Эпизод 5
Казнь сына тысяцкого

1379 год

Рассвет. Последний день августа. Из Кремля неспешно выехали конники князя московского. Следом звонарская команда с бубнами и барабанами, созывая народ на Кучково поле. Побросав дела насущные, народ, сломя голову, бежал на сборище, озираясь попутно: горит ли что или враг на подходе и пора седлать лошадей?

Когда людей на Кучковом поле скопилось предостаточно, подручник князя московского оповестил о цели собрания:

– Для пресечения нежелательных толковищ под заборами и стенами кремлевскими касательно неблаговидных поступков Ивана Вельяминова, сына последнего тысяцкого, во вред княжеству московскому, князь наш Дмитрий Иванович решил прибегнуть к публичности… Почему не слышно гласа народа?

И народ завопил:

– Гласность! Гласность!

Другой княжий подручник снял с телеги человека с мешком на голове и связанными за спиной руками. Водрузил на земляной помост, обратился к народу:

– Как в семье главенствует отец, так и в княжестве верховодит князь, неся личную ответственность перед Богом…

Хорошо говорил слуга Князев. Громко. Долго. Выразительно, но не совсем понятливо. Какой ущерб в рублях потерпело московское княжество от кощунственных действий Ивана Вельяминова, если ему определили смертный приговор? Поэтому народ не безмолствовал, а выкрикивал:

– За углом с ножом он не стоял, на перекрестье дорог людей не грабил… так за что смерть-то?

В ответ гробовое молчание. Лишь птички слетели с веточек, отрепетированно щебеча: ти-ти-ти…

Один из конников взметнул копье с навершной ленточкой, подавая сигнал, и барабаны дружно забили “тревогу”… Когда удары достигли выси, удалой голос проникновенно запел:

 
Сослужи службу, служивенький,
Обнажи сабельку булатную,
В огне огнем закаленную,
Молодецкой удалью заклейменною,
Да махни сабелькой справеливою…
 

Копьеносец тронул приговоренного копьем:

– Пятой на колени и проси криком: пощады, снисхождения, княжьей милости!

Приговоренный молчал и, даже, не шевельнулся, а народ летописно выкрикивал:

– Тот не князь, кто без милости!

А глас народа – глас Божий…

Прежде, нежели во всеуслышание объявить о прилюдной казни, вопрос с неделю обсуждался в кругу влиятельных бояр, главных княжьих советников. Как и следовало ожидать, их мнения разделились. На одной скамье уселись тяготеющие к половинчатому решению. На другой – требующие крайней меры. Даже два родных брата расселись на противоположных скамьях из-за несовместимости взглядов. Старший, с бородою в расклешь, ратовал за немедленную расправу: батогами забить, на дыбе вздыбить, худую траву с поля вон! Младший – за осмотрительность: виноватого Бог накажет! А на приставной скамье, в одиночестве, сидел пока не определившийся. Тугодум. Вымахал с коломенскую версту, ноги под столом не помещаются. Как и ум в голове. Выбрал роль прорицателя:

– В любом случае не избежать городских волнений, поджогов, неопознанных утопленников… как было в 1356 году после выборов московского тысяцкого. Тот день я на всю жизнь запомнил, ибо наелся досыта! Накануне оженили меня и сидел я на своем свадебном пиру голодный и жаждущий, не смея по обычаю ни есть, ни пить, а столы от обилия всяческих яств ломились…

– Ближе к делу! – осадил рассказчика старший из братьев, – нынешний день не без завтрашнего.

– В тот лютый февральский день, во время заутрени, на Кучковом поле был найден убиенным претендент на пост тысяцкого Алексей Хвост с проломленной головой! Запомнил потому, что на кануне мой сват отправился на реку с проверкой: происходит ли оживление клева уклейки в лунках, и мы долго обсуждали это событие…

– Не отвлекайся! – еще строже прикрикнул младший брат, тот, что более жалостлив, но и не менее гонорлив.

– Ты, мил-человек, не перебивай меня, не то возьму и забуду… Так вот, в тот удачливый поклевочный день, взамен умершего тысяцкого, выбирали нового и бояре Хвостовы с Вельяминовыми соперничали между собой. Приверженцы Алексея Хвостова кричали: “Хотим Хвоста!”, а прикормленные Вельяминовыми в ответ: “Хотим Вельямина!” Настоящее народное волеизъявление!

– И кого выбрали?

– Перекричали Вельяминовы.

– За что же тогда порешили Хвоста?

– Для острастки либо в назидание. А карателей не нашли. Или плохо искали, или не захотели искать. Народ возмущался, заборы неприличными словесами исписывал. Но, если народу хорошо объяснить – он поймет. Народ не глуп, соображает. Соображают и подстрекатели. Попомните меня, казнь сына тысяцкого не раз аукнется и откликнется…

Для поднятия сил, растраченных на пререкания, думское боярство испило настой из корней девясила и вернулось к обсуждению попрания прав Ивана Вельяминова. Было над чем поразмыслить. Тысяцкий – важное лицо в княжестве. Второе после князя. Военачальник. И заступник народа перед тяжелой княжеской рукой. А Дмитрий Иванович взял и ликвидировал этот чин, мотивируя, что настало время поступиться традицией. Дескать, должность тысяцкого устарела. Что хорошо было в прошлом, вступило в противоречие с настоящим. Это понял еще двести лет назад сын Юрия Долгорукого Андрей Боголюбский и пошел на чрезвычайные меры. Дабы избавиться от самоуправства закостенелого Веча, когда все вопросы решались на главных площадях Ростова и Суздаля, он после захвата Киева сделал столицей княжества град Владимир! Реформист, преобразователь, перестройщик!

– И вскоре был убит недовольщиками за превышение княжеских полномочий и ущемление боярских прав, – доинформировал неопределившийся тугодум.

Помолчали, успокаиваясь, раздражение – плохой советчик. Испили по жбану напитка охлажденного из сортовых зимнестойких яблок. Поели хлебова с пластами рыбы вяленой, на сон кое-кого потянуло… Взбодрясь настоем сливовым продолжили обсуждение:

– Не исключено, что действия Дмитрия Иваныча шли на благо земли московской, но Иван Вельяминов не захотел понять, обиделся и в запале пошел на службу к тверскому князю, извечному недругу князя московского.

– Сын тысяцкого имел право на отъезд.

– Мы обсуждаем вопрос не о перемене места жительства Ивана Вельяминова, а его деяния после поступления на службу к тверскому князю. Зачем он отправился в Орду с поручением от тверского князя? Какие дела обговаривал в ставке Мамая? И зачем возвращался тайно? Спасибо князю серпуховскому, что перехватил его.

– Перебежчик! Нечестивец! Предателец! – хором выкрикнули трое бояр, требующие крайней меры наказания.

– Мы должны выслушать обвиняемого, обдумать его слова, обсудить, принять к сведению.

– Зачем? Он гордо заявил, что стал жертвой княжеских амбиций, отвечать за свои поступки будет только перед Богом, и с тех пор молчит.

– Он – жертва сложившихся обстоятельств и в наших интересах поддержать его требования, дабы в будущем предупредить ущемления и наших прав… – Осторожно заявил радетель за свои права под соусом вселенской жалости ко всему на свете. Он жалел и гуся, вмерзшего по неосторожности в лед, и падающую с неба звезду. Он, даже, комаров не бил, кусающих его шею. Затем внес предложение, что решение Дмитрия Ивановича можно отклонить. По примеру новгородцев. Когда, приглашенный Новгородом, князь Святослав Игоревич потребовал отстранения от управления городского главы, то новгородичи поинтересовались о причине. На что князь Святослав заявил, что лично ему глава города не нравится. Тогда новгородское вече ответило, что городской глава не девица, чтобы нравиться или не нравиться, и если за главой никакой видимой вины нет, то он не подлежит смещению.

– Так то в Новгороде! Они князей меняют как лошадей, а мы за своим, как за стеной каменной!

– Как ни крути, а вина сына тысяцкого, хоть и очевидна, но недоказауема. Один свидетель – не свидетель, один проступок – не доказательство.

– Сила доказательства в весомости проступка, а не в количестве, как говорили в древности. Под действие закона должны попадать все!

– Кто сказал?

– Цицерон. Римлянин.

– Но мы-то московские…

Ради уяснения понятия “изменнические действия” перерыли в подвалах княжьих сундуки с летописями, архивы, старинные судебники. Более всех старался боярин из древнего рода Протасьевых. Один из его предков служил тысяцким еще при Иване Калите, а, уж, он-то в своем окружении держал самых ответственных… Искали долго, терпеливо с привлечением книгочтеев на всяческих иностранных языках: греческом, китайском, цицеронском… Но ничего касательно измены князем не обнаружили. Смертью карали за троекратное воровство, умышленные поджоги, за измену жены мужу и наоборот, но нигде не упоминалось об измене правителю. За исключением одного очень древнего документа, переведенного с клинописного языка протасьевским книжником о договоре египетского фараона Рамзеса с царем хеттов Хаттушилем о вечном мире и дружбе с особо оговоренной статьей о выдаче друг другу перебежчиков…

– Так то в Египте!

Жалостливый радетель за права боярские припомнил, что полгода назад, опять же в Великом Новгороде, судили обличителей Новгородского духовенства за непристойные действия. Крамольные речи подтвердили многоликие слушатели и двух главарей приговорили к смерти. Посвязав им руки, и насыпав песок за пазуху, их сбросили с моста в Волхов.

– То была расправа за противоцерковные деяния, а у нас дело гражданское!

– Сыну тысяцкого покаяться бы, открыто признать свою виноватость… Сделать выбор – трусость или мужественность?

– Лицо высокого звания никогда не признает своих ошибок! Неудачи и просчеты оно свалит на непредвиденные обстоятельства, украденную казну, происки завистников, плохую погоду и не слишком ретивых помощников…

Чтобы проверить так ли это, отправили посыльного в подвал за консультацией у протасьевского книгочея, а пока для прилива сил испили холодного взвару на зверобойной траве.

Посыльный вернулся и зачитал, что жил в Греции, в Афинах правитель Писистрат две тысячи лет назад, заметьте! Конфискатор излишков земли у родовитой знати в пользу несчастных бедных, заметьте! Строитель многих государственных сооружений: водопровода, стадиона, портовых причалов. И в один прекрасный день Писистрат явился в Ареопаг, верховный афинский суд и заявил, что все его деяния подсудны!

– Писистрат нам не указ! У нас на Руси свой пример есть! Владимир Мономах, князь смоленский, переяславский, киевский! Не раз с половцами воевал и с родичами, жестоко карая за междуусобицы. В реке тонул, города сжигал, в тридцати битвах участвовал и в конце жизни не побоялся написать о себе: “На Страшном Суде без обвинителей я сам себя изобличу! “^[1]

Помолчали. Испили квасу брусничного, заели холодцом, ватрушкой… После недолгого сна вернулись к обсуждаемой теме. Кто-то вспомнил, что при Ярославе Мудром вошли в силу уставы церковные, где рассматривались преступления против морали. Поскольку, мораль – стезя духовная, проторенная нравственными поступками человеческими, то оценка действий сына тысяцкого попадает под понятие о морали и ущербе, нанесенном обществу. Если существуют такие понятия, значит, можно создать под них и закон. Обосновать необходимость его. Утвердить. Претворить в жизнь. И тут-то выяснилось, что нету них права на создание такого закона! Поразмыслили и пришли к выводу, что сначала надо принять закон о необходимости права для измышления закона об ущербе, а, уж, потом приступить к другому законотворению. За идею решили проголосовать. Простым поднятием руки. После выкрика “раз-два-три” руки дружно устремились вверх. Подсчитали – получилось восемь рук при семи присутствующих. Одна рука оказалась лишней! Чья? Переголосовали и результат снова оказался удручающим – шесть рук вместо семи. Кто-то упорно вставлял палки в колеса… Но кто?

Призадумались. Испили для бодрости мутной бузы из плохо перебродившего просяного сусла. Поели окрошку, рыбу по-монастырски, яйца перепелиные по-княжески, немного поспали… И кому-то пришло в голову пригласить в помощь Сергия Радонежского, бессменного игумена Троицкого монастыря, волею случая гостюющего по делам пасторским в Кремле на митрополичьем подворье. Вся жизнь отца Сергия – беспрерывное постоянство самоограничений: соблюдения поста, сухоядения, беспостелия, нелицемерных молитв, искренней кротости, сочувствия к ближним… Силою тихих проникновенных слов отцу Сергию удавалось отыскать простой выход из тупиков безнадежных споров и примирения непримиримых.

Получив приглашение, отец Сергий не замедлил возъявиться:

– Все жизненные законы изложены в Законе Божьем. Всего в десяти заповедях. Кратко, но емко. На все случаи жизни. Читайте, внимайте, делайте выводы, но… Любое обвинение должно быть доказано. Нельзя очернить ничье лицо из-за отсутствия или недостатка улик. Вспомним, как долго искали первосвященники свидетельства против Иисуса Христа, чтобы предать смерти, и не находили… Не ошибиться бы и сейчас. Человек слаб, подвержен искушениям… Вспомним, что сказал Иисус ученику своему Петру: прежде, нежели петух пропоет дважды, ты трижды от меня отречешься! Виновный должен надеяться на снисхождение, вспомним, как велика сила молитвы! Однажды, некий правитель осудил на смертную казнь трех граждан. Двое смирились, а третий истово молился всю ночь и чудо свершилось – его помиловали! Вспомним разбойника, распятого на кресте рядом с Иисусом. Поверил он увещеваниям Иисусовым, покаялся и получил жизнь вечную в раю Божьем, где тихо и спокойно в тени под оливами. Покаяние – очищение совести. Покаяние – завет с самим Господом Богом об исправлении жизни. Покаяние – не только самоосуждение, но и дщерь надежды на милость княжью. Вспомним, что даже апостол Павел в ожидании смертного приговора не погнушался возопить: взываю к кесарю!.. Так помолимся, братие, понадеясь, что сегодняшний день станет вразумляющим для завтрашнего, дабы недобрые помыслы не возобладали над принятием решения о мерах наказания сына Божьего, несчастного сына последнего тысяцкого…

Осенил преподобный отец Сергий широким крестом притихших мужей боярских, удалился, а ратующие за безоговорочную смертную казнь поумерили свой пыл:

– Ежели мы утвердим смертную казнь, то как будем выглядеть на общем фоне истории? Потомки нам этого не простят…^[2] Да, наказать нужно. Но почему непременно смертью? Надо изыскать другую меру.

– Можно обвиняемого сослать в пожизненное заточение на Лаче-озеро…^[3]