Хоть книга и не очень ладно сшита автором, хоть он иногда слишком увлекается иконоборчеством, хоть ерничество и ирония не всегда уместны, давно я не получал от книги такого интеллектуального удовольствия. Раньше я переключался от художественной литературы и истории на биологию, но интерес немного угас вместе с пропавшим свободным временем, а тут автор подарил столько нейролингвистики, что счетчик удовольствия зашкалило.
Итак, зачин прекрасен. Если бы автор ограничился только этой частью, то ее бы полностью хватило для раскрутки книги – полудетективная история в сеттинге викторианской Англии не может не привлечь внимание. Представьте себе, этот всезнающий человек XIX века опять в главном оказался прав! В этот раз это не Дарвин и не Маркс, а вовсе и Гладстон, но какая, в общем-то, разница? Трудно отказать себе в некоторой механистичности – история науки явно развивается по спирали, и мы через виток возвращаемся к тем воззрениям, которые потом до следующего витка отрицаются.
Но черт с ними, с воззрениями. Автор в соответствии с лучшими образцами жанра (так и хочется сравнить с книгой про минойскую письменность и антикитерский механизм) рассказывает нам, как Гладстон понял, что у Гомера не было слов для заметного числа цветов. Из этой заметки выросли дебаты, которые в целом продолжаются и сейчас, хотя и на более высоком уровне знания. Сама теория последовательности возникновения культурных конструктов цветов ранее попадалась мне совершенно в том виде, над которым автор книги насмехается – как аксиома в научно-популярном журнале: сначала черный и белый, потом красный, потом желтый или зеленый, затем синий/голубой. Но как? Почему? Культура или физиология?
Автор пишет задорно, с юмором. Как неспециалиста меня смущали разве что пассажи против мейнстрима – для научпопа это довольно странно, научпоп по определению нужен для упрощения и трансляции массам текущего научного консенсуса. Но автор не перегибает палку, поэтому дальше тревожных звоночков дело не пошло. Главной задачей автор видел попытку доказать, что язык влияет на восприятие мира, но в нюансах и без твердых границ, которые мерещились слишком порывистым лингвистам XX века. Никаких людей без понятия будущего из-за того, что в грамматике их языка нет будущего времени, никаких глаголосуществительных и прочих химер, просто для тех, у кого есть голубой, скорость узнавания голубого оттенка выше, чем для тех, у кого сплошной синий. Тренировка, данная культурой, как способ ориентации на местности, как произвольные грамматические роды существительных.
Мне откровенно понравилось, что русский язык для автора существует. Я, конечно же, тертый калач и привык, что мы для авторов западного научпопа большое белое пятно на карте. Поэтому ссылки на русский язык в книге радуют, а ссылки живые, не ритуальные, радуют еще сильнее. Русский упоминался и в разрезе голубого/синего, и в качестве флективного, а в главе о странностях деления на грамматические роды.
P.S. Любопытно было обнаружить упомянутые автором два английских перевода «Ein Fichtenbaum steht einsam» Гейне. Забавно, что они также мило непохожи друг на друга, как и русские хрестоматийные варианты Лермонтова («На севере диком…») и Тютчева («На севере мрачном…»).