Глава IX

Следующие дни прошли для Саши как в черно-белом кино, где обошлось даже без полутонов. Без радости, без удивления, без переживания, без стенаний – словом, без эмоций. Заметили все, что вместо жизнерадостной сокурсницы образовалась черная дыра, будто ее заменили автоматом, который, не переставая, штамповал какие-то железки, вместо того, чтобы варить кофе и выдавать чипсы, при этом инженеры чесали затылки, не понимая, что произошло.

Несколько раз к ней подходил Сергей, пытаясь отвести в сторону, чтобы поговорить, но, глядя на него сомнамбулой, она поворачивалась к нему спиной и уходила прочь. Выбрав время, когда Сергей находился в университете, Саша вывезла из квартиры свои вещи, не забыв своих кошек, и оставила на хранение у матери.

Сергей тоже ходил по университету черной тучей, временами извергая громы и молнии, когда товарищи допекали его вопросами. Никто не понимал, что произошло с этой счастливой семейной парой, однокурсники пытались узнать, спрашивая друг друга, но никто не знал ответа, ситуация обрастала домыслами и снежным комом прокатывалась по предположениям, которые делали студенты. Всем хотелось знать, что же случилось, но Сергей и Саша молчали, молчали Света и Яна. И только в день  вручения дипломов пронесся шепоток, вслух никто не осмелился озвучить эту новость, что Сергей Чехонин и Яна Заславская подали заявление в загс.

Самые любопытные откровенно вглядывались в лицо бесстрастной Саши Костровой, которая так и не успела сменить свою фамилию на Чехонину. Даже самые талантливые в физиогномике студенты не могли продемонстрировать свои способности: лицо Саши было закрытой книгой для них. Тут же они разглядывали счастливую Яну, скакавшую кузнечиком среди однокурсников, но не могли принять такого ее резкого весеннего оживления, поскольку давно привыкли, что Саша и Сергей любят друг друга, и было непонятно, почему вдруг теперь появилась пара Сергей и Яна. Никто так и не узнал, что же произошло в действительности.

На фоне счастливых, улыбающихся до ушей, студентов, получающих дипломы в торжественной обстановке, Саша была чужой и отстраненной, равнодушно получив красную книжицу, на секунду улыбнулась, как бы говоря: «Да, я знаю, что диплом, да, красный, ну, и что?». И только Сергей, один из всех студентов, кажется, был не рад, получая диплом.

Получив дипломы, новоиспеченные специалисты собрались в зале, чтобы обговорить последние приготовления к выпускному вечеру. Саша не пошла, объяснив, что ей нет дела до чужих праздников. Света не пошла бы из солидарности с подругой, но у нее были другие планы. Через два дня она уезжала со своим Константином в Новороссийск, где они поженятся. Через неделю туда приедут ее мама и бабушка, самые родные ей люди, без которых свадьба не может состояться, по словам Светы.

Света приглашала и Сашу приехать на свадьбу, но Саша вяло отказывалась, разрыв с Сергеем словно придавил ее огромным камнем, и она распласталась под ним расплывшейся лужей или амебой, которая еще шевелилась, но жизни в ней почти не осталось. Подруга приглашала ее в ресторан, где она знакомила своего жениха с родными, Саша, как она сказала, тоже входила число родственником. Саша и здесь отказалась, видимо, ей тяжело было веселиться на таком торжественном мероприятии.

На выходе из университета девушки столкнулись с Иваном Даниловичем. Он очень обрадовался, увидев девушек. Он вел у них лекции на втором и четвертом курсах, а у Саши к тому же был руководителем дипломной работы.

Он захотел поговорить с Сашей, отведя ее в сторону, а Света вышла на улицу, чтобы не мешать им.

Иван Данилович, профессор, заведующий кафедрой, был любимцем малочисленных девушек факультета, да и мужская часть студентов относилась к нему с не меньшим уважением. Студенты стремилась выбрать его в руководители курсовой работы или дипломной, зная, что он требовательный преподаватель, и в то же время относится к студентам с большим уважением. Он всегда обращался к студентам только на вы, называя их по именам, а не по фамилиям, как это делали многие другие преподаватели, от студентов требовал аккуратности, пунктуальности и усидчивости. Можно сказать, что этого требуют и другие преподаватели, но профессор был сам образцом этих качеств, и не только требовал их от молодых людей, но и своим примером, без скучных лекций по этому поводу, прививал студентам эти и другие деловые качества. А после эти студенты частенько подтягивали своих товарищей до надлежащего профессорского уровня, и никто не обижался, считая это нормой. Ему можно было доверять, он внимательно выслушивал причины, по которым студент что-либо не выполнил, но при этом требовал, чтобы те честно рассказывали об истинных препятствиях, а не выдуманных. Он не терпел лгунов, всегда понимая, когда студент лжет или говорит правду. Ярые вруны пытались даже проверять его способности определять их выдуманные версии, и всегда попадали впросак.

Ко всему профессор был красивым мужчиной. Высокий, статный, подтянутый, говорят, его часто видели на велосипеде, а некоторые утверждали, что профессор, как ребенок, летом катается на роликовых коньках, а зимой на льду ему нет равных. Ему за пятьдесят, но выглядел он молодо, седина лишь тронула виски, в глазах светился лукавый блеск. Поэтому не одна Света готова была потерять голову из-за этого преподавателя.

– Саша, как ваши дела? Я не видел вас после вашей блестящей защиты. Что-то вы очень грустная, даже получая диплом, вы казались чем-то слишком удрученной.

– Все нормально, Иван Данилович. Так, некоторые проблемы личного характера, но, как говорит моя мама, перемелется – мука́ будет. – Она не могла врать, но и говорить правду не было сил. Хотя именно этому человеку она могла бы доверить свою тайну, чтобы услышать от него хороший совет. Он часто давал ей советы по каким-то небольшим проблемам до этого времени.

– Ну, я думаю, что вы примете правильное решение. Я в вас не сомневаюсь. Вы умная девушка. Но вот что я хотел вам предложить. Вы обязательно должны поступать в аспирантуру в этом году. Я вам уже говорил об этом, но повторюсь еще раз, чтобы вы не передумали.

– Да, да. – она опустила голову. – Я еще подумаю об этом.

– И еще один вопрос. У меня случайно оказались билеты в театр на Таганке, задействованы ведущие артисты. Не хотите ли пойти со мной?

– М-м, спасибо. Не знаю, что сказать.

– Не спешите. Спектакль будет через две недели. Надумаете, позвоните мне. Хорошо?

– Да, конечно. Обязательно позвоню.

Они распрощались. Профессор пошел к лестнице, а Саша вышла к ожидающей ее подруге.

Саша ничего не сказала Светлане о приглашении ее в театр, она помнила веселый разговор подруги о быке и рогах и не хотела сейчас выслушивать от нее шутки. Это никак не подходило к ее состоянию.

Она последний раз переночевала у Светы, помогая ей собираться в дорогу, спокойно взирая на Ксению Андреевну и Евгению Львовну, которые охали и ахали, причитали, давали наставления Светику. Саша один раз высказала свое суждение о том, что у подруги с ее избранником слишком большая разница, на что та ответила.

– Помнишь, я дружила, ну, у меня были отношения с Семкой Русаковым, с Димкой Усатовым, с Сергеем Долиным, с нашими ребятами с курса. Кажется, был кто-то еще. Но все было несерьезно, как-то мелко. А с Костей, кстати, ему не сорок, а всего лишь тридцать четыре, у нас все по-другому, мы не дети, которым нужны игрушки, мы серьезные люди, и хотим прожить всю оставшуюся жизнь вместе. Выглядит он, конечно, старше, потому что у него большие залысины, и он не такой стройный, как Иван Данилович, но это ведь не должно портить мужчину.

– Я рада за тебя, подруга, – улыбнулась Саша. – Конечно, не портит. Но, ты прости меня, я не могу появиться на твоей свадьбе бабой-ягой.

– Какая же ты баба-яга? – Света забавно выкатила глаза и удивленно подняла брови.

– Такой я себя ощущаю, и внешне, и внутренне, ни к чему не годной старой бабкой. Мне нужно срочно выйти на работу, отвлечься. Как только возьму себя в руки,  я приеду, но позже, если захочешь.

– Уже хочу, и буду ждать тебя. – Света боялась заглядывать в тусклые глаза когда-то жизнерадостной подруги.

Девушки обнялись, плохо представляя себе расставание. На сколько? Надолго? Возможно, навсегда? Им казалось, что они могут расстаться ну на неделю, ну на две, не больше. Весь мир был у их ног, разве могли они затеряться в пространстве или во времени? Так устроена жизнь, что расставание может понять только тот, кто выпьет эту чашу до дна.

Проводив подругу, Александра вернулась к матери. Можно было бы снять квартиру, но в данный момент у нее не было средств на это, а просить у матери она отказалась: теперь она уже не студентка, а специалист с дипломом, и может сама себя обеспечить. Это в идеале. А практически, пока она не получит энную сумму за свой труд, то есть первую зарплату, о съемной квартире придется только мечтать.

Мать, встретив младшую дочь, не проявила ни радости, ни удивления, словно та ушла вчера, а сегодня вернулась. Только спросила:

– А где Сережа?

Мать посмотрела на Сашу. Глаза дочери сказали больше, чем она смогла бы объяснить, в них была боль и усталость, и мать больше не стала спрашивать. А может быть, ей было просто не интересно. Саша привыкла, что мать никогда не вмешивалась в ее личное пространство, и никогда, даже когда она была школьницей, не расспрашивала ее о занятиях, о друзьях, и чем-либо еще. Если мать не проявляла к младшей дочери особого внимания, то, что можно было сказать об отчиме, который тем более не лез к девочке с расспросами, или о старшей сестре, которая никогда не воспринимала Сашу, как родного человека. Когда Саша родилась, Марианне было десять лет, это возраст, когда человек уже может понять, что теперь ее мать, не будет уделять ей столько времени, когда она была единственным ребенком. И Марианна поначалу просто не подходила к малышке. Когда ребенок подрос, мать отправляла Марианну гулять с ним, усадив его в коляску. Это было страшным наказанием для старшей сестры, и она всячески старалась избежать его, прикрываясь уроками, которые надо было срочно делать или сообщала матери о плохом самочувствии. Простая ревность переросла в неприятие сестры, и, становясь старше, Марианна выработала снисходительно-отчужденное отношение к младшей сестре, тем более, что между ними не было никаких точек соприкосновения, разница в возрасте оказалась на первом месте. Когда Марианна вышла замуж и у нее появились свои дети, младшая сестра перешла в разряд таких родственников, как и отчим: они есть, но для ее жизни они не нужны.

Саша прошла в свою комнату, в которой она так долго не жила, больше трех лет. Мать ничего не меняла в комнате, даже занавески висели те же, что и при Саше. Все было на своих местах: мебель, книги, кошки, которых она привезла совсем недавно. Только не было счастья, которое она увезла отсюда три года назад, и не вернула его теперь, возвратившись назад. Она обошла комнату, потрогала корешки книг, мягкие игрушки, выглядывающие из детства, отодвинула занавеску и выглянула в окно, отметила про себя, что пыли не было ни на книгах, ни на подоконнике, ни на столе. Легла на кровать, вытянувшись на спине и подложив под голову руки. Как будто никуда не ходила. Три года выпали из ее жизни.

Мать позвала ее с кухни, предложила поесть. Но есть не хотелось. Хотелось так лежать, чтобы никто не звал, никто не обращал на нее внимания, и не расспрашивал ни о чем. Расспросов она боялась больше всего, хотя знала, что мать расспрашивать не будет, но от этого было только хуже – равнодушие матери терзало еще сильнее. Саша вспоминала, как здорово было у Светы дома, где три женщины понимали друг друга с полуслова, и уж они не оставили бы в покое дочку и внучку, если бы та пришла в подобном состоянии.

Саша вспомнила свой первый приход в Светин дом. Мама и бабушка встретили Сашу как родную, и так легко и быстро она нашла с ними общий язык, что не хотелось уходить от них. Сашу поразило Светино обращение к матери и бабушке – Ксюша и Женя, и она, придя домой, стала обращаться к матери – Любаша. Но мать не оценила, не поняла, что это было стремлением дочери приблизиться к родному человеку, и строго пресекла такое панибратство. После этого Саше долго не хотелось даже произносить слово «мама», не то, чтобы называть мать по имени.

И сейчас, если бы мать пришла к ней в комнату и стала спрашивать у дочери, что с ней случилось, Саша стала бы кричать и топать ногами, подняв шум на весь дом. Но при этом она была бы счастлива, что рядом с ней ее любящая мама, и закончилось бы это тем, что она разрыдалась бы у нее на плече, почувствовав облегчение. Так бывает, когда вскрывают болезненный нарыв, да, страшно, да, больно, и хочется убежать, только бы не дать поднести к себе скальпель, но после, вытерев со лба пот, чувствуешь ни с чем несравнимое облегчение, ведущее к выздоровлению.

Но мать не пришла. А Саша, преодолевая боль, старалась не чувствовать… не дышать… не жить…

Она так и уснула, не раздеваясь, не разобрав кровать. Солнце давно поднялось, осветив все уголки после долгой ночи, не принесшей Саше облегчения, и давившей ее мученическими снами.