Предисловие

Книга генерала фон Зенгера – одно из наиболее интересных мемуарных произведений командиров Второй мировой войны, а в некоторых, весьма важных, аспектах – и самое впечатляющее из всех. Ни в каких других нет такой поучительной картины боевых условий и тактических проблем этой войны. В то же время она проливает свет на внутренние противоречия и тяжелые размышления солдата, воспитанного на германской культуре и традициях старой армии и оказавшегося на службе у нацистского режима, глубоко противного его чувствам и воспитанию.

Эта книга подтверждает то, что я понял раньше, в период нашей с ним дружбы и доверительных разговоров. В признании заблуждений и зла он более откровенен, нежели большинство его современников, и при этом, из-за своей осведомленности, он сильнее страдает от раздвоенности положения, в котором оказался, и от невозможности найти хоть какое-то решение, которое могло бы облегчить его ум и совесть.

Фридо фон Зенгер во многих отношениях отличался от немецкого генерала – «пруссака» в общераспространенном понимании. Он был католиком из Бадена, города на юго-западе Германии. Непосредственно перед Первой мировой войной учился в колледже Роудса в Оксфорде, и этот опыт оставил глубокий след в его душе и расширил его кругозор. По возвращении в Германию в 1914 году вскоре после начала войны он был призван на военную службу как офицер запаса и наблюдал окопную войну на Западном фронте с позиций пехоты, что помогло будущему генералу обрести понимание тактических реалий. Это открыло ему путь к кадровой военной службе, и по окончании войны он вошел в элитную команду, отобранную для нового рейхсвера. Там он предпочел перевестись в кавалерию – решение, порожденное скорее страстной любовью к лошадям, чем верой в их будущее в качестве военного средства. Гораздо примечательнее то, что накануне предстоящей войны фон Зенгер получил высокий пост в штабе Высшего командования сухопутных войск, а затем и еще более высокие назначения, не пройдя при этом обычного генштабовского пути.

Когда в 1939 году началась война, он командовал одним из немногих оставшихся кавалерийских полков, но в 1940 году стал командовать бригадой, уже моторизованной, которая поддерживала наступление Роммеля на Шербур. После падения Франции его направили в Италию в качестве главного германского офицера связи при франко-итальянской комиссии по перемирию, где он прослужил два года. Его оценка тогдашней обстановки в Италии, существовавших там противоречий и слабых мест весьма впечатляющая. Далее, осенью 1942 года, фон Зенгера отправили командовать 17-й танковой дивизией на русском фронте, где он сыграл главную роль в неудачной попытке спасти окруженную в Сталинграде армию Паулюса. Это обогатило его военный опыт, и он описывает читателю свои яркие впечатления о пережитом. В его дивизии было всего 30 танков, в то время это гораздо больше, чем в других танковых дивизиях, но для пехотных подразделений не хватало необходимых транспортных средств, поэтому, несмотря на название, до настоящей танковой дивизии ей было далеко. При любом реалистичном подсчете германской бронетанковой мощи на тот момент масштабность их успехов в период сражений на Восточном фронте удивляет больше, чем последовавшее ослабление и окончательный крах.

В июне 1943 года Зенгера вновь направили на Средиземноморский театр военных действий в качестве главного германского офицера связи при итальянской армии на Сицилии. Его задачей было организовать оборону этого острова и управлять действиями находящихся там немецких дивизий ввиду неизбежного вторжения армий союзников из Северной Африки. Фон Зенгер дает самую интересную и впечатляющую оценку этой военной кампании, что называется, «со своей колокольни».

Там он настолько владел весьма сложной обстановкой, что это произвело хорошее впечатление на командование, и, несмотря на известное всем критическое отношение Зенгера к нацистскому режиму и фашистам, его направили затем на эвакуацию германских войск с Сардинии и Корсики – трудная задача, которую он умело выполнил. В октябре он получил командование 14-м танковым корпусом, удерживавшим западный сектор итальянского «сапога» и ожидавшим наступления 5-й американской армии под командованием Марка Кларка, в которую входили также британский и французский корпуса. Несмотря на значительный перевес сил противника, танковому корпусу Зенгера удавалось в течение шести месяцев отражать многочисленные атаки союзников и удерживать свои позиции в следовавших одно за другим сражениях у Кассино, пока в мае 1944 года фронт не был наконец прорван в результате охватывающего наступления противника и с фронта, и с тыла.

Рассказ Зенгера об этих сражениях чрезвычайно интересен (и очень хорошо показывает упущенные союзниками возможности), и ценность этого описания велика благодаря многочисленным рассуждениям тактического плана, отличающимся одновременно полнотой и глубиной, что редко встречается в мемуарах боевых командиров. Его оценка весьма объективна не только в отношении боевых действий, но и политических аспектов этой войны, а также в отношении личных качеств главных лиц стран – членов «Оси». Такая объективность делает его свидетельства о неоправданном разрушении аббатства Монте-Кассино массированными бомбардировками еще более впечатляющим и убедительным.

После прорыва германского фронта южнее Рима Зенгер помогал сдерживать продвижение союзников на реке Арно, а затем их осеннее наступление, когда его корпус удерживал район Болоньи на восточном фланге. Описание генералом заключительных сцен войны в Италии еще более удивительно, и оно является подлинным вкладом в историю. Книгу завершают две особо ценных главы – «Стратегические разногласия союзников» и «Причины поражения гитлеровской Германии» – и, наконец, заключительная глава «Плен» о послевоенной жизни генерала.

В итоге это книга, которую не может позволить себе пропустить ни один человек, интересующийся военной историей.

Капитан Б.Х. Лиддел Гарт^[1]

Глава 1
КАМПАНИЯ НА ЗАПАДЕ

ПРОЛОГ

Мир уже закончился, хотя в ту зиму 1939/40 года война для меня еще не началась. Я не принимал участия в Польской кампании. 3-й кавалерийский полк, которым я командовал в мирное время, разбросали по разным частям. Затем мною был сформирован новый, 22-й кавалерийский полк, перед которым стояла задача усилить единственную существующую кавалерийскую дивизию. Несколько недель спустя я стал преемником командира моей бригады генерала фон Вальденфельса, скончавшегося в районе сосредоточения наших частей вблизи голландской границы.

Я отлично понимал, что в современной войне кавалерия анахронизм, но, тем не менее, оставался верным этому роду войск с тех самых пор, как начал в нем службу после Первой мировой войны. Все это напоминало жизнь на острове. Увеличение численности армии началось при режиме национал-социалистов, а структурные изменения в вермахте вступили в силу 30 июня 1934 года. Но это увеличение не распространялось на кавалерию, которой удалось сохранить своих специально подготовленных офицеров, набранных в основном из старого прусского офицерского корпуса. Поскольку сам я родом из Южного Бадена, у меня не было традиционных связей с этими пруссаками. И все же они мне нравились, возможно, потому, что в нынешних обстоятельствах не представляли какой-то реальной силы, так как прусская идея в Германии явно капитулировала перед национал-социализмом.

Так получилось, что еще несколько безоблачных месяцев этой суровой и снежной зимы я провел среди своих младших товарищей. Фактически мы все еще пребывали в состоянии мира в тихих сельских домиках в районе Южного Ольденбурга и Вестфалии. Мой денщик, по фамилии Фейрштак, был славным малым. Спокойный светловолосый парень, поздний ребенок сельского жителя из Гарца, он находился при мне с геттингенских дней. Он был предан моей семье и всегда украшал цветами фотографию П. Среди других денщиков он мало чем выделялся, поскольку был тихим и скромным. Не стремился к общению и популярности, и меня это вполне устраивало. Поскольку дел у него было немного, он обычно часами читал Библию или сидел в прострации перед окном.

Все наши офицеры, как и в мирное время, имели своих лошадей. У меня было три строевых коня, средневеса, и поддержание их в нужной кондиции было для меня одновременно источником радости и здоровья.

Велись военные приготовления для пока неопределенной, вероятной кампании на Западе. Проводились тактические учения, во время которых в деталях отрабатывался марш в Голландию.

По воскресеньям мы совершали короткие экскурсии к ближайшему участку границы у Стрине и обозревали эти места с некоторым любопытством, словно там еще были окопы, как во времена позиционных боев Первой мировой войны. Весна усыпала стройные ряды боярышника желтыми цветами, украсившими колючие изгороди. Одна-две снежные метели проводили зиму, и появилось теплое солнце.

В своем кругу, то есть среди давнишних и наиболее близких друзей-офицеров, я мог обсуждать ситуацию без всяких опасений, или, как говорил мой приятель Бааде, «выражать свои взгляды». Мы как-то неопределенно размышляли о перспективах развития событий на Западе, ибо при нашей инстинктивной неприязни к правительству мы в него не верили, а воспоминания о Первой мировой нас тревожили. В какой-то степени мы доверяли Браухичу и Гальдеру^[2], потому что никто не мог назвать их нацистами. Имея основательную военную подготовку, они могли более трезво судить о западном противнике, чем Гитлер со своими советниками. Хотя офицерский корпус кавалерии представлял собой ничтожное меньшинство, его прусское мировоззрение отражалось в некоторой степени на других родах войск. Но от старой прусской системы сохранилось нечто более важное Генеральный штаб с его традиционно реалистичной оценкой перспектив войны против западных держав. Общение со многими офицерами в Берлине, где я несколько лет прослужил в Высшем командовании сухопутных войск, поспособствовало укреплению во мне военного скептицизма, который я уже ощущал и с политической точки зрения. Я вспоминаю сейчас беседу с начальником Высшего командования сухопутных войск генералом фон Гаммерштейном, ушедшим в отставку вскоре после прихода Гитлера к власти. Генерал был уверен, что наша политика превратит нас во врагов Запада и приведет к поражению.

Теперь, когда над нами нависла угроза войны, я понимал, что личности вроде Гаммерштейна и Бека^[3] были лишь немногочисленной элитой внутри Генерального штаба, хотя и занимали такие важные должности, как генерал-квартирмейстер, начальник управления, но Генеральный штаб был огромным.

В Берлине, как и в провинции, существовал иной тип офицеров, все мысли которых сводились только к военным проблемам. Эти люди не обладали способностью к высокому стратегическому мышлению, не умели мыслить и политически. Постепенно они побеждали числом и влиянием, ибо устраивали правящий режим больше, чем высокообразованные офицеры Генштаба. Такие политически не образованные офицеры тоже пробивались в Генеральный штаб, ОКБ (Верховное главнокомандование вооруженных сил Германии) и ОКХ (Высшее командование сухопутных войск). Некоторые своим чисто военным патриотизмом напоминали служившего для них образцом Людендорфа^[4], другие же, в особенности те, кто помладше, были просто сыновьями людей, которые более или менее восторженно принимали новую власть. В такой ситуации мне казалось маловероятным, что Генеральный штаб использует свое влияние для предотвращения новой мировой войны. И все же я не терял надежды.

Поэтому я испытал шок, когда вечером 9 мая 1940 года поступил секретный приказ о вторжении в нейтральную Голландию. Меня охватила какая-то усталость, вроде той, что я испытывал перед атаками во времена Первой мировой войны, – ощущение, что мне любой ценой необходимо в последний раз как следует выспаться. С наступлением ночи я отправился на командный пункт, расположенный на заранее выбранной передовой позиции, с него я должен был управлять начальными действиями основных сил своей кавалерийской дивизии. В эти последние дремотные часы я испытывал сильную тревогу – нечто похожее на страх или напряжение перед выходом на сцену, или перед трудной скачкой по пересеченной местности, или при столкновении с неизвестностью судьбы. Вероятно, это был просто страх.

С утра 10 мая сообщения с фронта оказались не более благоприятными, чем в течение прошедшей ночи. У меня складывалось впечатление, что полки остановились перед голландскими укреплениями, которые, по нашим предположениям, должны были быть слабыми. И я немедленно отправился вперед на командные пункты батальонов и рот. Один из ротных командиров подтвердил мои опасения. В цепи пехоты я заметил легкий танк из нашей дивизии, ведущий огонь по ближайшему голландскому блиндажу. Поскольку пулеметы из этого блиндажа заставили пехотинцев залечь, я укрылся за нашим танком. Едва ли это было правильно, ведь танк привлекает огонь противника, но случается делать и так. За ним укрылся и молодой лейтенант фон Кекериц. Его ординарец повернулся ко мне и сказал: «Господин лейтенант ранен, он очень плох». Я ответил: «Сынок, господин лейтенант умирает».

В этот момент произошло неожиданное. В небольшом голландском бункере подняли белый флаг. Наши войска прорвали оборону и быстро начали продвигаться вперед.

Моя бригада (согласно плану) должна была из гаваней Леммер и Ставерен форсировать залив Зюйдер-Зе^[5] и войти в Северную Голландию. Эскадронам следовало погрузиться на многочисленные мелкие рыболовные суда, которые должны были буксировать более крупные. На последних устанавливались полевые орудия и минометы для обеспечения прикрытия при высадке. Входы в гавани были перекрыты затопленными судами, и сначала надо было их взорвать. Море сильно штормило. Мне представлялось, что не может быть и речи о захвате имеющимися у десанта средствами противоположного берега, в случае если мы встретим там хоть какое-то организованное сопротивление. Успех могла принести только внезапная атака. Я уже говорил об этом во время предварительных тактических учений и теперь был решительно против того, чтобы рисковать успехом операции, пока мы не добьемся господства в воздухе над Зюйдер-Зе.