Чем больше воодушевлялась Марджори, тем сильнее отвисала челюсть у Вероники.
– Можно еще понять, когда на жизнь плачется дурнушка. Будь я непоправимо дурна собой, я бы никогда не простила родителям, что они произвели меня на свет. Но тебе-то жаловаться не на что. – Марджори пристукнула кулачком. – Если ты рассчитываешь, что я буду хныкать вместе с тобой, ты ошибаешься.
Хочешь – уезжай, хочешь – оставайся, дело твое. – Она собрала письма и вышла из комнаты.