У Зои Синцовой в троллейбусе вытащили кошелек с получкой. Кинулась она на остановке, побежала за троллейбусом, но поскользнулась, упала. Чулок, конечно, пополз, ногу саднило, и Зоя подумала, что, если б сейчас на нее что-нибудь наехало большое и сразу, ей-богу, это был бы выход. Но ничего не наехало, и Зоя, хромая, перебралась на тротуар. Потом открыла сумочку еще раз, рукой, без перчатки, полезла в глубину, ощупывая привычные вещи: выщербленное на углу зеркальце, пластмассовую пудреницу, щетку для волос, тюбик помады. Помада оказалась открытой; Зоя выпачкала пальцы и тут же, зло, с отчаянием, стала вытирать их о подкладку сумочки. «Какая разница, – твердила она, – какая разница».

Кошелька не было. Из всех несчастий, которые могли сейчас обрушиться на Зою, это казалось ей самым страшным. Вместе с получкой лежали деньги из «черной» кассы, в которой Зоя состояла и куда каждый месяц вносила десятку. Она упросила уступить ей на этот раз, потому что не было другой возможности расплатиться с самыми нетерпеливыми долгами.

Что делать теперь, Зоя не знала. Она чувствовала, как вся вспотела, отчего лифчик стал сразу душным и тесным. Зоя старалась хорошо, полно вздохнуть и не могла. Поэтому дышать приходилось часто и мелко, и от этого сердце, царапаясь, подымалось прямо к горлу, ближе к воздуху. И снова Зоя подумала, что, остановись оно сейчас, это проклятое сердце, тоже было бы лучше. Дети? Дети?.. Что от нее дети имеют? Видит она их два часа в сутки – час утром и час вечером. Им садик дом родной. Так бы все было и без нее…

Зоя шла тяжело, медленно, не глядя под ноги, по привычке попадая на деревянные дощечки, брошенные там и сям по дороге. Вокруг Зоиного дома шло строительство, была непролазная грязь, и дощечки были брошены сердобольным прорабом, который жалел людей да и сам жил в Зоином доме. Вокруг девятиэтажной стройки горели прожекторы, работала третья смена. Зоя слышала голоса рабочих, видела, как на втором этаже две женщины оклеивали комнату обоями. Третья сидела на подоконнике, повернувшись к Зое ссутулившейся спиной. Те, что клеили, смеялись, что-то рассказывая друг другу, потом одна из них попросила о чем-то ту, что сидела на окне, та встала, взяла в руки рулон обоев, а женщина с освобожденными руками стала кого-то передразнивать. Она кругло разводила руками, потом протягивала их вперед, топорщила плечи, а женщины хохотали так, что одна, наверное, даже на пол села, потому что Зоя перестала ее видеть.

Зое очень хотелось подняться к ним и спросить, сколько они зарабатывают, потому что последнее время она часто думала о том, что надо найти другую работу, где платят лучше. А сейчас узнать это было просто необходимо.

Зоя посмотрела на освещенное окно на втором этаже и решительно шагнула прямо в слегка застывшую от первого мороза грязь – прорабские дощечки к стройке не вели. Вход был с другой стороны. Зоя приготовила первую фразу, с которой она обратится к женщинам. Поправила шерстяной косячок на голове и попробовала ее произнести.

Лучше б она этого не делала. Стоило ей сказать слово, и потекли такие соленые и обильные слезы, что Зоя даже задохнулась. Куда там идти? Она смазывала их ладонью со щек, но это было пустое дело. Слезам конца не виделось. Надо было как-то переждать здесь, где не ходят люди, не показываться же вот такой зареванной? Зоя села на свалянные концы косячка, расстегнула верхнюю пуговицу пальто, и слезы тут же высохли. «Вот так у меня всегда, – горько подумала она, – когда не надо, слезы бегут, а села поплакать – не плачется. Все наоборот». Но и встать сил не было. Было тихо, темно, лишь время от времени что-то звякало на стройке, да кто-нибудь, идя Зоиной дорогой, не находил ногой дощечку и поругивался.

* * *

Зоя после школы в институт не попала: не хватило трех баллов. Особенно сокрушаться было неловко, у многих не хватило всего одного балла: им было обидней. Мать Зои решила так: дочь конкурса не выдержит и на будущий год. Есть единственный для нее путь – накапливать стаж. Будет два года – тогда можно сдать кое-как. У производственников льготы. Она устроила Зою на курсы машинописи – сама мать тоже была машинисткой, – а потом нашла ей и работу, чтоб не очень сложная и в интеллигентном кругу. Так Зоя попала в машинописное бюро одного треста. Работа Зое не нравилась, но это была работа «на время» и «для стажа». Многие ее подружки работали кое-где. Та, что не попала в артистки, служила, например, регистраторшей в поликлинике. Та, что не прошла в геологоразведочный, пошла на курсы продавцов. Да мало ли куда приткнулись девчонки? Все «зарабатывали стаж», через два года собирались повторить попытку.

Зоя не поступила и через два года. Села готовиться и увидела – ничего не помнит. Ведь была же неплохой ученицей, шла в основном на четверки, а через два года уже ничего не знала. Учебники открыла и – как в первый раз. Что-то очень смутно помнилось, но больше чепуха всякая. Вот, например, когда образ Ноздрева проходили, у учительницы Людмилы Артемовны стоял на столе букет сирени, а она сама была в бледно-розовом платье. Сирень на розовом – это было красиво и почему-то очень взволновало Зою. Помнила, что однажды на истории