Зина и любовь

Зина была очень красивая. И она всегда это знала – с самого-самого детства, когда она еще только начала ходить в детский садик и Алешка, внук Надежды Петровны, захотел дружить только с ней и только ей приносил яблоки. Ей все уже тогда завидовали.

Ее удивляла подруга Наташка, когда та ходила на всякие СТЭМы и КВН, чтобы найти себе жениха. Она не понимала, зачем его искать, если приходится, наоборот, отбиваться и отбривать лишних.

Из-за нее дрались мальчишки в школе, а потом наперебой подсовывали волшебные записки: давай дружить.

Стоило ей просто взглянуть на любого из них – и вуаля – он обязательно подходил знакомиться.

Как всем нормальным женщинам, ей иногда не нравились ее колени и пугали весы и объем талии, особенно весной, после зимних чаепитий, но это было снаружи и быстро проходило на каникулах. Внутри же Зина была уверенной. Такая игра: «Ой, я себе не нравлюсь…»

Внимание мужчин ей было привычно и неудивительно.

Она любила слегка флиртовать. Ощущение игры приносило приятное волнение, но она всегда знала ту черту, до которой хотела дойти. И за нее не переступала. Просто немного играла.

Миндальный разрез ее карих, почти черных, как бусинки, глаз, узкие скулы, улыбка и любопытство привлекали внимание. Она смело смотрела в глаза случайному прохожему, таксисту или бармену.

Они часто шутили с папой: «ПрЫнцесса!.. Нет, КОРОЛЕВНА!» – вспоминая известное и всеми любимое кино.

Любовь родителей была безусловной. Они не забывали гордиться Зиной перед всеми своими друзьями и рассказывать о ее успехах. Но воспитывали строго: ночевать девочки должны дома, ходить по улицам позже 22.00 неприлично и опасно.

Папа всегда внимательно слушал ее рассказы об очередном ухажере, но оставлял без комментариев: «Решай сама!» Мама вела допросы с пристрастием, волновалась заранее и рассказывала поучительные истории про дочек своих подруг.

«Умница и красавица», – хвалила ее бабушка.

Любовь в семье не приходилось делить с кем-то, и это было очень удобно всем.

Поэтому была Зина вертихвосткой, часто ходила на свиданья, подавала надежды, а потом отвергала нежеланных, мучила их всех. А сама крепко не влюблялась. Втайне от всех ждала своего Маленького Принца, который будет любить ее – Единственную Розу на планете – такой, какая она есть: за карие глаза и золотые роскошные волосы, за все ее округлости и даже пальцы.

Все ждала и ждала, когда же появится человек, который оценит ее по достоинству и будет так же достоин ее.

На одной из студенческих вечеринок на природе у костра наконец появился Он – широкоплечий, высокий, такой же светловолосый, как она. По сравнению с ним однокурсники Зины казались ей незрелыми мальчишками. Он принес дров, разжег костер и просто молчал. В темноте глаза его казались темными и глубокими. Зина не могла отвести глаз и пристально его разглядывала через костер. Виду он не подавал. А Зина волновалась все больше. Куда же исчезли ее чары? Почему он даже и мельком в ее сторону не посмотрел?

Сердце Зины отбивало четырехтактную дробь из тридцать вторых, она волновалась и краснела.

Она ждала и ждала. А ничего не происходило. Тогда Зина решила быть смелой, взять ситуацию под контроль, но для смелости выпила разведенного спирта вместе со всеми. Горячее тепло разлилось по телу. Мысли стали еще смелее. В голове сами собой рисовались картины.

Минут через сорок алкоголь подействовал. Мир поплыл, в голове зашумело. Стало как-то совсем нехорошо.

Она пошла к реке, чтобы привести себя в чувство. Это ей казалось замечательной идеей. Она думала, вот сейчас немного остынет и пойдет знакомиться сама. Сидит там и молчит!

А потом сознание выключилось.

Проснулась Зина вне палатки, укрытая теплым пледом и с мокрым полотенцем на голове. Она была во вчерашней одежде, на ногах следы песка. Смутные обрывки памяти принесли ей купание в реке, чьи-то руки и близко-близко такое родное и будто бы всегда знакомое лицо. Но спасателя рядом не было. Он исчез.

Иногда Зина вспоминала его, думала о нем, но нигде не встречала. Их пути не пересекались.

Он пропал месяца на два и появился на ее пути только зимой. Так же случайно. Зина пыталась остановить такси, чтобы добраться до дома. Частник тормознул, Зина открыла дверь и остолбенела. «Комсомольская, 25», – сразу охрипнув, произнесла она. Мурашки побежали от рук и дальше по плечам, по спине. «Пять рублей», – спокойно ответил он. Она села в машину, и щеки налились румянцем. Сердце колотилось, стучало в ушах.

«Только бы ничего не спросил», – думала Зина, боясь, что за ударами сердца ничего и не услышит, а сама ждала, что спросит, заговорит.

Он не заговорил, не спросил. Зина судорожно придумывала ходы и вопросы, и все рассыпалось.

Ничего не придумалось. Как заговорить с тем, кто на тебя ноль внимания? И это все совсем не шутка.

Вопросы застревали у нее на языке. Она чуть не выпалила: «Давайте знакомиться», – но это было слишком пошло и не в ее правилах.

Чуть не вырвалось: «Я от вас без ума», – но он же не произнес еще ни слова.

Про случай летом вспоминать не хотелось, было очень стыдно и непонятно, она ведь совсем ничего не помнила.

Уже около дома Зину осенило. Она, так и не дождавшись, попросила: «А вы в воскресенье заняты? Мне надо библиотеку от бабушки перевезти». «Могу, – ответил он. – Двадцать рублей». Договорились на десять утра у подъезда. Она вышла. Хлопнула дверца, и он укатил.

А Зина все стояла, как дура, со счастливым лицом.

Потом как водой облили: где же взять бабушку и библиотеку, что надеть, что сказать?!.

И зашумело внутри море. Волны накатывали и отступали. А волнение внутри оставалось. Но тихое, с надеждой. Зина улыбалась без причины…

Зина и Гена

В воскресенье Зина вскочила чуть свет, хотя с вечера заснуть удалось с трудом. В голове вертелось: «Скоро-скоро». Она частенько поглядывала на большие настенные бабушкины часы и прислушивалась, когда же ударит следующий час.

Часы были родом из ее детства. По ним она училась времени: «Когда маленькая стрелка дойдет сюда, а большая будет вот здесь, – терпеливо объясняла бабушка, – тогда и будут твои любимые «Спокойной ночи, малыши!».

Когда они получили свою новую квартиру, часы переехали вместе с ними от бабушки как добрый знак.

Вообще, чувство времени было заложено в Зине природой, она почти безошибочно определяла, который сейчас час.

Однако с годами Зина заметила, что время у всех людей разное. Вернее, не время, а его скорость.

Вот у бабушки время было длинным, как и ее рассказы: со всеми подробностями о походе в поликлинику. Они вместе с дедом долго ждали весну зимой, а летом – зиму. Время исчислялось годами.

У мамы время было выходным – и скорость была недельной, от выходных к выходным, от дачи до дачи.

А у нее, у Зины, время исчислялось часами, остановилось на без пятнадцати десять в это воскресенье и никак дальше не двигалось.

Ждать Зина ненавидела. Ей казалось, что часы просто издеваются и из вредности идут медленнее.

Не вытерпела, выскочила к подъезду, чтобы хоть немного остыть. Огляделась, распахнула шубу, но все равно было жарко.

Танина бабушка ждала, книги были перевязаны, уложены в ровные стопочки: Гоголь с Гоголем, Пушкин сам по себе, Тургенев с Лесковым. Ждала Зина. Ждала и Танька.

Долго.

Наконец-то Зина выдохнула и шагнула из февральской стужи в знакомую машину к такому почему-то знакомому лицу, таким родным рукам. И чуть не бросилась на шею от радости, что сдержал обещание и не забыл. Сердце заколотилось, как сумасшедшее.

«Давайте знакомиться», – предложила Зина. «Гена», – сказал Гена.

«Зина, – просто ответила она. – Я учусь в университете на экономиста. А вы?»

«Давай на ты, – предложил Гена. – А я работаю на «Химпроме» в гальваническом цеху».

И опять замолчал надолго. Слово «гальваника» у Зины ассоциировалось с космосом, а Гена стал для нее космонавтом.

Не знал Гена, что там напридумывала Зина. На самом деле он был простым рабочим парнем с вредного производства, получал на то время кучу денег, любил простые человеческие радости: регулярный секс, хорошую выпивку, а к ней приличную закуску, рыбалку и телевизор.

Пока пробирались по ближним дворам к знакомому Танькиному дому с ее вымышленной библиотекой, Зина осмелела и провела разведку.

Живет один в общежитии, переехал из Ростова, работает по двенадцать часов посменно, в перерывах копается в машине или таксует – просто так, от нечего делать, но деньги лишними не будут. Машину Гена свою любил, называл ласточкой, обращался с ней нежно.

Книжки забрали, перевезли, перенесли, сложили в коридоре.

Пригласили Гену чайку попить в благодарность за помощь. Зина начала метать на стол бабушкино варенье, булочки, принялась строгать колбасу, а сама все разглядывала толстый мохеровый свитер, щеки, уши, руки.

«Ну, спасибо», – сказал Гена. «Тебе спасибо», – просто ответила Зина.

В коридоре замялись оба, не зная, что сказать. Одежда зимой – целый процесс.

«Ну, я пошел…» И ушел…

Внезапно затрезвонил телефон.

«Ну что?» – радостно выдыхала в трубку Танька.

«Да ничего! Книжки принесу потом. Пока…» – загрустила Зина.

И это было впервые с Зиной, когда она хотела, а он – нет.

Зина и Гоша

Раньше у Зины жил попугай. Звали его, как положено, Гоша. Был он маленький, волнистый, зеленого цвета.

Сначала долго молчал – думал. А потом как-то сразу заговорил, и много, и очень понятно. «Гоша – хороший! Гоша – молодец!»

Больше всех он любил бабушку. Она чаще всех бывала на кухне, да и дома вообще была чаще всех и дольше. «Бабу люблю», – говорил Гоша. Она делилась с ним морковкой, разрешала сидеть у себя на плече и перебирать волосы. Для Гоши это была высшая степень его признательности и доверия.

Но была у Гоши одна страсть – любил он шампанское. Само слово не выговаривал, кричал просто: «И мне, и мне!» И как только какой праздник, он уже по столу разгуливает – ждет. Бах – и шампанское по фужерам! Он взлетит быстро, присядет на край, отхлебнет и радуется: «Гоша рад! Гоша рад! Вкусно!» Тогда уже не летает высоко, а переходит от фужера к фужеру: то там хлебнет, то тут.

Так он любил шипучку, что остановиться не мог вовремя: шел вразнос… и напивался. Начинал болтать без умолку, качался, бродил, падал и засыпал на столе на полуслове.

Кто-нибудь бережно относил его в клетку, укладывал в кроватку из-под французских духов.

А потом наступало утро. И оно было недобрым для Гоши: «Гоше плохо! Гоша болеет!»

Корил он себя, накручивал круги по клетке, ругался: «Гоша – алкаш! Гоша пьет! Гоша больше не будет! Алкоголь – яд, яд!»

Долго чистил перышки, пил водичку, иногда и того хуже. Шел к жалейке-бабушке с повинной. Та его спрашивала: «Будешь опохмеляться?» «Нет! Гоша не пьет!» – уверенно отвечал Гоша.

Как он отличал пиво от шампанского, никто не знает, но отличал. Пил исключительно благородное игристое.