Сестрица Вода, братец Огонь

Наступил июнь. Нам сказали, что зима была суровой, а весной все цвело необычайно пышно. Маки расцвели поздно, и аромат баптисии все еще наполняет воздух. Дом выглядит так, будто впитал еще больше солнца за время нашего отсутствия. В остальном все по-прежнему, и у меня создается впечатление, будто я отсутствовала всего несколько дней. Кажется, лишь минуту назад я сражалась с сорняками, теперь я снова этим занимаюсь. Но я часто останавливаюсь: мне интересно наблюдать за человеком с цветами.

Побег олеандра, несколько цветков кружева королевы Анны, большой букет дикого шиповника, пушистые головки одуванчика, лютики, лаванда – каждый день я заглядываю посмотреть, что положили в киот возле подъездного пути. Когда я впервые увидела в киоте цветы, то подумала, что их принесла женщина. Скоро я увижу еe: одетая в синее ситцевое платье, она приедет на стареньком велосипеде, и на руле будет висеть сумка для покупок.

И действительно, как-то ранним утром пришла сутулая женщина в красной шали. Она поцеловала кончики своих пальцев, потом прикоснулась ими к керамическому изображению Марии. Я видела, как молодой человек остановил свой автомобиль, выпрыгнул на мгновение, потом автомобиль с ревом умчался. Ни она, ни он не принесли цветов. Потом однажды я увидела, что по дороге из Кортоны идет мужчина – медленно, с достоинством. Я услышала, как на миг смолк звук его шагов, а позже обнаружила в киоте свежий букетик: дикие астры лежали в куче других увядающих и засохших пучков, их заменил пурпурный душистый горошек.

Теперь я поджидаю того мужчину. Он высматривает цветы на обочинах дороги и в поле, наклоняется и срывает то, что ему захотелось. Каждый раз он приносит новые цветы. Я у себя на верхней террасе сдираю плющ с каменных стен и отсекаю с деревьев сухие ветви. Здесь так много цветов, что я постоянно отвлекаюсь и любуюсь ими. Я не знаю многих английских названий цветов, а уж итальянских тем более. Одно растение, имеющее форму небольшой, как раз для того, чтобы поставить на стол, рождественской елочки, ощетинилось во все стороны белыми цветками. Мне кажется, я тут где-то видела дикие красные гладиолусы. Алые маки ковром устилают откосы холмов. Голубые ирисы, тоже растущие в изобилии, теперь поблекли и стали пепельно-серыми. Трава обвивает мои колени. Я поднимаю голову и вижу, что мужчина замедляет ход и разглядывает меня. Я машу ему рукой, но он не машет в ответ, просто смотрит, словно я, иностранка, – дикое существо, как животные в зоопарке, не осознающие, что на них смотрят.

Когда подходишь к дому, первое, что бросается в глаза, – этот киот. Такие киоты в стиле делла Робиа, высеченные в каменных стенах домов, в этих местах не редкость. Но другие киоты не ухожены и забыты.

Наш же имеет вполне пристойный вид.

Он стар, этот путник в пальто, наброшенном на плечи, медленно и раздумчиво бредущий по дороге. Однажды я прошла мимо него в городском парке, и он серьезно сказал: «Добрый день», – но только после того, как я поздоровалась первой. Он на минуту снял кепку, и я увидела венчик седых волос вокруг голой макушки. Глаза у него затуманенные и углубленные в себя, холодные, синие. Я встречала его и в центре города. Он необщителен, не встречается с друзьями в барах, не замедляет ход, гуляя по главной улице, чтобы приветствовать знакомых. Ко мне вдруг закрадывается мысль, а не ангел ли он, – он кажется невидимкой для всех, кроме меня. Я вспомнила сон, который видела в первую проведенную тут ночь: мне снилось, что я обнаружу сотню ангелов, одного за другим. Но у этого ангела, однако, есть тело. Он утирает лоб носовым платком. Возможно, он родился в этом доме или любил кого-нибудь, кто жил здесь. Или остроконечные кипарисы вдоль дороги, каждый из которых посажен в память местного парнишки, погибшего в Первую мировую (слишком много для такого небольшого городка!), напоминают ему о друзьях. Или он ежедневно благодарит Иисуса за то, что его дочери удалось избежать сложной хирургической операции.

Или же это просто обычный маршрут его прогулок.

Что бы это ни было, я не спешу ни стирать пыль с лика Марии, ни драить до блеска синеву тряпкой, ни даже убирать кучу засохших букетов. Старые дома и города живут своей жизнью и далеко не каждому открывают свое прошлое. У этого дома богатая история. Я совершенно ничего не знаю о нем, не знаю, чего тут можно касаться и чего нельзя, хотя ужасно хочется всего коснуться. Я представляю пять сестер из Перуджи, так долго хранивших семейную собственность. Они позволяли каменным комнатам обрастать пушистой белой плесенью, виноградным лозам душить деревья, а сливам и грушам осыпаться на землю лето за летом. Но не отпускали дом в чужие руки. Наверное, в детстве они просыпались по утрам в одно и то же время, распахивали ставни своих спален, вдыхали свежий зеленый воздух. Этот дом стал хранилищем их общих воспоминаний.

Наконец они его отпустили, и он достался мне, которая по воле случая оказалась в нужное время в нужном месте. Теперь я держу в руках карты восемнадцатого века, на которых изображены дом и участок. Стрелка внизу карты указывает на консольные ступени, выступающие из каменной стены. Пластическая монолитность этих ступеней из известняка, повисших в воздухе, – оригинальное решение одного из прежних хозяев, которому требовалось переходить с одной террасы на другую. Из-за голубых и серых лишайников, сплошь покрывших ступени, кажется, что по ним не ступала нога человека, но, проведя рукой по ступеньке, я нащупываю неглубокую вмятину в еe центре.

С высокой террасы я смотрю вниз, на свой дом. В тех местах, где на нем осыпалась штукатурка, проглядывает камень, так называемый pietra serena – спокойный камень, квадратный, основательный. Из-за двух пальм, растущих перед домом по обе стороны парадной двери, кажется, что дом стоит где-нибудь в Коста-Рике или Танжере. Мне нравятся пальмы, их сухое шуршание под ветром и экзотический вид. Над двустворчатой фасадной дверью, над еe верхним окном, пристроен каменный балкон с балюстрадой из кованого железа, я планирую высадить здесь герань и жасмин.

На этой террасе до меня не доносятся практически никакие звуки. Мне видны наши оливковые деревья: некоторые из них погибли, другие отстали в росте после сильных заморозков 1985 года, но большинство цветет, сверкая серебром и зеленью. Я насчитала три фиговых дерева с огромными листьями, а под ними разглядела желтые лилии. Тут я могу отдыхать, обозревать неровные холмы, дорогу, обсаженную кипарисами, смотреть на лазурное небо с барочными облаками, из-за которых, кажется, вот-вот выглянут херувимы. Вдали виднеются каменные дома с редким кустарником, террасы с аккуратно подстриженными оливковыми деревьями и виноградником.

Меня очень удивило, что у меня есть киот. Но еще больше меня удивило, что я присоединилась к ритуалу человека с цветами. Я кладу на траву ножницы для подстригания кустарника. Он медленно приближается, держа цветы за спиной. Когда он возле киота, я не позволяю себе смотреть на него. А после его ухода спускаюсь взглянуть, что он принес. Дрок? Маки? Лаванду и пшеницу? Я всегда прикасаюсь к стебельку травинки, которой он перевязывает букет.

Эд находится на два уровня выше меня, он очищает от плюща ствол белой акации. При каждом зловещем треске или хрусте я боюсь, что он накренится и слетит вниз. Я тяну за жесткие стелющиеся побеги. Плющ обвил все, что можно. Из-за него рушатся каменные стены. Некоторые стволы плюща – толщиной с мою щиколотку. Я вспоминаю о том плюще, который растет в красивых жардиньерках на стене моего дома в Сан-Франциско, и воображаю, как в мое отсутствие он разрастется, оплетет мебель и окна. Я чувствую приятный аромат – я раздавила побеги мелиссы лимонной и nepitella – крошечной дикой мяты. Прислонившись к стене, я отрезаю побег плюща и выдергиваю его. Мне в лицо летит земля, мелкие камешки ударяются о мои туфли. Рядом со мной устроилась на полуденный отдых змея. Она засунула голову в стену, передо мной болтается еe хвост длиной больше полуметра. В какую сторону она поползет: назад или вперед, в глубь стены, и сделает разворот? Я вновь приступаю к работе, но поодаль от змеи. А потом стена исчезает, и я чуть ли не исчезаю в дыре.

Я прошу Эда спуститься.

– Посмотри – вдруг это колодец? Но разве бывает колодец внутри стены?

Эд карабкается вниз, оказывается как раз надо мной и наклоняется посмотреть. В том месте стены, где он сидит, необычайно густо разрослась ежевика.

– Похоже, отверстие как раз тут, наверху. – Он включает машину для удаления сорняков, но ежевика не поддается, тогда Эд прибегает к помощи серпа. Медленно он расчищает желоб, облицованный камнем. Желоб, выложенный огромными старинными камнями, изгибается и идет вниз, как наклонная горка на детской площадке, и исчезает под землей, в нем есть отверстие – в той стене, которую я освобождаю от плюща. Мы смотрим на террасу над Эдом – там ничего похожего. Но двумя террасами выше тоже замечаем густые заросли ежевики.

Вероятно, сейчас все наши мысли заняты проблемой воды и колодца. Несколькими днями раньше, когда мы приехали сюда на лето, нас встретили грузовики и автомобили, выстроившиеся вдоль шоссе, и куча земли на нашей подъездной дороге. Новый колодец, пробуренный другом синьора Мартини, был почти готов. Водопроводчик Джузеппе, который устанавливал нам насос, каким-то образом наехал своей обожаемой «пятисоткой» на каменный бордюр нашего подъездного пути. Он вежливо представляется нам, потом отворачивается, пинает и ругает свой автомобиль. «Пресвятая Мадонна змеиная! Свинячья Мадонна!» Как это: Мадонна – змея? Или свинья? Он запустил двигатель на полный ход, но трем колесам, оставшимся на земле, не хватало сцепления, чтобы сдвинуть ведущий мост с камня. Эд попытался раскачать автомобиль и подтолкнуть его. Джузеппе снова пнул свою машину. Трое буровиков, прорывших колодец, рассмеялись, потом помогли Эду: они буквально подняли миниатюрный автомобиль и перенесли его на ровную площадку. Джузеппе достал из машины новый насос и пошел к колодцу, все еще бормоча себе под нос что-то нелицеприятное насчет Мадонны. Мы наблюдали, как рабочие опустили насос в колодец на глубину почти сто метров. Наверное, это самый глубокий колодец в христианском мире. Они быстро добрались до воды, но синьор Мартини велел им качать дальше, чтобы создать запас воды. Мы нашли синьора Мартини в доме, он давал указания помощнику Джузеппе. Мы-то об этом даже не подумали, но они сообразили перенести колонку для нагрева воды из самой старой ванной в кухню, так что этим летом в нашей импровизированной кухне будет горячая вода. Я тронута такой заботой: синьор Мартини дал распоряжение прибрать в доме и посадить маргаритки и петунии возле пальм.

Он уже успел загореть, и его нога выздоровела.

– Как ваш бизнес? – спросила я. – Много домов продали доверчивым иностранцам?

– Неплохо, – он кивнул нам, мол, следуйте за мной. У старого колодца он вытащил из кармана грузило и опустил его вниз. Мы тут же услышали, как грузило ударило о воду. Он засмеялся: – Полный, весь полный.

За зиму старый колодец доверху наполнился водой.

Я прочитала в книге по местной истории, что та область Кортоны, где расположен Брамасоль, представляет собой водораздел: по одну сторону от нас вода течет в долину ди Кьяна, по другую стекает в долину Тибра. Нас уже заинтриговало наличие подземной цистерны возле подъездного пути. Посветив вниз, в круглое отверстие, мы видим высокую каменную арку – под ней можно встать во весь рост, и глубокую лужу – мы так и не смогли достать до еe дна ни одной палкой. Я вспоминаю, что в детстве любила детективы про Нэнси Дрю, в частности роман «Тайна старого колодца», хотя сюжета не помню. Большое впечатление производят на меня маршруты, по которым можно скрыться бегством из крепости Медичи. Созерцание подземной цистерны воскрешает в памяти первые полученные мной сведения об античной Италии: миссис Бейли, моя учительница в шестом классе, рисует на доске арки римского акведука и объясняет, сколь изобретательны были древние римляне в вопросе сохранения воды. «Длина акведука Аква Марсии, – рассказывала она, – составляла шестьдесят две мили. Для сравнения, это две трети пути от города Фитцджеральд в штате Джорджия до города Мейкон. И до сих пор сохранились некоторые арки, построенные в сто сороковом году». Мы все старалась запомнить эту дату – 140 год.

Отверстие цистерны как будто превратилось в туннель. Хотя по обе стороны цистерны есть опоры для ног, у нас не хватает храбрости спуститься в сырое подземелье, чтобы его исследовать. Мы таращимся во мрак, рассуждая, как велики должны быть скорпионы и змеи там, вне нашего поля зрения. Над цистерной в каменной стене проделано отверстие, похожее на рот, как будто вода должна вливаться в цистерну оттуда.

Вырывая толстые корни плюща и обметая паутину с каменных стен, мы начинаем догадываться, что желоб, который мы сейчас расчищаем, должен быть соединен с отверстием выше цистерны. В следующие несколько дней мы открыли еще четыре каменных желоба: они проходят вниз, с террасы на террасу, и заканчиваются большим квадратным отверстием, которое уходит под землю примерно на восемь метров, потом вновь появляется на самой нижней террасе, над цистерной, как раз там, где мы предполагали. В основании всех желобов лежит один большой камень, в нем есть изгиб, чтобы вода могла стекать вниз. Когда каналы будут расчищены, во время дождя вода каскадом побежит в цистерну. Я соображаю, что, если к цистерне подсоединить небольшой рециркуляционный насос, можно будет подавать часть воды постоянно. Тем, кто испытал ужас при виде пересохшего колодца, звуки льющейся воды покажутся прекрасной музыкой. Нам еще повезло, что мы не споткнулись об эти желоба в прошлом году, когда блаженно блуждали по террасам, восхищаясь цветами и распознавая фруктовые деревья.

В стене террасы третьего уровня торчит ржавая труба, она рассыпается на мелкие кусочки, когда мы врубаемся в тернистые кусты ежевики. Под кустами обнаруживаем плоский камень. Мы лопатами разгребаем землю и медленно откапываем вырубленную в камне мойку, которая когда-то стояла в кухне, пока еe не заменили «усовершенствованной» бетонной. Я опасаюсь, не треснула ли она, и мы очищаем еe от земли, вытаскиваем из ямы с помощью кирки. К счастью, мойка цела и невредима. Она представляет собой небольшую чашу для умывания с желобками для стока с обеих сторон. Сток в углу чаши забит корнями. А мы все сокрушались, что в нашем доме нет никакого оригинального местного предмета обихода. Во многих старых домах установлены и функционируют подобные мойки, сток из них выводится прямо через стену кухни во двор, вначале пройдя через каменный уступ в виде створок раковины. Это прототип всех моек. Я бы хотела мыть в ней свои стаканы. Еe можно поставить напротив дома, во дворе под деревьями, в ней можно хранить лед и бутылки вина для гостей, в ней можно мыться после работы в саду. Когда-то в ней отмывали грязные горшки; теперь же ей предстоит почетная роль; в ней будут наполнять стаканы и будет стоять кувшин с розами. После многолетнего погребения в земле она займет достойное место на нашем участке.

В яме, откуда мы извлекли каменную мойку, я вижу два ржавых крюка. Под ними тоже виднеется плоский камень. В самом центре камня – щеколда с намотанной на кольцо ржавой проволокой. Это круглая крышка. Эд вставляет лопату в щель и поднимает каменную крышку, закрытую давным-давно.