Первое окно (рассказы)

Первое окно

Мое первое окно выходило на тихую, неприметную улицу в центре старого Петербурга. Она затерялась среди рек, каналов и парадных проспектов – и Время забыло о ней. Улица пронесла через века и архаичное название свое, и скромный облик. Там и ныне бродят призраки «маленьких людей» Достоевского.

Мы жили в мансарде, на последнем этаже. Подавшись плечами за край окна и свернув голову набок, можно было разглядеть над крышами соседних кварталов купол Исаакия. Сверкающий золотом ориентир – самый ценный дар моего окна. Однако он стал моим достоянием не сразу. Мир открывался мне постепенно.

Однажды, мне было лет шесть, я осталась дома одна. Подставив стул, я вскарабкалась на подоконник и впервые самостоятельно распахнула окно. Невский ветер ворвался в комнату, приглашая девочку к играм. Я слезла с подоконника, отыскала ножницы и настригла ворох мелких бумажек. Затем кинула в окно самодельное конфетти. Безумный ветер закружил белые лоскутики в чудном танце. Я подкидывала вверх новые порции и наслаждалась устроенным мною зрелищем.

Возмущенные голоса за спиной оборвали мой восторг. Я обернулась: на пороге комнаты стояли соседи по коммуналке и дворник тетя Катя. Она погнала меня на улицу и заставила собирать с булыжной мостовой раскиданные бумажки. Наказание не было суровым, но горькие слезы обиды терзали меня. Я отправляла белых птичек в небо, а они упали на землю.

Прошло несколько лет. И снова я оказалась наедине со своим окном. И где еще, как не у раскрытого окна, уместно раскурить первую папиросу. Я достала беломорину из дедовской пачки, пыхнула спичкой и вдохнула горьковатый дым. Голова слегка закружилась. Я крепче ухватилась за карниз, но бездна притягивала. На недавно асфальтированной мостовой так отчетливо рисовалось мое распростертое тело. Ростки писательского воображения уже играли во мне.

Скоро случайные фантазии начали складываться в осмысленный бред. Я выстроила воздушный мостик над улицей, перекинув его из своего окна в окно напротив. Там, за прозрачным тюлем, часто появлялся силуэт незнакомого мне юноши, играющего на скрипке. И, когда окно его тоже было открыто, божественные звуки волшебного инструмента вырывались на улицу. Тогда я бежала по шаткому мостику навстречу пьянящему сладкоголосью, и дворники уже не могли помешать мне.

Я выросла и уехала из комнаты, в которой осталось мое первое окно. Я больше не мусорю в общественных местах, и курить я так и не научилась, а муж мой очень далек от музыки. Но фантазии мои продолжают жить. Они заполнили белые страницы и, подхваченные неистовым Бореем, взлетели к небу. Мне хочется верить, что хотя бы одна из них взовьется над Исаакиевским собором.

Канал Грибоедова

1

Самый близкий мой друг – канал Грибоедова. Овальные звенья его решетки заметно вытянуты. Кажется, от них исходит томный, горестный вздох: «О-о-о-о!» Но чуть отводишь взгляд вдаль – и мелодия чугунных колец меняется.

Теперь бесконечно протяженная, извилистая ограда, плавно огибающая повороты, обнадеживает, обещая покой и равновесие. Никаких ухабов и потрясений. Только неожиданно открываются крутые спуски – потемневшие от времени ступени. Зов в черную бездну, откуда, возможно, нет возврата. Ах эта притягательность риска! Но страховка обеспечена: недалеко от спусков в каменные спины берегов вбиты железные кольца – «спасательные круги» для незадачливых пловцов.

Я люблю свой канал. Какие тайны хранит он в непроницаемо-сумрачной воде? Я прихожу на канал летом, когда моторные лодки бороздят его гладь. Неспешно гуляю осенью, провожая взглядом стаи желто-коричневых листьев, неторопливо плывущих к заливу. Наведываюсь зимой. Канал тихо дремлет: русло его подмерзает, но у берегов поднимается теплый пар – нетерпеливое дыхание большого города. Весной канал вновь просыпается, и в мутные воды глядятся помолодевшие старые тополя.

Снова и снова, очарованная каналом, я возвращаюсь на его берега. Не пора ли свернуть к Неве? Пройтись по набережной Мойки? Постоять у Фонтанки? Нет!

Слишком горда и самоуверенна первая река города. Ее гранит торжественно-наряден. Играя волнами, она смеется над мелководным каналом, над нищетой грибоедовских колец. Ей вторит провинциальная красавица Мойка. Накрахмаленное кружево ее решеток вызывает восхищенные взоры богатых особняков, почивающих на ее берегах. Такие господа не потерпят небрежности. Не понять им простоты канала.

Частоколом прутьев встретит меня Фонтанка. Кажется, несгибаемые вертикали ее решетки насильно затянут меня в свой ряд, чтобы не смела думать об изгибах, вздохах, надеждах. И даже ширина реки – лишь обманчивое ощущение свободы. На другом берегу – та же решетка!

Я опять возвращаюсь на канал Грибоедова. Он такой же, как я, бедный, неровный, непонятно изогнутый. Стесненный угрюмыми домами, он ненароком рассекает на части улицы и проспекты. Канал всем мешает: и машинам, и людям. Мысль о его засыпке не раз приходила в голову отцам города. Но гордый канал, накинув нарядные браслеты мостиков на узкое русло, не сдается. Его протяженность бесконечна. Из глубины веков невзрачная Кривуша течет в далекое будущее. И Петербург уже немыслим без спокойного течения зеленоватых вод.

2

И снова весна. Я опять иду с тобой вдоль канала Грибоедова, а изгибы его замысловатого русла эхом отзываются в моей памяти. Повороты, мостики, спуски – вехи моей жизни. Я больше не спотыкаюсь о булыжники мостовой: набережная канала давно закатана в прочный асфальт. Только растолстевшие за долгие годы тополя цепляются за клочки живой земли. Увы, деревья безнадежно больны. Крепкая прежде кора местами отвалилась, обнажив беззащитные стволы. Устремляю взгляд в небесную синь. Мне хорошо с тобой.

Ты почти не изменился. Лишь степеннее стал твой порывистый шаг да желто-соломенные волосы утратили золотистый блеск. Я не могу понять: ты смущен или спокойно-равнодушен? В который раз я слышу прежние слова: «Пойми! Ты – второй человек для меня. Второй – в целом мире! Разве этого мало?» Я молчу. Как трудно найти ответ!

Вот и Львиный мостик. Прежде рыжеватые, как и ты, львы поседели. Кто выкрасил их в белый цвет? В ту далекую весну ты пересек мостик один. И каждый из нас пошел своим берегом. Но сегодня мы снова вместе. Медленно ступили на деревянный настил. Остановились посередине вздыбленного пролета. Опускаю глаза к воде. По каналу плывут последние грязно-белые льдины и зимний мусор: чья-то шляпа, страницы разорванной книги и облупленная, старая дверь. Дверь в ту жизнь, которая так и осталась для меня чужой.

Ты ждешь моего ответа? Я тихо шепчу трудные слова. Но ты не слышишь их. Ты далеко. Рядом со мной никого нет. Я одна. Всегда одна. Слова беззвучно падают вниз и растопляют рыхлую льдину.