В основе книги – подлинные материалы как из собственной практики автора, бывшего российского следователя и адвоката, так и из практики других российских юристов. Однако совпадения имен и названий с именами и названиями реально существующих лиц и мест могут быть только случайными.

ПРОЛОГ

Ночь выдалась безлунная. Поэтому мужская фигура, затянутая в черный спортивный костюм, медленно карабкавшаяся по темной кирпичной стене четырехэтажного особняка, со стороны была почти незаметна. На это он и рассчитывал, отправляясь сюда в самый глухой час суток, когда даже бессонный мегаполис забывается ненадолго в ненадежной дреме.

На мгновение мужчина замер, крепко вцепившись обеими руками в оконный карниз над своей головой, проверяя прочность едва заметного выступа под ногами. Выступ показался ему надежным. Стараясь не обращать внимания на предательскую дрожь в коленях, бывший спецназовец, не желавший верить в то, что за последние годы он утерял даже малую часть прежних навыков, осторожно разжал пальцы правой руки, медленно согнул ее в локте и коснулся небольшой, но тяжелой фигурки, висевшей у него на груди под футболкой. Этот амулет он носил уже добрых двадцать лет. Возможно, и впрямь благодаря ему он когда-то вырвался в конце концов из того ада, вырваться из которого уже никто из них не чаял…

Антон Плетнев перевел дыхание и внимательно оглядел тянувшуюся в полутора метрах от него водосточную трубу, прикидывая, выдержит ли она его вес.

По идее, должна выдержать: водосток поменяли совсем недавно, в прошлый раз он проходил чуть левее и даже на вид был трухлявым, проржавевшим насквозь. Сейчас, несмотря на плотную тьму, округлые змеиные бока трубы отливали тусклым серебром.

Плетнев поднял голову, прикидывая, не ошибся ли, высчитывая нужное ему окно. Похоже, не ошибся, хотя все окна детских спален и с земли, и отсюда выглядели одинаково: темные, чуть приоткрытые, с узенькими белыми шторами. Но в этаже он по-прежнему уверен не был: третий? четвертый?.. Проклятая память… «Ладно, мужик, – мысленно приказал он сам себе, – будь что будет! Вперед!..»

Бросок был стремительным, профессиональным, абсолютно точным. Труба выдержала. Острая боль обожгла ладони, но боль его не волновала. На краткое, почти неуловимое мгновение он замер, чтобы потом с акробатической ловкостью скользнуть вверх, преодолевая оставшиеся до цели метры, и совершить еще один бросок – в сторону обитого жестью подоконника.

Ставшее вдруг на удивление послушным тело взлетело одновременно вперед и вверх, на секунду зависнув в воздухе. Но руки Антона уже вцепились в подоконник, он легко подтянулся и перевалился через него внутрь, тяжело упав на жесткий дощатый пол… И не сразу понял, что одновременно с его падением что-то вокруг него взвыло – по-звериному страшно, до боли знакомо… Он понял, что это сирена, только когда вокруг него вспыхнул показавшийся слепящим свет, а на спину обрушился удар, вынудивший Плетнева распластаться на полу.

– Ах ты, с-сука! К мальчикам, значит, полез, извращенец хренов?!

Следующий удар должен был обрушиться на голову, второй раз охранники не промахнутся, и тело Плетнева, удивительно памятливое, вновь сработало само, сгруппировавшись и почти молниеносно откатившись в сторону..

– Стой, гад!.. Колян, звони ментам, я с ним сам разберусь!..

– Заткнись! – Плетнев тоже рявкнул и тут же, вскочив на ноги, совсем другим голосом, гораздо тише, добавил: – Детей не пугай, идиот… Никуда я не денусь.

Испуганные детские лица только сейчас попали в поле его зрения: Антон понял, что приземлился точнехонько между двумя рядами кроватей, на которых спали мальчишки, и теперь с каждой из них на него взирали огромные, полные не столько страха, сколько любопытства, детские глаза… Васьки среди них не было: он опять ошибся то ли окном, то ли этажом… Ребята здесь были совсем малыши, гораздо младше Васьки. Значит, скорее всего, этажом.

Он легко увернулся от бросившегося на него вновь охранника и тут же попал в железные объятия другого здоровенного детины в камуфляже, со злобной заспанной рожей. Через несколько секунд бывший спецназовец Антон Плетнев лежал на полу со скрученными за спиной руками, на которых эти двое защелкнули наручники, осыпая его при этом матерной бранью. Присутствие вовсю слушавших их малышей, уже успевших повыскакивать из своих кроваток, после того как незваного ночного гостя скрутили, двоих стражей порядка не смущало…

«Сволочи… суки…» – Плетнев прошипел это едва слышно, но тот, которого звали Колян, видать, отличался тонким слухом, и его пудовый кулак немедленно обрушился на затылок Антона. В глазах на мгновение потемнело, и в тупом бессилии он уже сам выматерился вслух, позабыв об этих мальчишках, с явным восторгом наблюдавших теперь этот ночной спектакль, нарушивший однообразие их существования.

«Попались бы вы мне, гады, тогда… там… Да хотя бы лет пять назад!.. – вот о чем думал он, пока лапы Коляна, вцепившиеся Плетневу в плечо, грубо, бесцеремонно и зло, словно он был не живым мужиком, а неодушевленной куклой, волокли его по полу прочь из детской спальни. – Нет, не пять, год… год назад… Да знали бы вы, сволочи, что бы я с вами сделал!..»

О том, что и от Коляна, и от его дружка он отбился бы и сейчас, может, и не с той ловкостью, о какой теперь только мечталось, но отбился, если бы… Нет, об этом думать сейчас было нельзя. Но все равно перед Антоном в бессчетный раз за последние годы мелькнуло возникшее словно ниоткуда, мертвое, навеки искаженное маской боли лицо Инны… И вслед за тем – их крошечная, когда-то светлая и уютная, а теперь превратившаяся в грязную нору квартирка, потемневшие, засаленные стены, не далее как нынешним – или теперь уже вчерашним – утром ставшие свидетелями очередного тяжкого плетневского похмелья…

И вновь лицо Инны: на этот раз живое, смеющееся, сверкающие сапфировым огнем глаза, опушенные темными ресницами, золотистые локоны, рассыпавшиеся по плечам…

Боль, родившаяся от этих не отпускавших его, кажется, ни на минуту воспоминаний, как всегда, была столь непереносимо сильной, что другой боли – от продолжавших сыпаться на него ударов отмороженного охранника Коляна – он почти не чувствовал, просто фиксируя их сознанием, как будто вот так унизительно, жестоко и с наслаждением били не его, а кого-то постороннего, кому Плетнев помочь был не в силах.

Да так оно и происходило на самом деле, ибо помочь себе он и впрямь уже не мог, не мог даже просто пожалеть, как жалеют, например, выброшенную на улицу после смерти хозяина собаку. Он в этом смысле давно уже ничего не чувствовал. Даже в те случавшиеся все чаще дни, когда выныривал очередной раз из отвратительного ему самому запоя в тяжелое серое похмелье и долго лежал на скомканной, провонявшей потом постели, глядя в потрескавшийся желтый потолок. Все вокруг было в эти моменты мутным, расплывчатым, тошнотворным. Он знал: если сейчас преодолеть эту неустойчивость, заставить себя выбраться из постели и доползти до кухни, там найдется еще пара глотков пойла, после которых станет легче. И все равно не торопился это сделать, абсолютно равнодушный к тому, что требовало от него собственное тело, до сих пор не желавшее мириться с тем, что сделалось вместилищем выгоревшей дотла души…

– Кончай, Колян, загнется еще…

Его сознания достиг голос охранника, пытавшегося остановить Коляна, только что отвесившего Плетневу очередной пинок, которого тот почти не почувствовал. И ответный смешок этого отморозка:

– Не боись, Мишаня, ни х… ему не сделается, они, суки, маньяки эти, живучие, гады!

Но пинать Антона все-таки перестал.

– Брось… – неуверенно проговорил Мишаня. – Менты вот-вот заявятся, увидят, как ты его… того… Вони не оберешься!

– Да они его сами покрасивше моего уделают! – Колян снова ткнул ботинком Плетнева, неподвижно лежавшего на полу в углу тесной комнатенки без окон, куда охранники доставили поверженного Антона волоком. – Они этих маньяков…

– Думаешь, маньяк?.. – В голосе Мишани звучала нотка сомнения.

– А кто ж он, по-твоему?! – с неожиданной злобой рявкнул Колян. Второй охранник ответить ему не успел.

Проклятое слово пробилось наконец в сознание Плетнева и моментально острый, словно бритва, спазм сжал его гортань. Резко крутанувшись на полу, он ухитрился перевернуться на спину, судорожно глотнул воздуха. Оба парня умолкли и замерли от неожиданности. И в образовавшейся тишине где-то за стенами дома послышался далекий вой милицейской сирены.

Должность начальника отделения милиции испокон века считалась среди милицейских не чем иным, как трамплином перед решающим карьерным прыжком и давалась заполучившим ее счастливчикам одновременно со следующим по протоколу званием полковника или подполковника. В самом крайнем случае – майора… Далее, в несомненно светлом будущем, просматривалась еще одна руководящая должность в районном УВД, а для особо везучих, с нужными связями, бери выше: МУР, например, а то, чего доброго, и какой-нибудь департамент МВД… У полковника Виталия Ивановича Никитина все было совсем не так.

На «земельку» он попал, оставив за плечами несколько горячих точек, чтобы благополучно досидеть до пенсии, на которую собирался в следующем году – без особой радости и нетерпения. Так уж сложилось, что ни о каком карьерном росте думать Никитину не приходилось, только о заслуженном отдыхе. Виноват в этом был (и полковник сам понимал это прекрасно) его собственный тяжелый характер. В силу которого он, стоило ему принять пару рюмашек, для кого-то вполне невинных в смысле дозы, испытывал непреодолимую потребность говорить своему начальству «правду в глаза»… Почему-то происходило это с ним всегда на каких-нибудь юбилейных банкетах, на которых упомянутое начальство отмечало очередную круглую дату. И самое обидное, как раз в момент, когда карьера Никитина готова была двинуться с места вперед и вверх… Конечно, после очередного «антитоста» никуда она не двигалась. Оставалось лишь дивиться смирению его супруги, давно махнувшей рукой на неуместное правдолюбие мужа и на то, что к своим пятидесяти с хвостиком он добрался хотя бы до нынешнего звания и должности.

Впрочем, несмотря на некоторые завихрения характера, проявлявшиеся не только с начальством, но и с подчиненными, в целом в отделении Никитина любили, зная, что интересы своих сотрудников он всегда отстаивает, не взирая на лица, в любых инстанциях, если того требуют обстоятельства. А что касается странностей, то у кого, спрашивается, в наше время нет в башке своих тараканов?..

Именно об этом и подумал молоденький лейтенант, дежуривший нынешней ночью и только что завершивший свой утренний доклад о ЧП в детдоме, в кабинете Никитина. Сам Виталий Иванович сидел за столом, слушая лейтенанта, как тот отметил, весьма рассеянно. Казалось, пейзаж за окном интересовал его куда больше, чем поимка маньяка…

Лейтенант завершил свой доклад минуты две назад, а полковник по-прежнему продолжал изучать упомянутый пейзаж, ничем оригинальным не отличавшийся: обыкновенный двор с обыкновенными пятиэтажками и большими розовыми башнями с квартирами улучшенной планировки на втором плане, закрывавшими дальнейший обзор. Пауза затягивалась. Молоденький офицер, начавший свою службу в отделении около месяца назад, переступил с ноги на ногу и негромко кашлянул. Это подействовало: полковник отвел наконец взгляд от окна и посмотрел на него.

– Маньяк, говоришь? – спокойно спросил он. – Напомни-ка мне еще раз его имя…

– При нем обнаружен паспорт на имя Плетнева Антона Владимировича, – начал было тот, но Никитин его вновь прервал:

– И где ж это ты, мой милый, слышал, чтобы маньяки выходили надело, прихватив с собой документы?..

Лейтенант от неожиданности замолк и уставился на начальника с изумлением. А тот, осуждающе покачав головой, вздохнул:

– Ладно, давай его сюда… Да наручники не забудь снять… Надо же, «маньяк»…

– Есть, доставить сюда ма… гражданина Плетнева… – растерянно пробормотал тот и, круто развернувшись, выскочил из кабинета, чувствуя, как лицо покрывается красными пятнами.

Наручники с задержанного он снял все же только перед самой дверью Никитина, подумав, что все-таки странности полковника начали заходить далековато.

Плетнев, впрочем, и не думал никуда бежать. Войдя в сопровождении лейтенанта к начальнику, он сделал несколько шагов вперед и замер посреди кабинета, безвольно ссутулившись и опустив голову. Некоторое время Виталий Иванович пристально разглядывал задержанного, к изумлению лейтенанта, едва ли не сочувственно. Потом вздохнул и хмуро поинтересовался:

– Ну что, опять по ночам не спится?..

Плетнев поднял голову, демонстрируя присутствующим почти полностью заплывший глаз, и коротко подтвердил:

– Не спится.

Никитин, внезапно побагровев, ударил кулаком по столу, и впервые за недолгое время службы в отделении лейтенант услышал, как его начальник орет:

– Я т-те дам – не спится!.. Сукин ты сын!.. Ты, герой всяческих там войн неопознанных… ты мне до чертиков надоел, понял?!

– Там Васька… – пробормотал задержанный.

– Раньше надо было о Ваське думать!.. – снова рявкнул полковник. И неожиданно мгновенно успокоился, заговорив спокойным тоном, лишенным интонаций: – Ты хоть понимаешь, что я тебя сейчас при желании в одну секунду закрою обратно?.. Ты знаешь, мудила, что сейчас в городе творится?

Плетнев поднял голову и исподлобья вопросительно поглядел на Никитина.

– Детский дом в Мневниках буквально на днях едва не взорвали… Понял, сыч чертов?

Задержанный тяжело сглотнул и промолчал, а полковник снова завелся:

– Я те, Плетнев, помолчу!.. А ну быстро: прямо сейчас говоришь мне, что больше такого не повторится… Не слышу!..

– Больше такого не повторится, товарищ полковник, обещаю…

– То-то… – Никитин переложил с места на место какую-то папку на своем столе и сердито глянул на лейтенанта: – Проводите задержанного на выход, после зайдете ко мне… А ты, Антон Владимирович, легионер хренов, запомни: не дай тебе бог данное слово нарушить, еще раз – и каюк! Можешь хоть с головы до пят своими медалями увешаться – все равно посажу… Я кому сказал – марш отсюда!..

Когда лейтенант, так ни черта и не понявший из разыгравшейся перед ним сцены, выпроводив Плетнева, возвратился и, робко постучавшись в дверь, вновь объявился у полковника в кабинете, Виталий Иванович пребывал за своим столом в той же позе и с тем же сердитым выражением на лице.

– Ты вот что… – Он посмотрел на подчиненного почему-то зло. – Парень этот бывший из наших… Спецназовец. Из таких мест живьем выбирался, какие и чертям в аду не снились… В детдом он рвется потому, что сын у него там… А родительских прав его, видишь ли, по ряду причин наши чинуши лишили.

– Как так? – пролепетал лейтенант. – А жена?..

– Погибла, – коротко отрубил Никитин. – Словом, суть не в этом, он мне уже три раза клялся-божился, что туда ни ногой… Вы тут, молодые-храбрые, у нас недавно, а «старички» наши Плетнева знают, поорать поорут, а вот насчет того чтобы в клетку его запентерить, так этого пока что не было… Ты все понял, лейтенант?

– Так точно, товарищ полковник: чтоб в клетку в следующий раз ни-ни…

– Молодец, соображаешь, следовательно, далеко пойдешь… Все, свободен!

И, дождавшись, когда подчиненный покинул кабинет, полковник еще раз от всей души опустил кулак на столешницу, отчего сразу две трубки на двух его телефонах подпрыгнули и жалобно звякнули слаженным дуэтом.