© Гай Маркос, 2021

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2022

Пролог

1969 год

Лучи солнца прокрались в убежище старика Артура и мягко прижались к его некогда широкой и сильной спине. «Девятый час», – подумал он, оглядев плоды своего предрассветного труда. На участке, неподалеку от нового многоквартирного дома, в котором обитали его родные, он соорудил под деревом небольшой навес, где проводил большую часть своей нынешней жизни. Старость лишила его возможности приносить в дом деньги, поэтому он трудился весь сезон, чтобы в холода радовать родных различными яствами. Молодежь беззлобно ухмылялась его одержимости домашними заготовками, но жадно опустошала запасы еще до прихода весны. Сегодня он собрал два ведра абрикосов и даже планировал перебрать и очистить от косточек килограмм-другой до того, как шумные мальчишки нагрянут к нему в гости.

Внук, названный в его честь, не отличался легким нравом. Зато его друг Азат был спокойным и добрым, усмиряя внутренний шторм шестилетнего Артура. На прошлой неделе они закатали первые банки вишневого варенья. Возбужденные и радостные, два друга угостили сладким лакомством своих матерей, прыгая на месте от нетерпения, точно козлята. Рузанна и Наира, неразлучные еще со школьной скамьи, оценили старания сыновей и позволили им самостоятельно добираться до участка, освободив утренние часы для посиделок за чашкой кофе.

Измотанные, но счастливые, дети стали ложиться в положенное время и просыпаться пораньше, чтобы помогать деду. Он уставал с ними, но не хотел признаваться в этом даже самому себе. Ему нужен был их детский восторг. Если раньше вечера наводили на него тоску по прожитым годам и людям, оставшимся лишь в воспоминаниях, то теперь он засыпал с улыбкой на морщинистых щеках. Он чувствовал себя нужным, как никогда раньше.

– Папи!^[1] – Артур влетел в заботливо распахнутую калитку и бросился на деда, задев ногой ведро.

Под тяжестью плодов оно устояло, лишь пара абрикосов упала на вытоптанную землю.

Шедший следом Азат поднял их, деловито осмотрел и вернул на место.

– Барев, Артур-папи!^[2] – поздоровался он.

– Как хорошо, что вы пришли! – воскликнул старик, как делал это каждый день с начала лета. – У нас полно работы! Идите мыть руки!

Мальчики побежали к уличному умывальнику и стали тщательно тереть ладошки, как учил дед. Затем он усадил их на старые паласы, свернутые и обвязанные по краям шнурками, и объяснил, что делать.

Дед слушал, как во время работы друзья обсуждали французскую комедию с Луи де Фюнесом. Азат закидывал абрикосы в огромную кастрюлю, а косточки бросал в миску, откуда те тут же попадали в неумолимые тиски Артура: его камень со всей силы опускался, дробя косточку. Мальчик был явно не в духе. Утром он сказал родителям, что если они назовут брата Арамом, то он не будет его любить. За это мать и отец лишили его похода в кино, но ему стыдно было поделиться плохой новостью с другом.

– Яхк!^[3] – воскликнул Азат, отшвырнув испорченный плод подальше.

Битый, обезображенный птицами и погодой абрикос приземлился прямо перед башмаком деда.

Старик тяжело наклонился за ним и медленно подошел к детям:

– Я рассказывал вам, как варят абрикосовое варенье?

– Да! – откликнулись оба и, перебивая друг друга, поведали деду о своих познаниях.

– И самое главное, почему мы добавляем ядрышки в варенье?

– Потому что душа абрикоса находится в косточке! – ответили мальчики хором.

Дед довольно кивнул и протянул им испорченный абрикос. В его иссушенных солнцем и временем пальцах плод уже не казался таким безобразным.

– Смотрите. – Он поднес его к глазам, внимательно рассматривая. – Абрикос – волшебный!

Мальчики переглянулись. Они побоялись высказать сомнения, но все же выдали себя мимикой.

– Не верите? А вы присмотритесь! Жизнь его не пожалела, да! Но запомните: даже из самого плохого абрикоса может вырасти прекрасное дерево!

– Папи, ты его посадишь?

Старик вынул косточку и бросил ее в наполненную доверху кастрюлю. Он знал: если та пойдет ко дну, шансы есть. Последний круг на воде сомкнулся, и поверхность вновь успокоилась.

– Да! – кивнул он. – У этой косточки есть душа.

Глава 1

2012 год

Прибитый дождем песок прижимался к моему затылку. Я хотела отстраниться от этих ледяных прикосновений, но сил не было. Оставалось лежать и слушать симфонию моря. Я почувствовала, как волны лижут мои босые ноги, плавно поднимаясь выше. В этих касаниях было что-то странное. Пальцы? Я напряглась.

– Везучая! – произнес мужчина, быстрыми движениями ощупывая мое тело. – Легко отделалась!

Я приподняла голову. Жгучая боль тут же пронзила все тело. Везучая…

Все исчезло. Жестокая реальность забрала мое море, оставив лежать посреди ночного проспекта. Вовсе не чайки кричали вдали, это были люди и вой сирен. Как я тут оказалась? Обессиленная, я опустила голову на холодный окровавленный асфальт. Везучая!

Глава 2

Везучая… Спасатель ошибся. Последующие дни неоднократно убеждали меня в этом. Будто стаи птиц, меня окружали бесконечные белые халаты, и мне очень хотелось бросить в них камень, чтобы хоть немного побыть в тишине, без капельниц и уколов. Заживающие раны зудели, организм постепенно креп, а с ним и желание поскорее покинуть больничные стены.

Прошла неделя, но меня и не думали выписывать. Беспокойство закралось под ребра, то и дело больно пиная изнутри. Я чувствовала себя псом, который неотрывно следит за проплывающими под дверью тенями в ожидании хозяина. К концу недели все попытки разузнать, что происходит, убедили меня в одном: больничный персонал игнорировал сам факт моего существования. Они лечили нечто безголосое и бесправное.

Удивляться было глупо: мой собственный отец относился ко всем именно так. Он ни разу не приехал навестить меня. Скорее всего, и другим он не позволил это сделать.

Прошло еще два дня. Меня разбудил тихий шепот медсестер.

– Почему она все еще здесь?

– Говорят, на нее объявили охоту. Это ж она тех парней прикончила!

Что происходит?! Я резко села в кровати и успела схватить медсестру за руку:

– Рассказывайте, что случилось!

– Мы не можем, нас уволят! – взмолилась моя жертва, пытаясь вырваться.

Но во мне не было ни капли сострадания.

– Если не скажешь, то, поверь, я сделаю так, что тебя даже поломойкой никуда не возьмут!

– Скажи ей, Вера! – сдалась вторая, косясь на дверь.

Вера еще секунду раздумывала и наконец протянула мне свой телефон:

– Я обойду этаж и вернусь. У вас есть двадцать минут.

Дверь захлопнулась. Непослушными пальцами я набрала в поиске свое имя и тут же пожалела об этом: моими фотографиями пестрел весь интернет, словно я была известной персоной, которая вдруг снялась в порно, и это стало достоянием общественности. С каждым новым заголовком мои глаза раскрывались все шире и шире: «Таинственное исчезновение виновницы аварии», «Тренд золотой молодежи – тюремная роба», «От школы до морга». Мне захотелось отшвырнуть телефон, но я продолжала жадно вчитываться: «Кто понесет наказание за майскую гонку, если свидетели мертвы, а виновницу скрывают от правосудия?», «Трое в морге, не считая золотой дочки». Трое в морге?! Но почему обвиняют меня, если за рулем был Руслан?

Из интернета я узнала, что несколько дней провела в реанимации и теперь лежу в палате одной из частных клиник. Мое заточение было своеобразной защитой от разгневанных москвичей, требовавших правосудия. Я пробежала глазами фамилии: близнецы Иван и Денис – его друзья; парень, подбивший Руслана на гонку, и его девушка, за жизнь которой уже неделю боролись врачи… Самого Руслана в списке не было. Значит, жив! Но где он? Почему молчит? Почему не прорвался сквозь преграды, выстроенные отцом, и не вызволил меня отсюда? Он же клялся мне в любви!

Каждое мое фото сопровождалось тысячами комментариев с матом, проклятиями и угрозами. Слезы застилали глаза, но я не отрывалась от экрана, пока не прозвучал контрольный выстрел. «Позор нации!» – написал в мой адрес некто. Забыв, что теряю драгоценное время, я зашла на его страницу. Там не было ни одной личной фотографии, а лишь пестрый ковер репостов из патриотических групп.

Надо сказать, порой я стеснялась своего армянского происхождения. Таких, как я, мой народ называет «русацац» – обрусевшая. Этот ярлык наделяет своего обладателя массой отталкивающих черт, и избавиться от них практически невозможно. Мой первый опыт общения с земляками состоялся в старшей школе и оставил настолько неприятный осадок, что я без малейшей рефлексии сожгла все мосты.

Перейдя по одной из ссылок, я поморщилась и уже собиралась закрыть страницу, как взгляд зацепился за строчку: «Побрить, нельзя помиловать!» Я стала читать дальше.

«Друзья! В Библии в Первом послании к коринфянам 11:16 говорится: “Ибо если жена не хочет покрываться, то пусть и стрижется; а если жене стыдно быть остриженной или обритой, пусть покрывается”. Времена изменились, и женщины стали добровольно осквернять свое тело, вести себя непристойно и выставлять себя напоказ. Они в один голос твердят, что на дворе другое время и другие правила. Братья! Что делать с теми, кто позорит нацию, наших сестер, жен и матерей? Что останется от нашего народа, если мы продолжим закрывать на это глаза? Может быть, стоит вспомнить, как поступали наши деды, которые искореняли разврат, а не участвовали в нем?»

Ниже были фото. На них девушкам прилюдно обривали головы. Фотографии отличались историческим периодом, а девушки одеяниями, но их застывшие лица выражали одно и то же: жизнь с клеймом позора была унизительнее, чем казнь. Я невольно сжалась, словно именно на меня обрушились презрительные взгляды толпы. Со мной обошлись бы так же, и сейчас я была благодарна своему заточению.

В палату бесшумно вошла Вера. Она вынула мобильник из моих одеревеневших рук и направилась обратно к двери. Мне хотелось сказать ей что-нибудь. Оправдаться. Но нужные слова не находились. Да и к чему мне ее прощение? У порога девушка застыла. Я почувствовала на себе ее взгляд. «Я не виновата!» – кричало мое нутро, но она не слышала. Никто не слышал. Дверь тихо захлопнулась. Больше я ее не видела.