Меня восхищает красота скорпионов. Они похожи на чернильно-черный иероглиф, обозначающий слово «скорпион». Меня очаровывает также их умение ориентироваться по звездам, хотя не представляю себе, как они видят созвездия из своих обычных мест обитания – пыльных углов в опустевших домах. Один каждое утро бегает кругами в ванной. Нескольких по ошибке засосал пылесос, хотя обычно им везет больше: я ловлю их банкой и выношу на улицу. Я проверяю каждую чашку и каждый башмак. Когда я взбиваю подушку на кровати, один – альбинос – приземляется на мое голое плечо. Мы побеспокоили армии пауков, когда выгребали из чулана под лестницей накопившиеся там бутылки. У этих пауков длинные нитеобразные ноги, но сами они размером с муху. Кроме этих обитателей дома, от прежних владельцев осталось наследство в виде пыльных бутылок из-под вина – тысячи и тысячи в сарае и конюшне. Мы уже в который раз наполняем мусорные баки, стекло водопадом сыплется из коробок, которые мы грузим и выгружаем. Конюшня и limonaia – лимонарий (пристройка размером с гараж сбоку от дома, где раньше прятали на зиму горшки с лимонами) – переполнены ржавыми кастрюлями, газетными выпусками начиная с 1958 года, проволокой, банками краски, строительным мусором. Мы разрушили целые экосистемы пауков и скорпионов, хотя через несколько часов они все восстанавливают. Я ищу старые фотографии или античные ложки, но не нахожу ничего интересного, за исключением нескольких изготовленных вручную железных инструментов и «священника» – деревянной формы в виде лебедя с крюком для подвешивания над горячими углями кастрюли, которую зимой подсовывали под покрывало на кровати для согревания отсыревших простыней. Один из инструментов – элегантная маленькая скульптура, серп размером с ладонь, с истертой ручкой из древесины каштана. Любой тосканец узнает его в первый же миг: это устройство для подрезки виноградных лоз.
Когда мы посетили дом впервые, там стояли вычурные железные кровати с рисованными медальонами, изображавшими Марию и пастухов, держащих ягнят, источенные червями комоды с мраморным верхом, висели зеркала в бурых пятнах, скорбные, разрывающие сердце изображения распятия. Владелец унес все – вплоть до крышки щитка переключателей и электролампочек, – но оставил буфет тридцатых годов и безобразную красную кровать, и мы долго не могли сообразить, как еe вытащить по узкой задней лестнице с третьего этажа. Наконец мы еe разобрали и выбросили по частям через окно. Потом протолкнули через окно матрас, и я с замирающим сердцем наблюдала, как он медленно опускался на землю.
Жители Кортоны, совершая послеобеденный моцион, останавливались на дороге и наблюдали за нашей бурной деятельностью: автомобиль с багажником, полным бутылок, полет матраса, мои вопли (это скорпион упал мне на рубашку, когда я обметала каменные стены конюшни), потуги Эда, взмахами серпа прокладывающего дорогу сквозь сорняки. Иногда они останавливались и кричали, подняв головы: «Сколько заплатили за дом?»
Я захвачена врасплох, и в то же время меня умиляет эта святая простота.
«Полагаю, что слишком много!» – кричу я в ответ.
Один человек вспомнил, что очень давно здесь жил какой-то художник из Неаполя: но на памяти большинства дом все время стоял пустой.
Мы каждый день скребем и перетаскиваем. Мы купили чистящие средства, новую печь и холодильник. Из козел для пилки дров и двух досок соорудили в кухне стол. Нам приходится для стирки таскать горячую воду из ванной в пластмассовом корыте, но зато наша кухня на удивление удобная. Там у нас есть три деревянные ложки – две для салата, одна для размешивания: сковорода для жаренья под крышкой, нож для резки хлеба, нож-секач, терка для сыра, горшок для отваривания пасты, форма для выпечки и емкость для варки кофе. Мы привезли кое-какое старое столовое серебро для пикников и купили новые стаканы и тарелки. Наши первые пасты божественны. После долгих часов работы мы едим все, что попадает под руку, потом падаем в постель, усталые как батраки. Наше любимое блюдо, которое мы поглощаем в огромных количествах, – спагетти с легким соусом, приготовленным из нарезанной кубиками pancetta – корейки, некопченого бекона, быстро обжаренных, потом смешанных со сметаной и нарубленной дикой рукколой (этот нежный и пряный салат с небольшой перчинкой тут называется ruchetta). Рукколы тут много – она растет на нашем подъездном пути и вдоль каменных стен террас. Сверху посыпаем тертым пармезаном и едим. Мы научились делать лучший салат – местные помидоры, нарезанные толстыми ломтиками и поданные с нарубленным базиликом и моцареллой, а еще готовить тосканские белые бобы с шалфеем и оливковым маслом. По утрам я очищаю от шелухи эти бобы и варю на медленном огне, потом даю им постоять при комнатной температуре, затем тушу в масле. Мы чуть ли не тоннами поедаем черные оливки.
По вечерам мы успеваем готовить блюда только из трех компонентов, но их оказывается достаточно, чтобы получилось нечто великолепное. Меня вдохновляет мысль о стряпне в этих условиях – при таких суперкомпонентах все кажется легким. Оставленная в доме мраморная доска – столешница от туалетного столика – служит мне столом для приготовления теста, когда я решаю испечь сливовый пирог. Раскатывая тесто изготовленной вручную бутылкой из-под кьянти, которую выудила из хлама, я вспоминаю свою кухню в Сан-Франциско: пол из черно-белого кафеля, зеркальная стена между шкафчиками и кухонной стойкой, длинные стойки, сверкающие белизной, плита как в ресторане, достаточно большая, чтобы взлетать с нее, как с аэродрома, солнечный свет льется через окно в потолке, и всегда звучит Вивальди, или Роберт Джонсон, или Вила-Лобос. Здесь же компанию мне составляет решительная паучиха, плетущая в камине свою новую паутину. Новенькие, блестящие плита и холодильник смотрятся странно на фоне облупившихся стен и голой лампочки.
Вечером я долго отмокаю в сидячей ванне, наполненной пеной, вымываю паутину из головы, абразивную пыль из-под ногтей, оттираю ожерелья грязи с шеи. Я не была такой грязной с тех пор, как в детстве долгими летними вечерами гоняла по улице консервные банки. Эд возвращается из душа заново родившимся, он кажется сильно загорелым в белой хлопковой рубашке и шортах цвета хаки.
Пустой дом, теперь уже отдраенный, выглядит очень просторным. Большинство скорпионов куда-то эмигрировали. Благодаря толстым каменным стенам в доме прохладно даже в самые жаркие дни. Примитивный фермерский стол, оставленный в лимонарии, мы вытащили на террасу перед домом и садимся за ним обедать. Мы допоздна беседуем о ремонте, смакуя козий сыр – горгонзолу – с грушами, снятыми с дерева, и вино из винограда, растущего у Тразименского озера, которое от нас всего через долину. Ремонт кажется куда менее страшным, чем вначале. Нужны всего лишь центральная колонка, новая ванная (уже имеющиеся ванные подсоединить к ней) да новая кухня – просто, правда ведь? Как скоро мы получим разрешение на работы? Нужна ли нам на самом деле центральная колонка? Оставить ли кухню там, где она сейчас, или лучше перенести еe туда, где сейчас стойло для волов? Тогда нынешняя кухня превратится в гостиную с большим камином. В темноте нам видны «остатки» английского сада – длинная разросшаяся самшитовая изгородь. Что нам с ней делать? Выкорчевать и посадить что-нибудь другое, скажем лаванду? Я закрываю глаза и стараюсь мысленно увидеть сад через три года, но разросшиеся джунгли слишком зримы. К концу трапезы я уже готова уснуть, как лошадь, стоя.
Дом надо переориентировать в соответствии с китайским учением фэн-шуй. Почему-то нас не покидает ощущение полного благополучия. У Эда энергии хватит на троих. Я же, всю жизнь страдавшая бессонницей, тут каждую ночь сплю как убитая, и мне снятся исключительно гармоничные сны, как будто я плыву по течению в чистой зеленой реке, играя с водой и чувствуя себя в ней как рыба. В первую ночь я увидела сон: мне дали понять, что на самом деле дом называется не Брамасоль, а Сотня Ангелов и что я буду их обнаруживать одного за другим. Менять ли имя дома – не навлечет ли это несчастья, как бывает при смене названия корабля? Я, как боязливая иностранка, не стала бы. Но для меня мой дом теперь носит еще одно имя, секретное.
Бутылки выброшены, полы, натертые воском, сияют. Мы вешаем несколько крючков на обратную сторону дверей, просто чтобы вытащить одежду из чемоданов. Используя пару ящиков и несколько квадратных плиток мрамора, найденных в конюшне, мы оборудуем два прикроватных столика, подходящих по стилю к нашим двум стульям, купленным в садовом магазине.
Мы чувствуем, что готовы приступить к реставрации дома. Мы пешком идем в город попить кофе и позвонить Пьеро Риццатти, geometra – землемеру. Эта профессия не совсем точно переводится словами «чертежник» или «землеустроитель», таких специалистов в Соединенных Штатах нет – это посредник между владельцем, строителями и городскими планировщиками. Ян убедил нас, что синьор Риццатти – лучший в округе; это следует понимать так, что у него лучшие контакты и он сможет быстро раздобыть разрешения.
На следующий день Ян уезжает с синьором Риццатти и его записной книжкой. Мы начинаем трезвый осмотр своего пустого дома.
В нижнем этаже пять помещений, расположенных в один ряд: кухня для фермера, главная кухня, гостиная, две конюшни, – после первых двух комнат имеется зал и лестница. Дом разделен пополам этой большой лестницей с каменными ступенями и сделанными вручную железными перилами. Странно спланирован этот этаж: как кукольный домик, где одна комната большая, а все остальные одинакового размера. Это как будто всем детям в семье дали одно имя. На верхних двух этажах по две спальни с каждой стороны лестницы; чтобы попасть во вторую комнату, надо пройти через первую. До недавнего времени частная жизнь не была так уж важна в итальянских семьях. Даже Микеланджело, как я читала, когда работал над проектом, ночевал вместе с тремя своими каменотесами. В больших флорентийских палаццо надо пройти через одну огромную комнату, чтобы попасть во вторую; коридоры, видимо, считались разбазариванием метража.
Западная часть дома – по одной комнате на каждом этаже – отгорожена стеной; это помещения для contadini – крестьян, семейств фермеров, которые выращивали оливковые деревья и возделывали виноградник. Узкая каменная лестница поднимается вверх к этим комнатам, в них нет входа из хозяйской части, разве что через переднюю дверь кухни. На фасаде дома эта дверь, две двери, ведущие в конюшни, и большая парадная, а еще четыре окна. Я мысленно вижу их с новыми ставнями, распахнутыми настежь, в дом плывет нежный аромат лаванды и роз, между окнами стоят горшки с лимонными деревцами, и дом полон людей и движения – внутри и вокруг. Синьор Риццатти поворачивает ручку двери в фермерскую кухню – ручка остается у него в руке.
Позади жилища для фермеров к третьему этажу гвоздями приколочена комнатка с санузлом, вцементированным в пол, – это следующий шаг к прогрессу после уборной без канализации. В этой части дома не было наверху проточной воды, так что фермеры, должно быть, сливали за собой из ведра. Две настоящие ванные комнаты располагаются на лестничных площадках. Такая планировка все еще встречается в каменных домах, построенных до появления внутридомной сантехники. Нередко я вижу дома с уборными, висящими на стене; иногда их поддерживают тонкие деревянные столбы, выходящие под углом из стены здания. В небольшой ванной комнате, которая, по-моему, была устроена в Брамасоле первой, низкий потолок, пол выложен камнями в шахматном порядке и установлена очаровательная сидячая ванна. Большая ванная комната, видимо, была добавлена в пятидесятые годы, незадолго до того, как в доме перестали жить. Кто-то принял безрассудное решение: стены от пола до потолка выложены кафелем – розовым, голубым и белым, – получились бабочки, пол облицован голубыми плитками другого тона, и вода течет из душа прямо на пол, растекается по нему. Головка душа прикреплена на стене так высоко, что от струи воды поднимается легкий ветерок и повешенная нами в углу штора заворачивается вокруг ног.
Из спальни второго этажа мы выходим на L-образную террасу, облокачиваемся о перила, и перед нами открывается изумительный вид на долину, фруктовые и оливковые рощи. Мы воображаем себе будущие завтраки здесь, под нависающим цветущим абрикосовым деревом. Перед нами – склон холма, заросший дикими ирисами, – сейчас повсюду торчат их засохшие стебли. Я вижу, как моя дочь со своим другом, намазавшись маслом для загара, читают романы, разлегшись на шезлонгах, а рядом стоит кувшин с охлажденным чаем. Пол на террасе кирпичный, как во всем доме, только тут плитки живописно истерлись и обросли мхом. Однако синьор Риццатти хмурится при виде этих плиток. Когда мы спускаемся, он указывает на потолок лимонария, он находится как раз под этой террасой: потолок тоже оброс мхом и даже местами крошится. Протечки. Похоже, ремонт обойдется нам недешево. Каракули в записной книжке землемера растягиваются на две страницы.
Мы убеждаем себя, что нас устраивает эта нелепая планировка. Зачем нам восемь спален? Пусть останутся четыре, а к каждой лучше присоединить кабинет, гостиную, гардеробную: правда, комнату по соседству с нашей спальней мы решаем превратить в ванную. Двух ванных как будто достаточно, но мы бы хотели позволить себе роскошь иметь личную ванную рядом со спальней. Если получится перестроить примитивный туалет в фермерской части дома, находящийся сразу за нашей комнатой, у нас может получиться отдельная уборная. Землемер указывает металлической рулеткой на заделанный кирпичом проем двери, которая когда-то вела из нашей спальни в спальню фермера. Мы считаем, что еe можно будет пробить снова.
В нижнем этаже комнаты, пожалуй, расположены неудобно. Когда мы впервые увидели этот дом, я легкомысленно заявила: «Эти стены снесем, устроим тут, внизу, две большие комнаты». Теперь наш землемер объясняет, что в этих стенах нельзя пробивать большое отверстие из-за опасности землетрясений. Интуитивно я понимаю смысл такой планировки дома. Я вижу наклон стен первого этажа возле пола, он соответствует наклону больших камней фундамента. Дом этот строился в каком-то смысле по аналогии с каменными террасами холма – камни укладывались без известки, они были обтесаны и заклинены. Я сужу по толщине дверных проемов и подоконников: стены, поднимаясь кверху, утончаются. На третьем этаже стены вдвое тоньше, чем на первом. Что же удерживает верхние этажи дома? Может быть, встроить несколько современных двутавровых стальных балок в пробитые отверстия?
Когда во Флоренции начали строить купол главного городского собора, еще не знали технологии сооружения такой большой полусферы. Кто-то предложил засыпать внутрь большую кучу земли и построить купол вокруг нее, а в кучу спрятать деньги и по завершении строительства предложить крестьянам покопаться там, поискать монеты и заодно вывезти землю. К счастью, Брунеллески вычислил, как возвести купол. Я надеюсь, что и этот дом кто-то строил по основательным принципам, но все же у меня возникают дурные предчувствия – не рискованно ли пробивать толстые, как крепостные, стены первого этажа, вытаскивать из них камни.
У землемера много своих соображений. Он считает, что следует убрать заднюю лестницу, которая ведет в комнату фермера. Но она нам нравится, ведь забавно иметь в доме секретный выход. Землемер считает, что надо заново оштукатурить покрытую трещинами и осыпающуюся лепку фасада, а фасад покрасить охрой. Ну уж это ни за что. Мне нравится окраска дома, меняющаяся в зависимости от освещения, нравится еe интенсивное золотое сияние во время дождя, как будто стены пропитаны солнцем. Землемер считает, что для нас приоритетом должна быть крыша. Но крыша не протекает – зачем еe трогать, когда так много более насущных проблем? Мы объясняем ему, что не можем сделать все за один раз. Мы уже потратили на покупку дома уйму денег. Реконструкция должна идти постепенно. Многие работы мы выполним сами. Я пытаюсь втолковать синьору Риццатти, что среди американцев иногда встречаются «мастера на все руки». Говоря это, я замечаю по лицу Эда, что он впадает в панику. «Мастер на все руки» на итальянский не переводится. Землемер качает головой: мы безнадежны, если нам приходится втолковывать такие простые вещи.
Он разговаривает с нами ласково, как будто, если отчетливо произносить слова, мы поймем его лучше. «Послушайте, крышу надо укрепить. Черепицу сохранят, пронумеруют еe и снова уложат в том же порядке, но у вас будет изоляция: крыша станет более прочной».
И вот вопрос ставится так: или крыша, или центральное отопление, но не то и другое сразу. Мы обсуждаем, что важнее. В конце концов, мы будем жить здесь в основном летом. Однако не хотим замерзнуть в Рождество, когда приедем собирать оливки. Если мы вообще собираемся проводить центральное отопление, это надо делать одновременно с системой водоснабжения и канализацией. Крышей можно заняться в любое время – или никогда. Сейчас вода хранится в цистерне, стоящей в фермерской спальне. Когда принимаешь душ или сливаешь воду, срабатывает насос, и вода из колодца льется в цистерну. Отдельные колонки для нагревания воды (чудом они оказались в рабочем состоянии) висят над каждым душем. Нам нужны центральная колонка и большая цистерна, соединенная с колонкой, чтобы шумный насос не работал постоянно.
Мы решаем дилемму в пользу отопления. Землемер, уверенный, что мы все-таки опомнимся, говорит, что подаст запрос и на получение разрешения ремонтировать крышу.
О проекте
О подписке