Отзывы на книги автора «Георг Гегель»

От Канта к Гегелю и обратно

Пределом критической философии Канта являются априорные представления пространства и времени. Априорные представления делают возможным опыт, данный посредством созерцания. Любое понятие либо согласуется с этими представлениями и поэтому может быть найдено в опыте, либо не согласуется с ними и представляет пустое порождение мысли. Отсюда следует тщета попыток выйти за пределы опыта.

Казалось бы, на этом можно закончить, если не считаться с одной небольшой проблемой, являющейся краеугольным камнем всей критической философии. Речь идет о проблематике вещи самой по себе (Ding an Sich), которую нельзя познать никакими известными средствами, кроме как, быть может, недоступным для нас интеллектуальным созерцанием. Как только речь заходит о вещи самой по себе, критическая философия натыкается на противоречия, а именно противоречит своей главной установке – не выходить за пределы опыта и использовать разум только лишь в регулятивном смысле. Но если только мы признаем истинность априорных представлений, то одновременно с предметом опыта как явлением мы должны необходимо мыслить вещь саму по себе, «ведь в противном случае мы пришли бы к бессмысленному утверждению, будто явление существует без того, что является». При этом – и это важно отметить - Кант замечает, что сам акт мышления еще не делает возможность предмета реальной.

Если проследить внимательнее за тем, как появляются т.н. априорные представления в мышлении, то получается следующее: «Отбрасывая постепенно от вашего эмпирического понятия тела все, что есть в нем эмпирического (…) все же останется пространство, которое тело (теперь уже совершенно исчезнувшее) занимало и которое вы не можете отбросить». Стремясь избавиться от вещи самой по себе, «этой абстрактной, оторванной от всякого содержания тени», Гегель просто продолжил эту логическую цепочку чуть дальше, то есть он отбросил и предмет, и пространство. Нетрудно догадаться, что после этого осталось ничто. Впрочем, здесь ничто и бытие еще противоположны, поскольку остается еще время, которое является в «одном случае наполненным, а в другом случае пустым».

И с этого места начинается «Наука логики» Гегеля, и первое же спорное утверждение. Допустим, мы получили ничто, о котором мы лишь и можем сказать, следуя элеатам, что его «вовсе нет». Если у Канта ничто выступало только в роли nihil negativum, причем такого, что ex nihilo nihil fit, то у Гегеля ничто выполняет ровно ту же роль, что и бытие. Как только мы начали с ничто, оно уже есть. Стало быть, ничто перешло в бытие. Все дальнейшее построение диалектики строится исключительно на этом утверждении. Совершенно ясный вывод отсюда: «что действительно, то разумно; что разумно, то действительно».

Но решил ли Гегель проблемы критической философии? Фактически, вместо одной вещи в себе и предметов опыта, мы получили вовне-себя-бытие, бытие-для-иного, в-себе-бытие, для-себя-бытие, и прочее, в то время как реальности указанным понятиям это не прибавляет. Эти понятия остаются исключительно интеллектуальными, а значит, никакого основания к их объективному существованию нет, или, вернее сказать, все это имеет место лишь в том случае, если мышление есть общий принцип существования, то есть лишь тогда, когда понятие в смысле Гегеля переходит в понятие в смысле Канта. Увы, Гегель так и не представил доказательств, что такой переход возможен.

Стремление «почувствовать» означенные интеллектуальные понятия гонит обратно к эмпирической достоверности существования. Здесь, следуя Канту, замечаем, что «безусловная необходимость суждения не есть абсолютная необходимость вещи». Все это жонглирование предикатами, которое производит Гегель, есть только «полагание вещей», причем такое, что существование вещи является аналитическим суждением, а значит, не присоединяет к уже имеющемуся понятию ничего нового. Но если суждение аналитично, то согласно Канту, утверждение о том, что ничто есть бытие, возможно лишь в том случае, если существование содержится в понятии вместе с его возможностью (если было бы иначе, то понятие не соответствовало бы предмету). Тогда утверждение «нечто есть» оказывается не более, чем тавтологией, так как словечко «есть» здесь лишнее.

Вопрос существования непосредственно связан с определением понятия, реальности и истины. В случае, если мы опять замыкаемся на априорных представлениях, то реальностью могут обладать лишь предметы, данные посредством чувств, все же остальное – идеально. Сама реальность представляется как величина, поскольку она есть «то, понятие чего указывает на бытие (во времени)». Следовательно, если какой-то предмет был дан посредством чувств (в какой-то момент времени), то он остается еще реальным даже тогда, когда его нет поблизости. И это отнюдь не противоречит принципам трансцендентальной эстетики и не требует существования никакой всеобъемлющей субстанции, как у Беркли, чего, к сожалению, многие не могут понять даже сейчас. Лишним также оказывается акт «отрыва самости» Фихте.

Когда Гегель рассуждает о «для себя сущих» определениях, он почему-то полагает, будто бы противопоставление реальности и понятия тождественно противопоставлению мышления и бытия. На деле, ничего подобного из критической философии не следует. Напротив, мышление только потому и возможно, что есть бытие, а понятия «делают опыт возможным» (т.н. система эпигенезиса чистого разума).

Поэтому, надо полагать, замечание Гегеля о том, что «истинны не вещи в своей непосредственности, а лишь вещи, возведенные в форму мышления» (хотя как чистое мышление, так и чистое бытие не делают вещь действительной), нисколько не ставит под удар критическую философию.

От Канта к Гегелю и обратно

Пределом критической философии Канта являются априорные представления пространства и времени. Априорные представления делают возможным опыт, данный посредством созерцания. Любое понятие либо согласуется с этими представлениями и поэтому может быть найдено в опыте, либо не согласуется с ними и представляет пустое порождение мысли. Отсюда следует тщета попыток выйти за пределы опыта.

Казалось бы, на этом можно закончить, если не считаться с одной небольшой проблемой, являющейся краеугольным камнем всей критической философии. Речь идет о проблематике вещи самой по себе (Ding an Sich), которую нельзя познать никакими известными средствами, кроме как, быть может, недоступным для нас интеллектуальным созерцанием. Как только речь заходит о вещи самой по себе, критическая философия натыкается на противоречия, а именно противоречит своей главной установке – не выходить за пределы опыта и использовать разум только лишь в регулятивном смысле. Но если только мы признаем истинность априорных представлений, то одновременно с предметом опыта как явлением мы должны необходимо мыслить вещь саму по себе, «ведь в противном случае мы пришли бы к бессмысленному утверждению, будто явление существует без того, что является». При этом – и это важно отметить - Кант замечает, что сам акт мышления еще не делает возможность предмета реальной.

Если проследить внимательнее за тем, как появляются т.н. априорные представления в мышлении, то получается следующее: «Отбрасывая постепенно от вашего эмпирического понятия тела все, что есть в нем эмпирического (…) все же останется пространство, которое тело (теперь уже совершенно исчезнувшее) занимало и которое вы не можете отбросить». Стремясь избавиться от вещи самой по себе, «этой абстрактной, оторванной от всякого содержания тени», Гегель просто продолжил эту логическую цепочку чуть дальше, то есть он отбросил и предмет, и пространство. Нетрудно догадаться, что после этого осталось ничто. Впрочем, здесь ничто и бытие еще противоположны, поскольку остается еще время, которое является в «одном случае наполненным, а в другом случае пустым».

И с этого места начинается «Наука логики» Гегеля, и первое же спорное утверждение. Допустим, мы получили ничто, о котором мы лишь и можем сказать, следуя элеатам, что его «вовсе нет». Если у Канта ничто выступало только в роли nihil negativum, причем такого, что ex nihilo nihil fit, то у Гегеля ничто выполняет ровно ту же роль, что и бытие. Как только мы начали с ничто, оно уже есть. Стало быть, ничто перешло в бытие. Все дальнейшее построение диалектики строится исключительно на этом утверждении. Совершенно ясный вывод отсюда: «что действительно, то разумно; что разумно, то действительно».

Но решил ли Гегель проблемы критической философии? Фактически, вместо одной вещи в себе и предметов опыта, мы получили вовне-себя-бытие, бытие-для-иного, в-себе-бытие, для-себя-бытие, и прочее, в то время как реальности указанным понятиям это не прибавляет. Эти понятия остаются исключительно интеллектуальными, а значит, никакого основания к их объективному существованию нет, или, вернее сказать, все это имеет место лишь в том случае, если мышление есть общий принцип существования, то есть лишь тогда, когда понятие в смысле Гегеля переходит в понятие в смысле Канта. Увы, Гегель так и не представил доказательств, что такой переход возможен.

Стремление «почувствовать» означенные интеллектуальные понятия гонит обратно к эмпирической достоверности существования. Здесь, следуя Канту, замечаем, что «безусловная необходимость суждения не есть абсолютная необходимость вещи». Все это жонглирование предикатами, которое производит Гегель, есть только «полагание вещей», причем такое, что существование вещи является аналитическим суждением, а значит, не присоединяет к уже имеющемуся понятию ничего нового. Но если суждение аналитично, то согласно Канту, утверждение о том, что ничто есть бытие, возможно лишь в том случае, если существование содержится в понятии вместе с его возможностью (если было бы иначе, то понятие не соответствовало бы предмету). Тогда утверждение «нечто есть» оказывается не более, чем тавтологией, так как словечко «есть» здесь лишнее.

Вопрос существования непосредственно связан с определением понятия, реальности и истины. В случае, если мы опять замыкаемся на априорных представлениях, то реальностью могут обладать лишь предметы, данные посредством чувств, все же остальное – идеально. Сама реальность представляется как величина, поскольку она есть «то, понятие чего указывает на бытие (во времени)». Следовательно, если какой-то предмет был дан посредством чувств (в какой-то момент времени), то он остается еще реальным даже тогда, когда его нет поблизости. И это отнюдь не противоречит принципам трансцендентальной эстетики и не требует существования никакой всеобъемлющей субстанции, как у Беркли, чего, к сожалению, многие не могут понять даже сейчас. Лишним также оказывается акт «отрыва самости» Фихте.

Когда Гегель рассуждает о «для себя сущих» определениях, он почему-то полагает, будто бы противопоставление реальности и понятия тождественно противопоставлению мышления и бытия. На деле, ничего подобного из критической философии не следует. Напротив, мышление только потому и возможно, что есть бытие, а понятия «делают опыт возможным» (т.н. система эпигенезиса чистого разума).

Поэтому, надо полагать, замечание Гегеля о том, что «истинны не вещи в своей непосредственности, а лишь вещи, возведенные в форму мышления» (хотя как чистое мышление, так и чистое бытие не делают вещь действительной), нисколько не ставит под удар критическую философию.

От Канта к Гегелю и обратно

Пределом критической философии Канта являются априорные представления пространства и времени. Априорные представления делают возможным опыт, данный посредством созерцания. Любое понятие либо согласуется с этими представлениями и поэтому может быть найдено в опыте, либо не согласуется с ними и представляет пустое порождение мысли. Отсюда следует тщета попыток выйти за пределы опыта.

Казалось бы, на этом можно закончить, если не считаться с одной небольшой проблемой, являющейся краеугольным камнем всей критической философии. Речь идет о проблематике вещи самой по себе (Ding an Sich), которую нельзя познать никакими известными средствами, кроме как, быть может, недоступным для нас интеллектуальным созерцанием. Как только речь заходит о вещи самой по себе, критическая философия натыкается на противоречия, а именно противоречит своей главной установке – не выходить за пределы опыта и использовать разум только лишь в регулятивном смысле. Но если только мы признаем истинность априорных представлений, то одновременно с предметом опыта как явлением мы должны необходимо мыслить вещь саму по себе, «ведь в противном случае мы пришли бы к бессмысленному утверждению, будто явление существует без того, что является». При этом – и это важно отметить - Кант замечает, что сам акт мышления еще не делает возможность предмета реальной.

Если проследить внимательнее за тем, как появляются т.н. априорные представления в мышлении, то получается следующее: «Отбрасывая постепенно от вашего эмпирического понятия тела все, что есть в нем эмпирического (…) все же останется пространство, которое тело (теперь уже совершенно исчезнувшее) занимало и которое вы не можете отбросить». Стремясь избавиться от вещи самой по себе, «этой абстрактной, оторванной от всякого содержания тени», Гегель просто продолжил эту логическую цепочку чуть дальше, то есть он отбросил и предмет, и пространство. Нетрудно догадаться, что после этого осталось ничто. Впрочем, здесь ничто и бытие еще противоположны, поскольку остается еще время, которое является в «одном случае наполненным, а в другом случае пустым».

И с этого места начинается «Наука логики» Гегеля, и первое же спорное утверждение. Допустим, мы получили ничто, о котором мы лишь и можем сказать, следуя элеатам, что его «вовсе нет». Если у Канта ничто выступало только в роли nihil negativum, причем такого, что ex nihilo nihil fit, то у Гегеля ничто выполняет ровно ту же роль, что и бытие. Как только мы начали с ничто, оно уже есть. Стало быть, ничто перешло в бытие. Все дальнейшее построение диалектики строится исключительно на этом утверждении. Совершенно ясный вывод отсюда: «что действительно, то разумно; что разумно, то действительно».

Но решил ли Гегель проблемы критической философии? Фактически, вместо одной вещи в себе и предметов опыта, мы получили вовне-себя-бытие, бытие-для-иного, в-себе-бытие, для-себя-бытие, и прочее, в то время как реальности указанным понятиям это не прибавляет. Эти понятия остаются исключительно интеллектуальными, а значит, никакого основания к их объективному существованию нет, или, вернее сказать, все это имеет место лишь в том случае, если мышление есть общий принцип существования, то есть лишь тогда, когда понятие в смысле Гегеля переходит в понятие в смысле Канта. Увы, Гегель так и не представил доказательств, что такой переход возможен.

Стремление «почувствовать» означенные интеллектуальные понятия гонит обратно к эмпирической достоверности существования. Здесь, следуя Канту, замечаем, что «безусловная необходимость суждения не есть абсолютная необходимость вещи». Все это жонглирование предикатами, которое производит Гегель, есть только «полагание вещей», причем такое, что существование вещи является аналитическим суждением, а значит, не присоединяет к уже имеющемуся понятию ничего нового. Но если суждение аналитично, то согласно Канту, утверждение о том, что ничто есть бытие, возможно лишь в том случае, если существование содержится в понятии вместе с его возможностью (если было бы иначе, то понятие не соответствовало бы предмету). Тогда утверждение «нечто есть» оказывается не более, чем тавтологией, так как словечко «есть» здесь лишнее.

Вопрос существования непосредственно связан с определением понятия, реальности и истины. В случае, если мы опять замыкаемся на априорных представлениях, то реальностью могут обладать лишь предметы, данные посредством чувств, все же остальное – идеально. Сама реальность представляется как величина, поскольку она есть «то, понятие чего указывает на бытие (во времени)». Следовательно, если какой-то предмет был дан посредством чувств (в какой-то момент времени), то он остается еще реальным даже тогда, когда его нет поблизости. И это отнюдь не противоречит принципам трансцендентальной эстетики и не требует существования никакой всеобъемлющей субстанции, как у Беркли, чего, к сожалению, многие не могут понять даже сейчас. Лишним также оказывается акт «отрыва самости» Фихте.

Когда Гегель рассуждает о «для себя сущих» определениях, он почему-то полагает, будто бы противопоставление реальности и понятия тождественно противопоставлению мышления и бытия. На деле, ничего подобного из критической философии не следует. Напротив, мышление только потому и возможно, что есть бытие, а понятия «делают опыт возможным» (т.н. система эпигенезиса чистого разума).

Поэтому, надо полагать, замечание Гегеля о том, что «истинны не вещи в своей непосредственности, а лишь вещи, возведенные в форму мышления» (хотя как чистое мышление, так и чистое бытие не делают вещь действительной), нисколько не ставит под удар критическую философию.

От Канта к Гегелю и обратно

Пределом критической философии Канта являются априорные представления пространства и времени. Априорные представления делают возможным опыт, данный посредством созерцания. Любое понятие либо согласуется с этими представлениями и поэтому может быть найдено в опыте, либо не согласуется с ними и представляет пустое порождение мысли. Отсюда следует тщета попыток выйти за пределы опыта.

Казалось бы, на этом можно закончить, если не считаться с одной небольшой проблемой, являющейся краеугольным камнем всей критической философии. Речь идет о проблематике вещи самой по себе (Ding an Sich), которую нельзя познать никакими известными средствами, кроме как, быть может, недоступным для нас интеллектуальным созерцанием. Как только речь заходит о вещи самой по себе, критическая философия натыкается на противоречия, а именно противоречит своей главной установке – не выходить за пределы опыта и использовать разум только лишь в регулятивном смысле. Но если только мы признаем истинность априорных представлений, то одновременно с предметом опыта как явлением мы должны необходимо мыслить вещь саму по себе, «ведь в противном случае мы пришли бы к бессмысленному утверждению, будто явление существует без того, что является». При этом – и это важно отметить - Кант замечает, что сам акт мышления еще не делает возможность предмета реальной.

Если проследить внимательнее за тем, как появляются т.н. априорные представления в мышлении, то получается следующее: «Отбрасывая постепенно от вашего эмпирического понятия тела все, что есть в нем эмпирического (…) все же останется пространство, которое тело (теперь уже совершенно исчезнувшее) занимало и которое вы не можете отбросить». Стремясь избавиться от вещи самой по себе, «этой абстрактной, оторванной от всякого содержания тени», Гегель просто продолжил эту логическую цепочку чуть дальше, то есть он отбросил и предмет, и пространство. Нетрудно догадаться, что после этого осталось ничто. Впрочем, здесь ничто и бытие еще противоположны, поскольку остается еще время, которое является в «одном случае наполненным, а в другом случае пустым».

И с этого места начинается «Наука логики» Гегеля, и первое же спорное утверждение. Допустим, мы получили ничто, о котором мы лишь и можем сказать, следуя элеатам, что его «вовсе нет». Если у Канта ничто выступало только в роли nihil negativum, причем такого, что ex nihilo nihil fit, то у Гегеля ничто выполняет ровно ту же роль, что и бытие. Как только мы начали с ничто, оно уже есть. Стало быть, ничто перешло в бытие. Все дальнейшее построение диалектики строится исключительно на этом утверждении. Совершенно ясный вывод отсюда: «что действительно, то разумно; что разумно, то действительно».

Но решил ли Гегель проблемы критической философии? Фактически, вместо одной вещи в себе и предметов опыта, мы получили вовне-себя-бытие, бытие-для-иного, в-себе-бытие, для-себя-бытие, и прочее, в то время как реальности указанным понятиям это не прибавляет. Эти понятия остаются исключительно интеллектуальными, а значит, никакого основания к их объективному существованию нет, или, вернее сказать, все это имеет место лишь в том случае, если мышление есть общий принцип существования, то есть лишь тогда, когда понятие в смысле Гегеля переходит в понятие в смысле Канта. Увы, Гегель так и не представил доказательств, что такой переход возможен.

Стремление «почувствовать» означенные интеллектуальные понятия гонит обратно к эмпирической достоверности существования. Здесь, следуя Канту, замечаем, что «безусловная необходимость суждения не есть абсолютная необходимость вещи». Все это жонглирование предикатами, которое производит Гегель, есть только «полагание вещей», причем такое, что существование вещи является аналитическим суждением, а значит, не присоединяет к уже имеющемуся понятию ничего нового. Но если суждение аналитично, то согласно Канту, утверждение о том, что ничто есть бытие, возможно лишь в том случае, если существование содержится в понятии вместе с его возможностью (если было бы иначе, то понятие не соответствовало бы предмету). Тогда утверждение «нечто есть» оказывается не более, чем тавтологией, так как словечко «есть» здесь лишнее.

Вопрос существования непосредственно связан с определением понятия, реальности и истины. В случае, если мы опять замыкаемся на априорных представлениях, то реальностью могут обладать лишь предметы, данные посредством чувств, все же остальное – идеально. Сама реальность представляется как величина, поскольку она есть «то, понятие чего указывает на бытие (во времени)». Следовательно, если какой-то предмет был дан посредством чувств (в какой-то момент времени), то он остается еще реальным даже тогда, когда его нет поблизости. И это отнюдь не противоречит принципам трансцендентальной эстетики и не требует существования никакой всеобъемлющей субстанции, как у Беркли, чего, к сожалению, многие не могут понять даже сейчас. Лишним также оказывается акт «отрыва самости» Фихте.

Когда Гегель рассуждает о «для себя сущих» определениях, он почему-то полагает, будто бы противопоставление реальности и понятия тождественно противопоставлению мышления и бытия. На деле, ничего подобного из критической философии не следует. Напротив, мышление только потому и возможно, что есть бытие, а понятия «делают опыт возможным» (т.н. система эпигенезиса чистого разума).

Поэтому, надо полагать, замечание Гегеля о том, что «истинны не вещи в своей непосредственности, а лишь вещи, возведенные в форму мышления» (хотя как чистое мышление, так и чистое бытие не делают вещь действительной), нисколько не ставит под удар критическую философию.

От Канта к Гегелю и обратно

Пределом критической философии Канта являются априорные представления пространства и времени. Априорные представления делают возможным опыт, данный посредством созерцания. Любое понятие либо согласуется с этими представлениями и поэтому может быть найдено в опыте, либо не согласуется с ними и представляет пустое порождение мысли. Отсюда следует тщета попыток выйти за пределы опыта.

Казалось бы, на этом можно закончить, если не считаться с одной небольшой проблемой, являющейся краеугольным камнем всей критической философии. Речь идет о проблематике вещи самой по себе (Ding an Sich), которую нельзя познать никакими известными средствами, кроме как, быть может, недоступным для нас интеллектуальным созерцанием. Как только речь заходит о вещи самой по себе, критическая философия натыкается на противоречия, а именно противоречит своей главной установке – не выходить за пределы опыта и использовать разум только лишь в регулятивном смысле. Но если только мы признаем истинность априорных представлений, то одновременно с предметом опыта как явлением мы должны необходимо мыслить вещь саму по себе, «ведь в противном случае мы пришли бы к бессмысленному утверждению, будто явление существует без того, что является». При этом – и это важно отметить - Кант замечает, что сам акт мышления еще не делает возможность предмета реальной.

Если проследить внимательнее за тем, как появляются т.н. априорные представления в мышлении, то получается следующее: «Отбрасывая постепенно от вашего эмпирического понятия тела все, что есть в нем эмпирического (…) все же останется пространство, которое тело (теперь уже совершенно исчезнувшее) занимало и которое вы не можете отбросить». Стремясь избавиться от вещи самой по себе, «этой абстрактной, оторванной от всякого содержания тени», Гегель просто продолжил эту логическую цепочку чуть дальше, то есть он отбросил и предмет, и пространство. Нетрудно догадаться, что после этого осталось ничто. Впрочем, здесь ничто и бытие еще противоположны, поскольку остается еще время, которое является в «одном случае наполненным, а в другом случае пустым».

И с этого места начинается «Наука логики» Гегеля, и первое же спорное утверждение. Допустим, мы получили ничто, о котором мы лишь и можем сказать, следуя элеатам, что его «вовсе нет». Если у Канта ничто выступало только в роли nihil negativum, причем такого, что ex nihilo nihil fit, то у Гегеля ничто выполняет ровно ту же роль, что и бытие. Как только мы начали с ничто, оно уже есть. Стало быть, ничто перешло в бытие. Все дальнейшее построение диалектики строится исключительно на этом утверждении. Совершенно ясный вывод отсюда: «что действительно, то разумно; что разумно, то действительно».

Но решил ли Гегель проблемы критической философии? Фактически, вместо одной вещи в себе и предметов опыта, мы получили вовне-себя-бытие, бытие-для-иного, в-себе-бытие, для-себя-бытие, и прочее, в то время как реальности указанным понятиям это не прибавляет. Эти понятия остаются исключительно интеллектуальными, а значит, никакого основания к их объективному существованию нет, или, вернее сказать, все это имеет место лишь в том случае, если мышление есть общий принцип существования, то есть лишь тогда, когда понятие в смысле Гегеля переходит в понятие в смысле Канта. Увы, Гегель так и не представил доказательств, что такой переход возможен.

Стремление «почувствовать» означенные интеллектуальные понятия гонит обратно к эмпирической достоверности существования. Здесь, следуя Канту, замечаем, что «безусловная необходимость суждения не есть абсолютная необходимость вещи». Все это жонглирование предикатами, которое производит Гегель, есть только «полагание вещей», причем такое, что существование вещи является аналитическим суждением, а значит, не присоединяет к уже имеющемуся понятию ничего нового. Но если суждение аналитично, то согласно Канту, утверждение о том, что ничто есть бытие, возможно лишь в том случае, если существование содержится в понятии вместе с его возможностью (если было бы иначе, то понятие не соответствовало бы предмету). Тогда утверждение «нечто есть» оказывается не более, чем тавтологией, так как словечко «есть» здесь лишнее.

Вопрос существования непосредственно связан с определением понятия, реальности и истины. В случае, если мы опять замыкаемся на априорных представлениях, то реальностью могут обладать лишь предметы, данные посредством чувств, все же остальное – идеально. Сама реальность представляется как величина, поскольку она есть «то, понятие чего указывает на бытие (во времени)». Следовательно, если какой-то предмет был дан посредством чувств (в какой-то момент времени), то он остается еще реальным даже тогда, когда его нет поблизости. И это отнюдь не противоречит принципам трансцендентальной эстетики и не требует существования никакой всеобъемлющей субстанции, как у Беркли, чего, к сожалению, многие не могут понять даже сейчас. Лишним также оказывается акт «отрыва самости» Фихте.

Когда Гегель рассуждает о «для себя сущих» определениях, он почему-то полагает, будто бы противопоставление реальности и понятия тождественно противопоставлению мышления и бытия. На деле, ничего подобного из критической философии не следует. Напротив, мышление только потому и возможно, что есть бытие, а понятия «делают опыт возможным» (т.н. система эпигенезиса чистого разума).

Поэтому, надо полагать, замечание Гегеля о том, что «истинны не вещи в своей непосредственности, а лишь вещи, возведенные в форму мышления» (хотя как чистое мышление, так и чистое бытие не делают вещь действительной), нисколько не ставит под удар критическую философию.

Среди пантеона философов Гегель является одним из самых устрашающих. Само его имя вызывает страх: возвышающийся шизоид неясной немецкой мысли, вырисовывающийся на расстоянии, отбрасывает предложения, которые могут ввести в замешательство самых проницательных и внимательных читателей.
Хотя, особый оракулярный стиль письма Гегеля может быть привлекательным, даже мощным.
Он заслуживает внимания, ввиду того, что его идеи необыкновенно и необычайно влиятельны. Чтобы понять марксизм и большую часть континентальной философии, мне пришлось вступить в борьбу с Гегелем.
Гегель, для меня, Спиноза с завихрением. Начнем с того, что у обоих мыслителей есть общее. А именно "свобода" религиозная свобода, экономическая свобода, даже свободная воля - в некотором смысле иллюзорна. Ведь быть свободным, значит быть отличным от всего что окружает, но человек это продукт сформированный Вселенной и следовательно подчиняется тем же самым фундаментальным законам; поэтому люди не могут быть адекватно поняты как свободные существа. Для Спинозы и Гегеля считать себя «свободным» просто не понять причины, почему вы что-то делаете.
Оба мыслителя также рассматривают вселенную как нечто абсолютное. Каждая часть реальности вписывается в совершенное целое - целое, которое может быть неправильно понято только тогда, когда оно подразделяется на его составные части. Поэтому логика, а не эмпирическая наука, более эффективна, чтобы справиться с природой вещей, поскольку логические категории не связаны пространством и временем. Более того, эта реальность для них не является чем-то совершенно материальным. Для Спинозы ум и материя - это два аспекта лежащего в основе существа Природы; для Гегеля внешнее и внутреннее - это два аспекта "Geist"( ум или дух)
Гегель рассматривает историю - как разверстку Мирового Духа. Это заставляет его делать всевозможные телеологические претензии (требования о цели вещей). Когда Гегель смотрит на историю человечества, он не видит случайных махинаций политиков, князей и священников, но необходимое и сущее развитие Мирового Духа, проявляющееся в человеческих делах. Китайцы, индейцы, греки и римляне становятся просто разными аспектами этого Духа - ступеньки по лестнице в своем подъеме к совершенству.
В этой книге Гегель пытается понять, каков будет конец истории, какую форму примет идеальное государство. Он делает несколько поворотов в своем аргументе, когда приближается к этой картине, следуя его знаменитому диалектическому методу. И он приходит к государству, которое многие считают тоталитарным. Несколько отрывков в этой книге поражают количеством власти и авторитета, который Гегель считает идеальным состоянием.

В каком-то из университетов ходила байка о том, что преподаватели философии, перед началом семестра, совсем не беспокоились какие студенты к ним попадут. Они с трепетом ожидали решение деканата по вопросу кто будет читать лекции по Гегелю. Теперь я их понимаю...

Читать книгу непросто, особенно те места, где анализируется суть учений философов. Введение просто громадно (занимает почти половину тома) и без зачатков философского образование вряд ли кому-нибудь будет понятно. Сложность гегелевского изложения накладывается, как мне показалось, на не совсем корректный перевод некоторых терминов. Во всяком случае, пользование словарём позволило докапываться до сути, выискивая синонимы к определениям, применяемым переводчиком. Однако всё, что связано непосредственно с историей, изложено чётко, понятно и доходчиво. Как показатель - ни одна из тех книг на эту тему, которые я читал до этого, в изложении Рассела, Коплстона и различных составителей учебников, не отличались такой стройностью и выделением сути. И мне, наконец-то, стала понятна роль Фалеса, Пифагора, Анаксагора, Зенона и Гераклита в развитии философии. Да и роль самой философии в развитии человеческой цивилизации тоже...
Большое количество ссылок на первичные документы не напрягало (спасало то, что некоторые из них уже были прочитаны ранее) и добавляло весомости изложенному материалу. В общем - понравилось и, несмотря на то, что второй том я уже практически весь прочитал в прошлом году, с удовольствием примусь за него вновь...

Оговорюсь сразу: я не философ и не претендую на полное понимание прочитанного. И в целом это не рецензия, а крик души больше. Но "Долгая прогулка" выдала уж больно необычное задание, поэтому ежики плакали, кололись, но продолжали жевать кактус. А я большую часть прочитанного могу охарактеризовать только одной фразой: "мне ничерта не понятно, но, несомненно, очень интересно".

Если чуть более серьезно: читать эту книгу стоит подготовленным. Во всех смыслах. Нырять в омут слов, терминов и рассуждений-ни-о-чем-спасибо-минус-мозг, не имея базовых знаний в философии и понимания хотя бы в общих чертах философии, системы абсолютного идеализма Гегеля, феноменологии — абсолютно неблагодарный мазохизм. Кроме того, за пару минут поиска можно найти множество прекрасных словарей, статей и пособий, которые разжуют смысл этого кирпича удобоваримым текстом — так что, так сказать, блюдо только для ценителей. Или тех, кому по профилю приходится, но я уже заранее готова им всем посочувствовать.

О содержательной части произведения я говорить принципиально не буду. Частично потому, что сама половину не поняла даже после пятого прочтения подряд, частично потому что есть много источников, которые справились лучше меня. А частично потому, что это заунывно скучно — конечно, захватывающего сюжета от научного трактата никто ждать не будет, но настолько сухого теоретического материала я не видела давно. Сранивая несравнимые вещи (то, что "околофилософское" и что действительно мне пригодилось): Гоббс в "Левиафане", например, травил периодически байки и разбавлял слог метафорами. Шлегеля было приятно изучать с точки зрения литературы и понятно как применять его теорию на практике романтизма. У Ницше, на мой взгляд, куда более приятный и понятный способ повествования, да и иногда там есть даже понятные и без базовых знаний штуки. Что мне дала эта книга... Сказать сложно. Разве что я порадовалась, что я не философ. Отдельно хочется ткнуть палочкой предисловие: если в основной части еще можно что-то уловить, то эта часть для меня оказалась за гранью добра и зла.

При этом половина сложностей при прочтении — заслуга авторского слога. Писать настолько непонятно и заунывно нужно иметь талант. Начинать за здравие, потом резко переключаться на упокой, но в том же предложении решать, что здравие все же  лучше — излюбленный прием автора. Я понимаю, что это что-то в стиле доказательства "от противного" — но воспринимается крайне сложно и тягомотно.

Из плюсов: в книги довольно неплохо сделана структура. В тексте есть выделения курсивом ключевых терминов (мне не то, чтобы сильно помогло, но все же), текст разделен на смысловые фрагменты, имеющие заголовки. По содержанию книги вполне можно найти нужный фрагмент, если понимать, что искать. Удобно, потому что дает возможность читать выборочно — и минимизировать моральный ущерб и уменьшить мысли а-что-я-делаю-со-своей-жизнью-что-читаю-этот-кирпич-от-корки-до-корки. Жаль, что эта стройность затрагивает только структуру книги, а все остальное переварить очень сложно.

Почему  при этом высокая оценка? Потому что ну кто я такая, чтобы судить Гегеля. Ставить максимальную рука не поднимается, потому что слишком много пришлось страдать, но и так тоже неплохо. Да и научную ценность и влияние данного опуса никто не отменял.

Гегель входит в первую тройку самых влиятельных философов за всю её историю, уступая только Платону и Канту. Вся философия после, так или иначе, задета Гегелем, поэтому чтобы войти в мир философии или читать модных континентальных философов более осмысленно, без Гегеля не обойтись.

Феноменология духа (ФД) - самое, пожалуй, известное произведение Гегеля (1807), в котором он показывает, как можно помыслить мир как мир абсолютного сознания. Ничего кроме Абсолютного духа (сознания) нет. Подобная теория похожа на восточные религиозные учения, в которых также утверждается формула «внешняя реальность ничто, дух - всё», но идёт к ней Гегель не мистически, а рассудочно – через огромную сеть понятий, логических ходов, образов, диалектических приемов. Благодаря этому ФД также позволяет прекрасно прочувствовать знаменитый диалектический метод Гегеля.

Место ФД в системе Гегеля: формально ФД является методологическим введением в систему наук Гегеля. В ней он проходит традиционный путь новоевропейской философии: от здравого смысла до обоснования возможности строгой науки. Однако также ФД можно рассматривать как первый вариант изложения системы абсолютного идеализма в целом, потому что в ней закладывается общая структура и логика всего знания, которое в «энциклопедии наук» только конкретизируются. Это двойственное положение ФД связано с изменением статуса логики, которая сначала понималась Гегелем как введение в философию духа, а потом сама стала метафизикой Абсолюта.

ФД переведена Густавом Шпетом, выдающимся русским философом, вероятно в 20х годах, впервые издана в 1956 г., а в 2000 г. была переиздана в замечательной серии «Памятники философской мысли». Издание 2000 года снабжено подробными комментариями чуть ли не ко всем историко-философским и теологическим намекам Гегеля в тексте, а также пояснительной довольной хорошей статьей Быковой М.В., благодаря которой понимаешь почему феноменология Гегеля является одновременно логикой и метафизикой.

В предисловии Шпет указывает, что ФД считается одним из труднейших, если не самым трудным для понимания философским произведением. Спорить не буду, не считая предисловия, это самый сложный текст, который мне встречался. Говорят, что Гегеля трудно было понять даже при обычном разговоре. Возможно, он сознательно не упрощал свой язык, т.к. хотел, в том числе, через стиль изложения ввести слушателя в особое состояние сознания – спекулятивное или диалектическое. В ФД нередко можно встретить предложения, в которых Гегель сначала что-то утверждает, потом сразу это отрицает, но потом снова это утверждает, и такая смена тезиса на противоположный и обратно повторяется несколько раз. Это производит впечатление абсурда даже у подготовленного читателя. Но это не абсурд, а демонстрация диалектического метода, в котором отрицание означает не уничтожение тезиса, а его сохранение в антитезисе, который потом тоже «снимается», так что любое утверждение приобретает устойчивость лишь благодаря постоянному самоотрицанию. Любой феномен, согласно этому методу, есть «развивающееся и свое развитие растворяющее и в этом движении просто сохраняющееся целое» (с.95), которое, конечно, сразу распадается и т.д. Не с первого, но с n-ого раза начинаешь короткими вспышками понимать, что хочет провернуть автор. И можно только догадываться какой восторг может ожидать того, кто каким-то чудесным образом прорвется в спекулятивный мир Гегеля, и поняв логику его диалектики, пойдет за ним шаг за шагом. За Гегелем пошли многие, не в последних рядах, как ни странно, материалисты и марксисты, хотя сам Гегель – идеалист абсолютного масштаба.

Предисловие ФД часто читают как самостоятельное произведение, чтобы получить первое представление о философии Гегеля. Действительно, в нём заложено множество ключевых идей, через которые легче понять остальной текст и гегелевскую философию в целом. Отмечу некоторые. Во-первых, Гегель пытается изменить наше представление о ложном или негативном как элементе, который должен быть отброшен на пути к истине. Гегель утверждает, что негативное (отрицание) – необходимая часть истины, и более того движущий импульс, позволяющий идти к ней. Во-вторых, он меняет наш образ истины как статичного результата, который можно, словно монету, положить в карман. На деле, истина – это процесс, который приводит к некоему результату, и без этого процесса истины нет, она будет пустой абстракцией. В-третьих, нет смысла спорить, что лежит в основе всего – субстанция или субъект, т.к. истинная, живая субстанция есть субъект, поскольку бытие – это становление самим собой, а не некое первоначальное неизменное единство. В-четвертых, Гегель хочет выйти за границы традиционного типа мышления, который построен на формальном предложении, состоящем из субъекта и предиката или вещи, которую определяют и определения. Он считает, что мы определяем вещи слишком субъективно: навешиваем на них качества от других вещей, тогда как нашему мышлению нужно перестать вмешиваться в имманентный ритм понятий, и тогда они сами из себя, благодаря своему естественному движению, откроют свои качества, которые мы сможем оформить в виде определения. Это движение понятий в инобытие и обратно способно показать только философское доказательство, которое неотделимо от диалектики.

Ключевой термин новой методологии – понятие. Часто Гегеля критикуют за то, что он весь мир свел к понятиям. Даже если это так, под «понятиями» он имеет ввиду не абстракции, а живые предельно текучие субстанции, которые возникают в результате самораскрытия этих пустых абстракций («понятие = непокой абстракции»). А так как понятия раскрываются сами, то познание, фиксирующее это, может претендовать на объективность. А объективность, в свою очередь, дает право философии называться наукой. Наукой, на которой базируются все остальные науки, в том числе математика (с ней Гегель в предисловии тоже сводит счёты). По мнению Гегеля, преимущество его системы в том, что она доступна всем, а не только гениям, как утверждали романтики. Не нужно обладать никаким особым спекулятивным органом, чтобы понять философию, потому что она построена на рассудке – общем начале научного и обыденного мышления (хотя сам текст Гегеля может показаться опровержением данного тезиса, ибо для его понимания нужен если не дополнительный мозг, то, как минимум, пара лет жизни).

Основной текст ФД имеет смысл читать только тем, кто имеет глубокий интерес к Гегелю, диалектике или феноменологии. Полезные пояснительные статьи по ФД есть в «Новой философской энциклопедии», а краткий историко-философский экскурс, связанный с этой работой можно найти в предисловии другого издания за авторством Сергеева, Слинина (изд-во «Наука», 2006).

Что нужно пройти по жизни, чтобы замахнуться...нет, не на нашего Вильяма, - куда там, Вильяму, а на Самого создателя? Какие комплексы вели нашего героя Георга Гегеля к цели, выше которой нет ничего? Ничего, более масштабного и грандиозного, чем сам мир? И тот, что в идеале, и тот, в котором этот идеальный=бестелесный мир "должен" развертываться.

Зачем ему земля, если к тому году русские даже Антарктиду открыли уже (людям как людям достались места потеплее, а нам - ну, карма такая, пингвины)! Что ещё осталось? Ничего. Космос, разве что.

Вот на него и замахнулся наш герой, ложившийся спать в смешном колпаке, с лекций которого уходили пачками, что его, как подлинного Властелина колец и мира в придачу к ним, не волновало вообще никак - не царское это дело придурков заставлять прикасаться к Божественному!

А, может, лавры коротышки Канта не давали ему спать, в этом самом колпаке? Тот ведь по размаху, обратно пропорциональному собственному росту, был такой же "имперостроитель": ой-ой-ой, Ding an sich, "вещь-в-себе", ноумен, все дела...

Так что там компенсировал господин Гегель этим гигантским размахом?

Что касается самой книжки: одобряю! Замечательное произведение немецкой классической философии! Очень логичное, внутренне не противоречивое, занимательное, можно сказать - развлекуха! В этом отношении с ней мало, что может сравниться как в этом, подлунном мире, так и в том, куда все и попадем в конце концов. Подозреваю, что не все попадут в одно место, как минимум - в два. То, где получше, попадут только те, кто прошел в этом мире чистилище ясной гегелевской мысли, изложенной без тени проблема на четырех-пяти страничках - а что мелочиться????

Есть предложение: в список обязательных для каждого мужчины дел - ну, там, дом, сын, дерево, - прибавить "Философию права", или "Философию духа", или "Философию природы" - на выбор. Сильно способствует развитию не только разума, но и интуиции - где научной, а где - попроще.

В добрый путь по страничкам увлекательного произведения!