Как младенец в утробе матери, он ещё не пережил разделения на «Я» и «Не-Я». И он находится, как выразился Фрейд, в состоянии «океанического блаженства». Для него свобода и несвобода совпадают в чистом благе. Он не свободен в утробе матери, но эта несвобода не является бременем, потому что она является блаженством, потому что он там защищён, потому что он там не переживает никаких разделений, никакой оппозиции себя с чем-то. Свобода и несвобода сомкнуты в благе как в простом утверждении. Так было у людей золотого века.
Потом к людям золотого века приходит Адам, в котором есть эта искра, а в них-то нет. В них эту искру никто не вкладывал. Вложили в глиняную куклу Адама. И дали ему язык, потому что Творец научил его языку, и язык имеет Божественное происхождение. И Адам приходит. Не будем пускаться вглубь чисто теологической историографии – там Адам и Ева, их потомство и так далее, но так или иначе, он даёт этот язык вот этому человечеству. И после этого, овладев языком в значительной степени насильственно, то есть принуждённые заговорить, они как бы рождаются.
То есть ребёнок появился из утробы на жёсткий холодный ветер. Крики, яркие цвета – всё, что раздирающе действует на его пять органов чувств после появления на свет из утробы матери. И язык является этим актом рождения. Сразу на ребёнка обрушивается дождь, солнце его жжёт, холод его морозит и так далее. Мгновенно кончается комфорт и возникает «Я» и «Не-Я», и язык является принципом разделения. В языке заложено отражение этой точки, которая реально есть в Адаме, а виртуально во всех, кто приобщился к языку. И всякий, носящий язык, говорящий языком, даже не будучи потомком Адама, а просто условно являясь его потомком, приобщившись к нему через язык, является потенциальным требователем свободы. Язык является базой свободы.