Глава первая
Дурной пример

1

Игорь Федорович Столяров, пожилой оперативник угро, достал из кармана пиджака сигареты и не спеша закурил. Зрелище, которое он увидел полтора часа назад, всколыхнуло в его душе немало неприятных эмоций. Не то чтобы он отличался повышенной чувствительностью, нет, просто с годами начинаешь на многие вещи смотреть иначе, и то, что неприятно поразило тебя в двадцать лет, а потом стало обыденностью в тридцать, к пятидесяти снова обретает свой противоестественный и шокирующий для нормального человека вид.

С тех пор как Столяров увидел эти трупы, прошло уже полтора часа, однако на душе у бывалого опера все еще было погано.

Елена Сергеевна Канунникова лежала у себя в квартире с простреленной головой. Лежала она на полу, широко раскинув руки, словно перед смертью попыталась обнять весь мир. Мир, который так несправедливо с ней обошелся. Лицо Елены Сергеевны – при жизни нервное и подвижное – стало безмятежным и спокойным, словно она наконец-то добилась того, за что воевала все эти годы в Государственной Думе.

В метре от Канунниковой сидел на полу ее муж и верный сподвижник Арсений Каматозов. В отличие от Елены Сергеевны лицо бывшего боевого офицера было удивленным и недовольным. Широко раскрытые глаза Каматозова разглядывали неровное алое пятно, расползшееся по его рубашке, аккурат на уровне сердца. Седые волосы старого солдата были слегка растрепаны, на щеках проступила густая поросль. В минувшую ночь у него явно не было времени побриться. В правой руке Каматозова был зажат черный, маслянистый пистолет, из которого, похоже, он так и не успел выстрелить.

Да уж, ночь для политиков была хлопотная…

Мимо пробежала стайка детишек в разноцветных теплых куртках. Столяров проводил их взглядом, потом глубоко затянулся сигаретой и выпустил изо рта лохматое облако дыма. Посмотрел, как это облако медленно расплывается в воздухе, и мрачно усмехнулся.

Он вспомнил, как еще несколько часов назад Канунникова и Каматозов с жаром рассказывали журналистам о перспективах своей работы в новой Думе. Они абсолютно не сомневались, что их партия – «Экологическая партия России» – преодолеет пятипроцентный рубеж и пройдет в парламент.

«Мы будем придерживаться тех же принципов, что и раньше, – говорила в телекамеру Елена Сергеевна твердым, хрипловатым от бессонницы и волнения голосом. – Никто и ничто не помешает нам свернуть с избранного пути. Я уверена, что наши избиратели проголосуют так, как нужно. Завтрашний день покажет, насколько я была права».

– Вот и показал, – пробормотал Столяров, стряхивая с сигареты пепел.

Дверца машины открылась, и в салон забрался молодой следователь Мосгорпрокуратуры Андрей Горшков. Это был невысокий, худощавый парень с редкими, рыжеватыми волосами и безликим, конопатым лицом.

– Ну как? – спросил его Столяров. – Уже есть какие-нибудь версии?

Горшков покачал головой:

– Нет. И быть не может. Делать выводы на основе одного только осмотра места происшествия глупо.

– Когда как, – пожал плечами Столяров. – Иногда и одного взгляда достаточно. – Оперативник щелчком пальца вышвырнул окурок в открытое окно, вздохнул и сказал: – Кровавое это дело – политика, вот что я вам скажу. И чего только бабам не хватает? Чего они в политику лезут?

– Наверное, хотят самореализоваться, – предположил Горшков.

– Ну и пусть бы самореализовывались на кухне, возле плиты.

Горшков улыбнулся:

– Несовременно мыслите, Игорь Федорович.

– Несовременно, говорите? Кхе-х. Канунникова вот мыслила современно, и где она теперь?

Поскольку следователь ничего не ответил, Столяров предположил:

– Похоже, действовали профессионалы, а? Никаких ведь следов не оставили, сволочи. Одна надежда на «пальчики». Ума не приложу, почему он в них не стрелял? Ведь ствол-то был в руке.

Горшков с интересом посмотрел на оперативника:

– Вы имеете в виду Каматозова?

Тот кивнул:

– А то кого же? Офицер в отставке. Чечню прошел. И не смог выстрелить в этих подонков?

– Он выстрелил, – спокойно сказал Горшков. – И даже два раза.

Столяров удивленно на него посмотрел:

– Правда? А где же тогда следы от пуль?

– Вы их видели, – ответил следователь.

В глазах Столярова мелькнуло удивление. Оперативник хотел что-то сказать, но передумал. Вместо этого он покачал головой, достал из кармана сигареты и снова закурил, стараясь пускать дым в открытое окно, чтобы не тревожить некурящего Горшкова.

2

Председатель правления «Экологической партии России» Эдуард Васильевич Дубинин был высоким, хорошо сложенным мужчиной, сорока двух лет от роду. Прежде, когда Горшков видел Дубинина по телевизору, лицо политика было самоуверенным и вальяжным. Но сейчас на нем застыло выражение неподдельной и глубокой скорби. Уголки губ слегка опущены, черные брови сдвинуты к переносице, а глаза смотрят грустно и рассеянно.

– Да, – сказал Дубинин дрогнувшим голосом, – вы правы. Для нас это было огромным ударом. Но… – тут он вздохнул, – мы с моими товарищами по партии обязаны продолжить дело, которое начала Елена Сергеевна. Хотя бы ради ее светлой памяти.

Андрей Горшков выдержал паузу, давая понять, что разделяет скорбь политика, затем сказал:

– Эдуард Васильевич, я понимаю ваши чувства. Но мой долг спросить вас: не замечали ли вы чего-нибудь странного в поведении Канунниковой? Ну, может быть, она как-то особенно нервно себя вела?

По тонким губам Дубинина пробежала усмешка.

– А вы как думаете? – резко спросил он. – Конечно, Лена нервничала. Ведь в эту ночь решалось политическое будущее нашей партии. Увы, будущее оказалось безрадостным. Как вы уже знаете, в Думу мы не прошли.

Горшков вновь изобразил на конопатом лице сочувствие и спросил:

– Елена Сергеевна была сильно расстроена?

– Сказать, что она была расстроена, значит, ничего не сказать, – ответил Дубинин. – Она была просто убита результатами голосования. Никто из нас не ожидал столь сокрушительного провала.

Горшков сдвинул рыжеватые брови, кашлянул в кулак и спросил неуверенным, запинающимся голосом:

– Эдуард Васильевич, по-вашему, Елена Сергеевна могла решиться на… самоубийство?

Серые глаза Дубинина вспыхнули холодноватым огоньком, казалось, он был оскорблен диким предположением следователя до самой глубины своей партийной души. Но вслед за тем черты лица политика вновь разгладились, он вздохнул и ответил с легким кивком:

– Увы, да. Лена была очень эксцентричной женщиной. И настоящей максималисткой. Вы ведь знаете, как она пришла в политику?

Горшков покачал рыжей головой:

– Нет. А как?

– Видите ли, у Лены в жизни была личная драма, – грустно начал Дубинин. – Лет десять назад у нее умерла от лейкемии сестра Вера. Девочке было всего двенадцать лет, а Лене – тридцать шесть. Представляете, каким это было ударом для Лены с ее чувствительной душой и чутким характером? – Дубинин снова тяжело вздохнул, как бы сокрушаясь по поводу жестокости и несовершенства мира, в схватке с которым проигрывают даже самые сильные люди. После чего продолжил: – После смерти сестры Лена стала заклятым врагом атомной промышленности. Харизма Лены была настолько велика, что стягивала к ней бунтарей всех сортов и мастей. В девяносто третьем году она создала «Экологическую партию России». Это был первый шаг к успеху. Ну а потом были выборы. Помнится, в то время мы добились ошеломляющих результатов.

– Значит, для Елены Сергеевны было жизненно важно победить на этих выборах? – спросил Горшков.

– Именно, – кивнул Дубинин. – Именно так. По всей видимости, она винила в поражении партии себя одну. Лена всегда брала на себя больше, чем могла унести.

– Извините?..

– Пардон, я не так выразился. – Дубинин улыбнулся. – Я хотел сказать, что она отказывалась принимать мир таким, какой он есть. Она была идеалисткой. Поэтому нет ничего удивительного в том, что она могла найти такой… э-э… радикальный выход из сложившейся ситуации.

– Вы считаете самоубийство выходом?

– Для Лены – да. Как ни грустно это утверждать, но реальная жизнь выталкивает таких людей, как Лена, отвергает их. Девиз, с которым она шла по жизни, был таким: «Победить или погибнуть». Не исключаю: как только Лена поняла, что победы не будет, она решила погибнуть. Для меня в этом нет сомнений.

– А ее муж? – спросил Горшков.

Дубинин пожал плечами:

– А что муж? Он обожал Лену, буквально боготворил ее. Арсений Андреевич был на тринадцать лет старше Лены и относился к ней с такой беззаветной нежностью, словно она была маленькой девочкой. Он бы, не раздумывая, бросился в жерло вулкана, если бы она ему приказала.

– А выстрелить? – чуть склонив голову набок, спросил Горшков. – Выстрелить в нее он мог?

Дубинин сдвинул черные брови к переносице, пристально посмотрел на следователя и сказал – очень серьезным и твердым голосом:

– Если бы этого потребовала Лена, то да. Вы знаете, Андрей… извините?

– Петрович.

– Вы знаете, Андрей Петрович, у Елены Сергеевны, как и у любого человека, были свои кумиры. Среди этих кумиров она не раз называла имя Петре Келли. Слыхали такое имя?

Горшков наморщил лоб, вспоминая, но, так ничего и не припомнив, покачал головой:

– Нет. А кто это?

– Основательница партии «зеленых» в Германии, – сказал Дубинин. – Так вот, Петре Келли ушла из жизни точно таким же образом, как это, получается, сделала Лена. Боюсь, что Елена Сергеевна решила взять с отважной немки пример. Дурной пример. А я, к моему стыду, не смог ее вовремя остановить.

– А разве у вас была такая возможность?

Дубинин нахмурился и ответил жестким, назидательным голосом:

– Возможность есть всегда. Я мог внимательнее относиться к этому ее «победить или умереть». Для меня это была просто реплика, для нее – магическая мантра, по которой она выверяла свою жизнь. Возможно, если бы я был в ту минуту с ними, ничего бы не произошло.

Эдуард Васильевич вздохнул.

– Вы знаете, – продолжил он задушевным тоном, – муж Лены, Арсений Андреевич, он ведь прошел две войны. У него были ранения, контузия… Иногда он словно выпадал из жизни. Взгляд его стекленел, движения становились скупыми и точными, как у автомата. Он превращался в настоящего зомби. В такие моменты он выполнял любое приказание Лены. Она словно гипнотизировала его. Думаю, так могло случиться и на этот раз. Скорей всего, она внушила ему эту мысль насчет самоубийства… Велела ему выстрелить сначала в нее, а потом в себя. Зная Арсения Андреевича, я могу предположить, что он выполнил ее приказ, не раздумывая.

Горшков задумался над словами политика. Ему представлялось невероятным, чтобы два взрослых, даже пожилых человека добровольно ушли из жизни из-за какого-то дурацкого проигрыша на выборах. Впрочем, за полтора года работы в Мосгорпрокуратуре следователь Андрей Петрович Горшков успел насмотреться всякого. Как знать, возможно, у Канунниковой просто сдали нервы. Ночка-то выдалась напряженная.

– К тому же у Лены в последнее время была депрессия, – сказал вдруг Дубинин.

– Депрессия? – вышел из задумчивости следователь.

Дубинин кивнул:

– Да. Ей казалось, что партия вырождается. Что из боевой, активной единицы она превращается в пристанище чиновников и бюрократов. – Эдуард Васильевич развел руками. – Что делать, время баррикад в России безвозвратно прошло. Елена Сергеевна не хотела, да и не могла с этим смириться. Не тот у нее был темперамент.

Горшков задумчиво покивал головой:

– Понятно. А как насчет врагов? Наверняка у Канунниковой были враги?

Дубинин пожал плечами:

– Враги – это слишком громко сказано. У любого политика есть оппоненты. Тем более у того, кто находится в оппозиции к официальной власти. Но это не значит, что политики должны стрелять друг в друга. Им хватает и открытой дискуссии. Ведь для политика главное – привлечь на свою сторону народ, а не перестрелять конкурентов.

– Значит, вы не знаете никого, кто бы мог настолько ненавидеть Елену Сергеевну, чтобы…

– Чтобы убить ее? – нетерпеливо договорил Дубинин. И покачал головой: – Нет. Таких людей не было. Все, кто знал Лену лично, любили ее.

– А вы?

– Я не исключение, – ответил Эдуард Васильевич.