшийся с прибытием в СС добровольцев из других стран. Для нас было совершенно безразлично, кто нами командует – норвежец, француз или кто-нибудь еще; как было безразлично, откуда родом твой боевой товарищ – из Дании, Бельгии, Голландии или даже Швейцарии. Главное – каков этот товарищ! И что самое удивительное, не было никаких писаных инструкций или наставлений относительно обращения с волонтерами из других стран, во всяком случае, на низовых уровнях ни о чем

По танкистам было видно, что они еще никак не могли оправиться от боев. Их черная форма представляла собой нечто трудноописуемое. К тому же, спасаясь от холода, они нацепляли на себя даже русское обмундирование. Это было под Москвой явлением повсеместным – войсковой подвоз осуществлялся крайне нерегулярно. Мы быстро сошлись, в особенности после того, как я пустил по кругу фляжку со шнапсом. Танкисты в ответ пожаловали кусок свинины. Разумеется, мясо поступило к ним отнюдь не по официальным каналам снабжения. Лишь один бледный как смерть танкист отчего-то сразу невзлюбил меня из-за моей принадлежности к СС. Нам постоянно приходилось сталкиваться с упреками в свой адрес, что, дескать, вы там у себя в СС и питаетесь лучше, и вообще, вы – «любимчики Адольфа». Не говоря уже о вооружении. На самом деле более новое и совершенное оружие поступало к нам потому, что именно нас и кидали во всякие «горячие точки» и на самые опасные участки фронта[22]. «Пожарные команды», ударные дивизии – вот кем мы были.

Половина запущенных, полуразваленных домов стояли покинутые жителями. Отыскав лачугу поприличнее, мы сразу же растопили печь. Разогрели прихваченную с собой еду и поужинали. Я выставил шнапс, а фельдфебель выложил хлеб. Потом он стал раскуривать трубку, и мы долго сидели, глядя на танцевавшие в печи языки пламени. Сначала на посту стоял фельдфебель, потом я, потом снова он. Так и пролетела ночь. По мере приближения к Москве обстановка становилась все более тревожной[20]. Уже не раз находили наших боевых товарищей с перерезанным горлом. Были случаи и пострашнее – люди просто бесследно исчезали. И числились без вести пропавшими.